В то же время они начали наступление на Советскую Белоруссию. Захватив 8 августа Минск, они продолжали двигаться дальше. К концу месяца пали Бобруйск и Борисов. Польские войска на широком фронте остановились у Березины.

В последние дни в целях обеспечения безопасности и нормального хода эвакуации в Киеве проводились широкие облавы. Среди задержанных подозрительных лиц оказался русский офицер-белогвардеец, прибывший из Варшавы. Занимался он вовсе не шпионажем, а вербовкой других офицеров для формируемого при содействии Савинкова белогвардейского русского корпуса в Варшаве. Корпус, по словам офицера, предназначался в качестве авангардной части при наступлении белополяков на Москву через Смоленск.

Пока что Деникин, разумеется, не признавал никакой Польши, а Директории тем более. Поляки помогали петлюровцам, но следили за тем, чтобы они не очень-то укрепились. Петлюровцы воевали с большевиками, боялись деникинцев и опасались неожиданного удара со стороны поляков. Хотя петлюровцы первыми вступили в Киев, они вынуждены были на другой же день передать его Добровольческой армии. Деникин в свою очередь оставил для операций против петлюровцев свыше 10 тысяч штыков.

Во всяком случае, оставалась неизменной задача: разведать намерения польского правительства хотя бы на ближайший период.

Некоторая часть аппарата БУПа, Отдел особого осведомления, так же как и Всевоенобуч, работали почти до момента оставления Киева.

Отступали мы к вечеру в направлении Гомеля уже под выстрелами из окон и из-за углов домов. Киев был оставлен 30 августа. В этот же день у села Белощицы был убит в бою легендарный начальник 44-й дивизии Н. А. Щорс.

Гомель был забит воинскими частями, эвакуировавшимися учреждениями и вывезенным имуществом. Только что закончилось отступление после длительных и страшных боев.

Мы жили в Доме Красной Армии. Там же находились командиры некоторых частей и отрядов, отступивших с Украины. Остатки их в большинстве насчитывали по нескольку десятков бойцов. Теперь части и отряды подлежали переформированию, а командиры ждали назначений. Настроение у многих из них было подавленное. Каждый рвался в бой. Сидеть и ждать у моря погоды было тем более невыносимо, что ежедневно приходили известия о героических подвигах Южной группы войск 12-й армии под командованием И. Э. Якира. Прорываясь из окружения, Южная группа наголову разбила у Попельни петлюровцев, захватив 7 орудий, 14 пулеметов и 600 пленных. Среди командиров дивизий и бригад этой группы были такие военачальники, как И. И. Гарькавый, И. Ф. Федько, Г. И. Котовский. В это же время другая часть Южной группы выбила деникинцев из Фастова. Все части Южной группы, соединившись с 44-й дивизией 12-й армии, выбили белополяков из Житомира. Теперь благодаря героическому рейду Южной группы, которая с непрерывными боями совершила четырехсоткилометровый переход по занятой неприятелем территории, вся 12-я армия вышла из окружения.

С этого момента боевая линия на польском фронте, где формально не было ни мира, ни войны, оставалась почти неподвижной, за исключением небольших участков, переходивших из рук в руки.

Чем это объяснялось, фактически никто не знал. Можно было предполагать, что клика Пилсудского, исчерпав все военные и экономические ресурсы, решила ограничиться захваченными территориями. Но, возможно, руководители белопомещичьей Польши ожидали исхода борьбы между Деникиным и Советской властью. Наконец, возникало и третье предположение — что это затишье объясняется желанием белополяков более тщательно подготовиться к войне с нами.

Примерно через неделю после нашего прибытия в Гомель мне и В. А. Ордынскому предложено было подготовиться для отправки в оккупированную белополяками Белоруссию, а оттуда в Польшу.

Задача наша заключалась в том, чтобы выяснить военное, экономическое и политическое положение Польши и, если это удастся, наладить своевременное поступление оттуда информации.

