Сжав зубы, я начал отчаянно защищаться. Сколько на моем пути возникало препятствий, что я пережил, и теперь, когда до цели, как говорят, рукой подать, все рушилось как карточный домик!

Пять часов я ни на секунду не вставал из-за стола, использовав все возможные шансы на спасение. И к моменту откладывания партии мог, наконец, вздохнуть спокойно: несмотря на минус пешку, окончание выглядело ничейным.

А в это время президент ФИДЕ, шведский адвокат Фольке Рогард в окружении судей занимался той же арифметикой, что и я перед туром, — подсчитывал коэффициенты: все три моих конкурента выиграли.

Как раз в этот момент я подошел к судейскому столику и спросил:

— Извините, как закончилась партия Голомбек — Вейд?

— Голомбек — Вейд? — изумленно переспросил Рогард, и все посмотрели на меня, как на сумасшедшего. Однако я знал, что спрашивать! Голомбек победил, а это значило, что ничья обеспечивала мне пятое место. На следующее утро в течение нескольких часов Пильник меня экзаменовал, но выводы теории ему опровергнуть не удалось.

Возвращались мы домой таким путем: самолетом до Хельсинки, а оттуда поездом через Ленинград в Москву. На вокзале в Питере среди встречавших я увидел Александра Толуша. Нужно ли говорить, что наши отношения, после того как Спорткомитет предпочел мою кандидатуру, стали напряженными. Так вот, Толуш подошел ко мне, поздоровался и сказал:

— Поздравляю тебя с успехом! Честно скажу, я не верил, что ты сможешь пробиться в претенденты. Извини, ошибся.

И мы обнялись.

А весной следующего года, на Киевском вокзале в Москве я в свою очередь поздравлял Александра Казимировича с победой на крупном международном турнире в Бухаресте. Этот успех принес ему звание гроссмейстера. А его ученик Борис Спасский завоевал там звание международного мастера.

Так что, несмотря на возникший частично по вине Спорткомитета конфликт, наши отношения с Толушем остались нормальными. Позднее мы даже стали друзьями. Однако зачастую конкуренты за шахматной доской нередко становились на многие годы врагами. Однако это — отдельная тема.

Когда я начал думать о подготовке к турниру претендентов, то сразу же возник вопрос, кого же взять тренером-секундантом. Все известные мне хорошие тренеры были уже разобраны. Тогда я обратился за советом к моему другу еще со школьных лет, адвокату и шахматному мастеру Михаилу Бейлину. Подумав, он сказал:

— Я нашел тебе отличного тренера.

— Кого?

— Себя!

Мы с Бейлиным вместе начинали играть в шахматы на стадионе Юных пионеров. Он отличался остроумием, с ним было интересно проводить время, играть блиц. Однако когда мы начали работать над шахматами, выяснилось, что у него совершенно отсутствовала так необходимая для тренера исследовательская жилка. Когда мы сидели за доской вдвоем, все было нормально, но поручать ему что-то проанализировать одному было бесполезно.

Первоначально турнир претендентов должен был состоять из пяти участников турнира претендентов 1950 года — Болеславского, Бронштейна, Смыслова, Кереса и Найдорфа, а также пяти участников межзонального турнира 1952 года — Котова, Петросяна, Тайманова, Геллера и меня. К ним добавлялись Эйве и Решевский. Так как советские участники явно превалировали в турнире, то ФИДЕ приняло решение добавить еще трех участников, разделивших со мной 5-е место, но имевших худшие показатели по таблице коэффициентов — Глигорича, Сабо и Штальберга.

Так возник турнир 15 гроссмейстеров, причем каждый с каждым должен был сыграть по две партии, а всего — 28.

Этот турнир явился, пожалуй, самым значительным в моей жизни. Никогда, ни до, ни позже, я не играл в столь сильном состязании. Здесь не было аутсайдеров, все хорошо подготовлены, каждый во всеоружии. Из мировой шахматной элиты отсутствовал лишь чемпион мира.

О турнире претендентов, проходившем частично в городке Шафхаузен, недалеко от знаменитого Рейнского водопада, частично в Цюрихе, написано несколько книг, в том числе известная работа Д. Бронштейна. Я попытаюсь рассказать о некоторых нешахматных подробностях, которые в этой книге отсутствуют.

