Он посоветовался с Надводнюком.
— Павло! — шепотом позвал Дмитро.
— Есть!
Воробьев рассказал о своих опасениях.
— Пойдешь?
— Пойду!
Клесун торопливо пожал руку товарищам и исчез в темноте.
В напряженном ожидании проходило время. Каждая минута казалась такой длинной, как вечность. Где-то далеко в селе пропел петух. Ему ответил второй, третий… Перекликнулись, и опять стало тихо. Где-то слабо и одиноко залаяла собака. Безмолвно стоял лес. Кружились снежинки. Каждого волновала мысль: успеет ли Павло добежать до Макошина? Отсюда до моста пять верст. И никто не знает, сколько уже прошло времени после ухода Павла. Может быть — полчаса, может быть — больше…
Начали коченеть ноги. Холод пронизывал тело. Партизаны притаптывали, чтобы согреться. Они завидовали Павлу. Он бежит, и ему не холодно.
Пропели вторые петухи. Чувствовалась близость рассвета… Вот тогда на станции громче запыхтел паровоз. Партизаны насторожились. Надводнюк покрепче сжал ручку бомбы, отобранной у Никифора Писарчука… Паровоз на станции запыхтел еще громче — по лесу прокатилось эхо. Бронепоезд тронулся… Прошло еще несколько минут. Паровоз тяжело вздыхал, он поднимался в гору. Совсем глухо гудели рельсы. Ближе, ближе. Партизаны впиваются глазами в темноту и нащупывают черное пятно, быстро мчащееся по направлению к ним. Надводнюк уже видит жерла двух пушек. Жерла грозно смотрят на север… Бронепоезд вот-вот поровняется с ними. Партизаны вытягивают шеи, подаются корпусами вперед. Вдруг в воздухе загремело, затрещало, застонала земля. Колеса врезались в шпалы — бронепоезд сошел с рельс.
— Рота-а, пли! — приглушенным голосом крикнул Воробьев и бросил бомбу. Бомба тяжело ахнула. Затрещали винтовки. Темноту прорезали отблески огней и взрывов. С бронепоезда застрочил пулемет — нервно и дробно. Пули жужжали где-то высоко над головами партизан. Вдруг на рельсы лег луч прожектора.
— Тю-у-у-у… — просвистел снаряд и, перелетев над петлюровским бронепоездом, разорвался в лесу.
— Г-гах!..
Второй упал ближе, третий еще ближе. Петлюровский пулемет смолк. Петлюровцы, соскакивая с бронепоезда, удирали назад на станцию. Их догоняли лучи прожекторов и пулеметные пули. Отряд Воробьева и Надводнюка лежал под сосенками. — Ура-а… — покатилось по лесу и откликнулось где-то в чаще: «а-а-а»… Бой сразу утих. На место боя тихо подъехал бронепоезд «Советская Россия». С бронепоезда соскочили красноармейцы, вместе с ними соскочил и Павло. Сошел на снег командир — крепкий, широкоплечий человек, в кожанке, с биноклем на груди и маузером на боку.
Воробьев и Надводнюк с товарищами подбежали к командиру бронепоезда.
— Вам и вашему отряду выношу благодарность от имени советской власти… — командир пожал руку всем партизанам. — Передайте советское спасибо вашей девушке за революционную услугу!
При упоминании о Марьянке у Павла сильнее застучало сердце.
Светало. На сером фоне четко вырисовывались верхушки сосен. Возле взятого в плен петлюровского бронепоезда хлопотала инженерная часть красных.
* * *
Когда Надводнюк со своими товарищами вернулся в село, его там уже ждали пехотная часть и кавалерийский эскадрон. Красногвардейцев надо было разместить по квартирам. Но Надводнюк не успел дать никаких распоряжений. Школу, где разместился штаб, окружили крестьяне. Они наперебой приглашали красных бойцов к себе.
— Товарищ или как вас? — Мирон Горовой дергал за шинель высокого парня с лицом, густо усеянным веснушками. — У меня старуха напекла пирожков с сухими яблоками, и сметана есть. Идем!..
И Гориченко Гнат приглашал к себе красногвардейцев.
— Мы вас день и ночь выглядывали. Черт его побери!.. Ждали, как сыновей… Идем!.. — приговаривал Кирей.
— Хозяйка блины печет, ей-богу, правда. Кто ко мне?
— Насчет рюмки — извините, теперь нет, а еду горячую найдем.
— Э-э, хлопец, в фуражке холодно, уши посинели. Идем ко мне — папаху дам, от сына осталась… С немецкого фронта не возвратился… — говорил седенький старичок еще совсем юному бойцу.
Через несколько минут красногвардейцы завтракали. Их гостеприимно угощали хозяйки.