Идя в Гомеле по улице, я случайно наткнулся на Михаила Кольцова. Мы зашли в какое-то кафе, где подавали какао на воде с сахарином. На душе было тоскливо. Кольцов посмотрел на меня отсутствующим взглядом.

— Неужели все, что было сделано на Украине, не оставило своих следов в сознании народа?

— Оставило, конечно, и ни Деникин, ни Петлюра долго не удержатся…

Он покачал головой.

— Я уезжаю в Москву, а вы?..

Я не ответил ему, потому что через несколько дней должен был уехать в подполье. Но, видя, что мое молчание удивляет его, сказал:

— Я еще не знаю…

В это время в кафе вошел довольно плотный, аккуратный старичок и спросил, нет ли вегетарианских блюд. Небрежно одетая злая официантка передернула плечами:

— У нас вообще ничего нет, кроме какао, и то на воде, с сахарином…

Старичок довольно усмехнулся.

— Ничего, говорите, нет… Ну что ж, дожили!.. — и вышел.

Кольцов посмотрел ему вслед:

— А вы знаете, что среди вегетарианцев попадаются довольно пакостные люди?..

— Знаю…

— Натыкались на таких?..

Я рассказал ему, как однажды вечером, будучи гимназистом, зашел в вегетарианскую столовую в Газетном переулке в Москве. У нее была огромная вывеска с надписью: «Я никого не ем!» Там подавали тогда шампиньоны в сметане. Моим соседом по столу оказался здоровенный мужчина в толстовке, с длинными волосами до плеч. Пока я ел шампиньоны, он поглощал одно блюдо за другим: какие-то каши, пюре, морковные и травяные котлеты. Вероятно, если бы ему подали стог сена, он прожевал бы его быстрее лошади. Вышли мы одновременно. На Тверской уже горели фонари, и печальная процессия проституток, в распоряжение которых царская полиция предоставила эту улицу и Тверской бульвар, медленно двигалась в сторону Страстной площади. Попадались почти подростки, худые и жалкие, с голодными глазами. И вдруг мой вегетарианец устремился к такой девице и, потоптавшись, подцепил ее под руку и увлек в переулок. «Вот тебе и «никого не ем», — подумал я…

Выслушав меня, Кольцов заметил:

— А представьте себе в плане историческом подлеца вегетарианца. Это, должно быть, нечто из ряда вон выходящее…

Кольцов оказался прав: такой «подлец вегетарианец» впоследствии нашелся. Это был Гитлер, ни при каких обстоятельствах не евший мясного и уничтоживший в специальных печах миллионы людей.

Теплым ясным утром в середине сентября 1919 года мы с Ордынским покинули Гомель.

По улицам, уже посыпанным золотым осенним листом, подъехали мы к маленькому вокзалу, окруженному чахлыми деревьями, и погрузились на одну из бесчисленных платформ товарного состава, направлявшегося в Жлобин. Поезд шел медленно. На платформах виднелись кучки жавшихся, пугливых людей, потому что с каждым километром мы приближались к фронту. Нам предстояло действовать так, как действуют контрабандисты, спекулянты и другие бегущие на Запад темные личности, и избегать общения с нашими официальными органами.

В Жлобине маленький еврейский домик был наполнен странными людьми. Сквозь стены грязной комнатушки мы слышали разговоры о том, как поляки расстреливают всякого, переходящего границу, какими путями нужно ехать, где нужно покупать и как прятать кокаин.

Улицы маленького городка спали, когда мы выехали на платформе, подвозившей оружие, полушубки и провизию на фронтовые участки, к бронепоезду, стрелявшему через Березину в сторону Бобруйска.

День был довольно жаркий. Красноармейцы в расстегнутых гимнастерках проводили нас в деревню к командиру бронепоезда, сидевшему на лавке перед домиком. Группа крестьян толпилась вокруг него. Впереди с шапкой в руке стоял седобородый старик, держа курицу и яйца в платке.