Да и о чем было спорить? Ведь работу головного мозга отражают любые умственные игры, но это еще не значит, что в них создаются произведения искусства.

И вот более тридцати лет спустя философ решил научно опровергнуть чемпиона мира, прилепив к тому же ему ярлык идеалиста.

Я встретился с автором этого материала, объяснил, что печатать его не будем: подобный схоластический спор не интересен читателям журнала. В самом деле, шахматы многообразны. В этом их немалое достоинство. Они привлекают к себе людей разных наклонностей, разного склада ума, разного темперамента. И каждый может найти в них что-то свое. Для кого-то это спорт, для кого-то искусство, для кого-то — наука, а для большинства любителей — просто приятное времяпрепровождение. Потому и дискуссии на тему, что такое шахматы, бессмысленны и бесплодны. Если же говорить о том, что отражают шахматы, то можно сказать, что они отражают красоту человеческой мысли, и шахматная партия действительно может стать произведением искусства.

Неудовлетворенный моим ответом, философ побежал жаловаться не куда-нибудь, а прямо в идеологический отдел ЦК. Он утверждал, что Ботвинник исповедует идеализм, а журнал его прикрывает. И нам пришлось писать объяснение, доказывать, что это тема для философского, а отнюдь не для шахматного журнала, рассчитанного на широкий круг читателей.

В заключение хочу рассказать о проблемах отнюдь не творческих, с которыми нам приходилось сталкиваться.

В 70-е годы у нас в стране существовали три всесоюзных шахматных издания — еженедельная газета «64» — «Шахматное обозрение», предназначенная самым широким слоям любителей древней игры, ежемесячный журнал «Шахматы в СССР», рассчитанный на квалифицированных шахматистов, и ежемесячник «Шахматный бюллетень», рассчитанный на шахматистов высокой квалификации. Это, не считая «Бюллетеня ЦШК», рижских «Шахмат» и некоторых других местных изданий.

Газета «64» оперативно сообщала читателям о всех значительных шахматных событиях, пользовалась заметным успехом и, главное, никак не конкурировала с другими изданиями. И тем не менее, в 1980 году газету, не обсуждая предварительно этот вопрос на федерации, преобразовали в журнал. Почему?

Существуют разные мнения на этот счет. Одни считали, что чемпиону мира, ставшему номинально в 1978 году главным редактором газеты, захотелось иметь свой журнал. Другие полагали, что причина была более простой: сотрудники журнала получали большую зарплату, чем газеты.

На фоне появления нового и конкурировавшего с нами журнала, хотел бы отметить злоключения, выпавшие на нашу долю.

Еще в середине 70-х годов ЦШК был закрыт на ремонт, и мы переехали временно в другое помещение. Когда к 1980 году ремонт был окончен, я отправился к Батуринскому, чтобы договориться о нашем возвращении. Представьте себе мое негодование, когда, даже не дослушав меня до конца, Батуринский отрубил:

— В клубе для вас места нет!

— Как нет? — возразил я. — Ведь даже на чертежах при ремонте было обозначено место редакции.

— Вот так! Ваше помещение отдано бухгалтерии клуба: она у нас расширилась.

Пришлось идти жаловаться к Ивонину. Он меня отфутболил к Крогиусу, сказав, что этот вопрос пусть решает новый начальник.

К счастью, в клубе нашлось полуподвальное, фактически нежилое помещение, которое предназначалось для складских нужд. Я привел туда Крогиуса, и мы договорились, что сами приведем его с помощью издательства «Физкультура и спорт» в божеский вид — настелим полы, проведем электричество и телефон. Так нам все-таки удалось вернуться в клуб.

Однако на этом наши злоключения не кончились.

Долгие годы мы печатались в типографии «Московская правда». Там, кстати, печаталось и «64». Нас под каким-то благовидным предлогом сначала перевели в другую московскую типографию со значительно худшим качеством набора. Это сразу же отразилось на внешнем виде журналов. Самым курьезным было то, что в той типографии был даже специальный день «качества», хотя набор от этого никак не становился лучше. А затем, якобы, чтобы улучшить внешний вид журнала, нас перевели печататься в город Чехов, за сотню километров от Москвы. Сразу же возникли проблемы с посылкой материалов в типографию и с транспортировкой журналов. Была ли случайной полоса трудностей, выпавшая на долю редакции? Предоставляю читателям самим решать эту загадку.

