Для загнанного на край Европы Алехина матч с советским чемпионом давал хорошую возможность реабилитироваться. Он приободрился, стал полон планов, надежд. Жизнь снова приобрела смысл. Ответная телеграмма с согласием на поединок была отправлена в тот же день. И Алехин усердно начал готовиться к предстоящему матчу.
23 марта в Лондоне состоялось заседание Исполкома Британской шахматной федерации, на котором окончательно был решен вопрос о матче. После заседания Алехину была направлена телеграмма с официальным предложением сыграть матч на первенство мира с чемпионом Советского Союза. Не знаю, получил ли чемпион мира эту телеграмму, но ответить на нее он не успел: 24 марта мир облетела весть о его неожиданной кончине…
Реабилитация Пауля Кереса
Эстонский гроссмейстер впервые приехал в нашу страну почти сразу по окончании АВРО-турнира, в котором добился выдающегося успеха. Его пригласили принять участие в тренировочном турнире 1939 года, в нем, за исключением Ботвинника, приняли участие все лучшие советские мастера, а также четыре гроссмейстера — Флор, Решевский, Лилиенталь и Левенфиш. Турнир закончился победой Флора, реабилитировавшего себя после провала в АВРО-турнире. А результат Кереса стал сенсацией — он сумел разделить только 12-13-е места при 18 участниках. Проиграл 4 партии, выиграл лишь 3, явно недооценив силу советских участников. В 1940 году, когда Эстония «добровольно» вошла в Советский Союз, Керес играл в XII первенстве страны, но смог занять лишь 4-е место, хотя и опередил Ботвинника. И лишь в матч-турнире на звание абсолютного чемпиона СССР он стал вторым, что и определило его позиции как второго шахматиста страны, главного конкурента Ботвинника. Когда началась война, Эстония была быстро оккупирована немецкими войсками. Будучи шахматным профессионалом, Керес принял участие в нескольких турнирах в фашистской Германии: в 1942 году в Зальцбурге и Мюнхене, каждый раз занимал второе место позади Алехина; в 1943 году в Зальцбурге разделил первое место с Алехиным, в Праге снова стал вторым позади Алехина, в Познани был первым. В 1944 году, находясь в Швеции, он выиграл матч у мастера Ф. Экстрема. К моменту взятия Таллина советскими войсками Керес вернулся из Швеции на родину. Чемпион СССР по прыжкам в воду мастер спорта И. Баркан, во время войны служивший в морской пехоте, еще в 50-е годы рассказал мне, что он входил в состав десанта, высадившегося в Таллинн с моря, и у него был ордер на арест Кереса, но того в городе не оказалось.
Полковник НКВД Б. Вайнштейн, бывший в то время главой Всесоюзной шахматной секции, прибыл в Таллин по служебным делам на другой день после вступления туда сухопутных войск и имел беседу с начальником эстонского НКВД. В конце беседы тот спросил, не мог ли Вайнштейн как председатель шахсекции решить вопрос об участии Кереса в чемпионате СССР, и добавил, что шахматы для Пауля единственный источник существования. Он предложил Вайнштейну встретиться с Кересом, но тот отказался, объяснив, что взять на себя решение такого вопроса он все равно не может: есть общая установка — тех, кто во время войны находился на оккупированных территориях, в первый послевоенный чемпионат не пускать. А с Кересом ситуация еще сложней.
«Сам я отношусь к нему с большой симпатией, — добавил Вайнштейн, — и как к шахматисту, и как к человеку, хотя пока с ним лично и не знаком. Но если по закону, то ему за сотрудничество с немцами надо 25 лет давать, и вы это знаете не хуже меня. Он же в их турнирах играл, с Алехиным якшался…»
Поэтому Керес не участвовал ни в XIV первенстве СССР, ни в матче по радио СССР — США.
Могу добавить, когда в конце 1945 года в Москве проходило первое послевоенное командное первенство профсоюзов, Керес почти каждый день появлялся на турнире, и в руках у него была папочка, в которой, видимо, лежали какие-то документы.
Позиция руководства страны по отношению к лицам, оказавшимся не по своей воле на оккупированных немцами территориях, да к тому же сотрудничавшим с немцами, была исключительно жесткой, ее и отразил Б. Вайнштейн. И неизвестно, что произошло бы с Кересом, если бы его не взяло под свою защиту партийное руководство Эстонии и лично первый секретарь ЦК партии Эстонии Н. Г. Каротамм. Видимо, они и подсказали Кересу идею обратиться с покаянным письмом к В. М. Молотову, бывшему тогда первым заместителем председателя Совета Министров СССР. Приведем этот документ:
«Тов. В. М. Молотову Москва, Кремль.
Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович!