Начну с приезда. Наша многочисленная делегация, состоявшая из девяти участников, девяти тренеров, врача, переводчика, руководителя делегации и его зама, должна была прибыть в Швейцарию для акклиматизации за несколько дней до начала игры. Однако возникла неожиданная проблема. Оказалось, что найти гостиницу на такое количество человек совсем не просто, так как во Франции проходила всеобщая забастовка, и туристы ринулись оттуда в Швейцарию. Конечно, нас вполне можно было расселить по разным гостиницам, но руководство не решалось, повидимому, оставить нас без контроля.

Выход был найден. В местечке Нейхаузен достраивалась большая гостиница. Однако и там готовых равноценных номеров всем не хватало. Поэтому руководитель делегации распределял их в зависимости от «рейтинга» участников. Самые-самые, как Смыслов, Керес и Котов получили одиночные номера с видом на водопад, менее заслуженные были лишены возможности видеть водопад. А я, например, получил номер без водопада, но зато, на двоих с секундантом. Когда нужно было переезжать в Цюрих, руководитель делегации, а им был зампред Спорткомитета Д. Постников, сначала отправил туда Котова с переводчиком. Они должны были найти гостиницу и забронировать номера. Так мы оказались на узенькой улочке старого Цюриха в гостинице «Золотой меч». Как только наша команда выгрузилась, хозяин гостиницы отвел нашего руководителя в сторону и, понизив голос, предупредил:

— Вижу, ребята у вас молодые. Скажите им, чтобы больше двух девок за ночь они не приводили!

Можете себе представить, что при этих словах испытал наш шеф. Оказалось, что мы попали в самый центр злачного района Цюриха: как раз напротив гостиницы был бордель!

Подобного испытания нашей нравственности руководство, конечно, допустить не могло. Через неделю мы перебрались в менее опасный район. Однако и в другой гостинице все было не так просто…

Однажды, когда мы с Бейлиным возвратились с тура, вместе с ключом от номера портье подал мне роскошную коробку конфет.

— Это вам прислали.

Болельщики есть в каждой стране. И придя в номер, мы вскрыли коробку. Там действительно оказались шоколадные конфеты. Но не только. Под ними лежали прокламации НТС («Национально-трудового союза») — организации, активно боровшейся с советской властью. «С кем вы, мастера шахмат?» — обращались к нам авторы прокламации. «Знаете ли вы о сталинских злодеяниях, о миллионах людей, страдающих в лагерях?»

Многое из того, что содержалось в прокламации, было нам неизвестно. XX съезд, на котором Хрущев разоблачил публично преступления Сталина, состоялся лишь три года спустя.

Прокламации мы прочли, конфеты съели. Было ясно, что такие же подарки получили все члены нашей делегации. И мы решили отнести коробку руководству, чтобы продемонстрировать свою лояльность. Не сомневаюсь, что и остальные члены делегации сделали то же самое.

Увидев пустую коробку, зам руководителя делегации строго спросил:

— А куда делись конфеты?

— Мы их съели.

— Вы что? — набросился он на нас. — Конфеты могли быть отравлены!

— Нет, — нашелся Бейлин, — сначала я решил попробовать одну, вроде ничего, вкусная. И только потом ко мне присоединился Авербах.

Трезво оценивая свои шансы перед началом турнира претендентов, я считал, что могу попасть в первую пятерку. Достигнуть этой цели мне не удалось. Я разделил 10-11-е места, не добрав пол-очка до 50 %. Можно сказать, что сыграл в свою силу: встал вровень с Болеславским (как два года назад в полуфинале), опередил Глигорича, Сабо и Штальберга (с кем был вровень на межзональном турнире). Из своих достижений могу назвать две победы над экс-чемпионом мира Эйве и 50-процентный результат против пятерки победителей. Я выиграл у Кереса, проиграл Решевскому, остальные 8 встреч завершились вничью. Однако то, что я проиграл американцу Решевскому, было засчитано руководством мне в минус, хотя в свое оправдание скажу, что мы играли в необычных для меня условиях. Из религиозных соображений Решевскому разрешили начинать игру по субботам не в пять часов, а в девять. Где-то около часу ночи, в цейтноте, я допустил решающую ошибку.