Матч Смыслов — Хюбнер должен был пройти в австрийском курортном городке Фельдене, знаменитом, главным образом, своим казино, которое было спонсором соревнования и которому выпало сыграть важную роль в финале матча. Наша делегация отправилась туда в таком составе: Смыслов, его жена Надежда Андреевна, Купрейчик, я и врач Юлий Богданов, который, как оказалось, нам сразу же понадобился.

Мы прибыли в Фельден 18 марта. Хотя снег уже растаял, погода не баловала, температура держалась ниже нуля. Небольшой отель был пуст: зимний курортный сезон кончился, весенний еще не начался. В номерах отеля было чертовски холодно, и уже к следующему вечеру у Смыслова поднялась температура.

Игра должна была начаться 20 марта, но вызванный рано утром официальный врач матча констатировал сильный грипп. Поэтому мы решили использовать единственный тайм-аут, и начало матча было перенесено на 22-е.

Наш врач начал сразу колдовать над Смысловым, стремясь как можно быстрее поставить его на ноги, но официальный врач соревнования, обследовав Василия Васильевича, заявил, что для полного выздоровления требуется еще дня три-четыре. Матч повис на волоске…

Что было делать? Хочешь не хочешь, пришлось заняться дипломатией. Начал я с того, что пошел к главному судье Кажичу, чтобы выяснить, можно ли перенести начало матча еще на два дня. Подумав, он сообщил, что смог бы это разрешить, но только в том случае, если не будут возражать Хюбнер и Шахматная федерация ФРГ, а также если согласятся организаторы и президент ФИДЕ.

Тогда я отправился в пансион, где остановился Хюбнер и встретился с руководителем его делегации доктором Майером.

— Скажите, — спросил я его, — готов ли ваш подопечный сесть завтра за доску с больным гриппом Смысловым?

Тот ответил, что посоветуется с Хюбнером и через пару часов мне позвонит. Ровно через два часа раздался телефонный звонок — доктор Майер сообщил, что Хюбнер не возражает против еще одного переноса начала матча и ставит два условия: он хочет получить право на второй тайм-аут, а также денежную компенсацию в случае, если матч затянется.

В тот же вечер состоялось небольшое совещание, на котором присутствовали судьи матча, представители сторон, организаторы соревнования, а также специально приехавший в Фельден президент Шахматной федерации ФРГ Антон Кинцель.

После дискуссии было подписано официальное соглашение о том, что начало матча переносится на 24 марта и что условия, выдвинутые Хюбнером, будут приняты.

Теперь единственное, что оставалось, — получить согласие президента ФИДЕ. Ночью я позвонил в штаб-квартиру ФИДЕ в Амстердам, но оказалось, что президент уехал в Манилу. К счастью, генеральный секретарь ФИДЕ доктор Лим Кок Ан успокоил меня, заверив, что поддержит принятое соглашение при условии, если не будет возражать вице-президент ФИДЕ по Европе профессор К. Юнгвирт. Тот не возражал, и 22 марта в 10 часов утра было объявлено, что начало матча переносится еще на два дня. Так удалось выиграть время, необходимое для полного выздоровления Смыслова.

Перед матчем обозреватели расценивали шансы Хюбнера значительно выше. В международной табели о рангах немецкий шахматист занимал пятое место. Он находился в самом расцвете сил, к тому же был почти на 30 лет моложе экс-чемпиона мира.

Однако, вопреки прогнозам, матч проходил в равной борьбе. Более того, после трех боевых ничьих четвертую партию с блеском выиграл Смыслов.

В следующих трех встречах Хюбнер изо всех сил старался сравнять счет, но Смыслов защищался очень упорно, и все они завершились вничью. Напряжение в матче нарастало, и в этой ситуации Хюбнер демонстративно перестал здороваться со своим партнером. Почему?