Оказавшись во время фашистской оккупации во власти немцев на территории Эстонской ССР, я был оторван от советских шахматистов в течение трех с лишним лет. Не будучи в силах отказаться от шахматной игры, я за это время, при оккупантах, принял участие в пяти турнирах. По-видимому, по этой причине Всесоюзный комитет по делам физкультуры и спорта не считает возможным допустить меня к участию в турнире на первенство СССР, хотя я в 1941 году был признан гроссмейстером СССР по шахматам.
Вполне сознавая свою ошибку, прошу все же принять во внимание сложившиеся для меня в годы оккупации исключительно тяжелые обстоятельства. Мне очень хочется быть восстановленным в правах высококвалифицированного советского шахматиста и доказать на деле, что я в состоянии с честью выполнять обязанности, связанные с почетным званием советского гроссмейстера. Со своей стороны хочу приложить все старания к тому, чтобы мое участие в шахматных турнирах СССР шло бы на пользу всему Советскому Союзу. Хочу также посвятить все силы на поднятие уровня шахматной культуры в Эстонской ССР.
Прошу Вас, Вячеслав Михайлович, помочь мне стать опять полноправным членом советской шахматной семьи.
Таллин, 7 апреля 1945 года.
Паул Керес».
Много позже Николай Николаевич Романов, уже будучи пенсионером, рассказывал мне лично, что в связи с делом Кереса он был вызван к Молотову. У того в кабинете уже находился В. Абакумов — министр госбезопасности. Романов стал защищать Кереса, особенно напирая на то, что Керес возвратился в Эстонию накануне прихода советских войск, хотя вполне мог остаться в Швеции. Позиция Абакумова была такой же, что и у Вайнштейна.
Выслушав обе стороны, Молотов неожиданно спросил:
— Как вы думаете, если бы Керес остался в Швеции, он бы жил лучше, чем у нас?
Наступила пауза. И тогда, не дожидаясь ответа, резюмировал:
— Все ясно. Вопрос решен. Пусть Керес играет!
В сентябре 1945 года он принял участие в чемпионате Эстонской ССР, в котором вне конкурса выступали гроссмейстеры Котов, Флор и Лилиенталь, а также мастер Толуш, и был первым. Затем в марте 1946 года его самого отправили играть вне конкурса в чемпионате Грузинской ССР, где он также вышел победителем. В июне того же года Керес в составе сборной СССР сыграл в радиоматче СССР — Англия на второй доске, набрал полтора очка из двух против мастера Е. Клейна. Тем не менее на крупный международный турнир в Гронингене в августе 1946 года, несмотря на то, что он имел персональное приглашение, его не послали.
Можно считать, что Керес был полностью реабилитирован только в 1947 году, когда в феврале он принял участие в XV первенстве СССР и занял первое место, на очко опередив И. Болеславского.
О дальнейшей судьбе Кереса разговор еще впереди.
На Политбюро
В начале 1948 года наши спортсмены потерпели крупное поражение на первенствах мира по лыжам и конькам. Началась «холодная война», и зарубежная печать язвительно отметила, что страны, в которых число жителей меньше числа советских спортсменов, выступили удачнее.
А теперь слово председателю Спорткомитета того времени Николаю Романову:
«Через несколько дней вопрос о провале мужской команды на первенстве мира по конькобежному спорту был вынесен на обсуждение Политбюро ЦК ВКП(б). Кроме меня вызвали еще 3 человека из состава делегации, выезжавшей на первенство мира. Обдумывая свое выступление на Политбюро, я решил, что оправдываться не буду. Докладывал я в течение 10–15 минут и, как мне теперь кажется, держался спокойно, без видимого волнения. И. В. Сталин, прохаживаясь по кабинету, три или четыре раза подходил ко мне почти вплотную и, вынув трубку изо рта, пристально смотрел прямо в глаза. Я и раньше слышал, что у Сталина есть такая привычка, и продолжал свое выступление, по-прежнему стараясь держаться спокойно. В заключение я сказал, что был убежден в неизбежном проигрыше наших конькобежцев и обязан был написать записку в Политбюро. Этого мною сделано не было — принимаю вину на себя.
После того как я закончил говорить, Сталин тут же обратился к Ворошилову с вопросом:
— Что вы можете сказать?
— Товарищ Сталин, — стал объяснять Ворошилов, — в том, что наша команда участвовала в первенстве мира, большая доля моей вины. Романов мне докладывал, что у него есть серьезные возражения против поездки, и был против участия в соревнованиях, где нас ждал заведомый проигрыш.
Услышав такое признание, Сталин пришел в негодование и с раздражением дважды переспросил Ворошилова:
— Так почему же вы не поддержали Романова? Почему допустили провал?
Он в столь резкой форме раскритиковал Ворошилова, что я не считаю уместным приводить здесь его слова. Заканчивая обсуждение, Сталин сказал примерно так:
— На Западе стараются поймать нас на любых промахах, для того чтобы потом раздуть их, поднять в печати шумиху и дискредитировать Советское государство. Товарищ Романов — молодой работник, и он на этом попался. Надо укрепить Комитет».