Надводнюк написал разнарядку на фураж и отправил Малышенко с верховыми к Писарчуку, Орищенко и Маргеле.
После завтрака красногвардейцы и крестьяне пошли в школу. В передней комнате гармонист лихо играл «яблочко», несколько танцоров звонко выбивали каблуками. Гармонист заиграл польку. Бойцы подхватили девушек. Закружились пары. Марьянка и Павло раскраснелись. Ей приятно чувствовать на своем тонком стане крепкую руку Павла. Старики сидели рядом с Киреем, веселым и разговорчивым, попыхивали трубками, пожилые мужчины курили самосад в газетной бумаге. Хлопцы сгрудились возле бойцов, угощавших папиросами и фабричной махоркой. Всюду — веселый гомон и смех, звон сабель и шпор.
Воробьев поднялся на парту, посмотрел в зал, полный народа, радостно, широко улыбнулся и сказал:
— Товарищи боровичане! — гармонь тотчас же затихла, в зале наступила тишина. — Вот и у вас теперь советская власть, красное знамя с пятиконечной звездой развевается над селом… Теперь все, — он сделал широкое движение рукой, — ваше! Земля, луга, угодья… — Крестьяне, подталкивая друг друга, придвинулись к Воробьеву, сбрасывали шапки, чтоб лучше его слышать; забывали о своих цыгарках. Михайло, рассекая рукой воздух, рассказывал, как советские войска борются против кровопийц и изменников-петлюровцев. Он горячо призывал боровичан вступать в ряды красногвардейцев, чтобы всем вместе разгромить врага, — во всех городах Украины восстали рабочие, во всех селах поднялись крестьяне, весь трудовой народ. В красные полки вливаются все новые и новые отряды красных повстанцев, борющихся за свободу украинского трудового народа. Не сегодня — завтра красные отряды захватят Бахмач, а там и до Киева недалеко. Красные войска выгонят засевшую в Киеве контрреволюционную петлюровскую свору предателей! Тогда вечно будет жить советская социалистическая республика!
— Да здравствует вождь пролетариата Владимир Ильич Ленин! Ура!
— У-р-ра-а! — дружно подхватил зал.
— Да здравствует Ленин! — громче всех кричал Кирей.
Воробьев взмахнул рукой, подзывая красногвардейцев. Бойцы подошли ближе. Боровичане впервые услышали пролетарский гимн борьбы за свободу всех народов.
К вечеру красногвардейцы выступили из Боровичей. Был получен приказ занять станцию Дочь под Бахмачом.
Павло, вооруженный винтовкой и тремя бомбами, забежал к Марьянке попрощаться. Девушка не сдержалась, на глаза навернулись слезы. Харитина поднесла передник к глазам и вышла из хаты. Павло протянул к Марьянке руки. Она припала к его груди.
— Марьянка, может, и не встретимся больше… Скажи, ты любишь меня?
В черных глазах — печаль, на длинных ресницах заблестели слезы. Девушка дрожащими руками порывисто обняла Павла за шею.
— Люблю, — прошептала она, и ее первый поцелуй был как благословение.
— Прощай, Марьянка!.. Я вернусь, когда на нашей земле не будет ни одного петлюровского «куреня»!
Павло выбежал из комнаты. В сенях его поджидала Харитина, взяла за руку и поцеловала, как сына, в лоб.
Павло догнал отряд красных добровольцев уже на околице. Марьянка стояла у перелаза. На ее щеках застыли слезы. Ее губы нежно шептали:
— Любимый… Любимый…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Где-то далеко от Боровичей гремели бои. Кончалась зима 1918 года.
Ветер с юга дышал весной. Чирикала птичка: «Кидай сани, бери воз».
Боровичане ходили по полю — меряли поля Соболевского и Писарчука, готовили плуги, посытнее кормили лошадей.
* * *
Федор Трофимович созвал гостей на заговены перед великим постом. В центре, под иконами, за большим дубовым столом сидел Лука Орищенко. На нем — добротная шерстяная жилетка, надетая поверх старомодной вышитой рубахи. При свете лампы лоснятся густо смазанные жиром и тщательно на пробор расчесанные волосы. Рядом с Лукой, заняв полскамьи, сидела его жена, а по обе стороны — сыновья: Иван, Евдоким и Сергей, черноволосые, с подстриженными бородками. И тут же, возле своих мужей сидели по-праздничному разодетые невестки. Напротив Луки в шелковом подряснике, пахнущем ладаном, с блестящим серебряным крестом на груди — поп Маркиан, а Маргела и Варивода — на углах стола. Федор Трофимович расставлял бутылки с водкой, а Мария — еду, которую из кухни приносила батрачка. В сторонке на скамье молча сидели сыновья Писарчука — Иван и Никифор.