По возвращении в Москву Карпов был награжден орденом Ленина. Правительственными наградами отметили также членов делегации Карпова и руководство Шахматной федерации СССР. Я получил орден Дружбы народов. Правда, вручали нам награды не в Кремле, а в Спорткомитете.

Будучи главой квалификационного комитета ФИДЕ, я изредка выезжал в штаб-квартиру ФИДЕ в Амстердам для решения неотложных вопросов. Одним из них было распределение участников межзональных турниров на равноценные группы. Обычно при мне была инструкция, как должны быть распределены советские участники. Мы с каждым из них советовались, обсуждали все с Батуринским, а затем отдавали список руководству Спорткомитета на утверждение. В Амстердаме я настаивал, чтобы наши пожелания были учтены. У Олафссона оказывались свои проблемы, ведь с подобными просьбами к нему обращались и другие участники. Как правило, он стремился всех удовлетворить.

В 1982 году предстояло провести три межзональных турнира — в Лас-Пальмасе, мексиканской Тулуке и Москве. Когда после долгих споров были удовлетворены пожелания советских участников, Олафссон обратился ко мне с просьбой:

— Яков Мурей просится в Москву. Ведь у него там остались больная мать и тетка.

Я как мог пытался упираться. У СССР с Израилем тогда не было никаких отношений, наши спортсмены туда не ездили, израильтяне к нам — тоже. Однако в 1980 году возник прецедент: в Олимпийских играх в Москве участвовала команда Израиля. Это не афишировалось, но столичные евреи оказались в курсе дела и приходили болеть за соплеменников, что вызывало головную боль у руководства Спорткомитета и разных других служб, стремившихся до минимума ограничить контакты израильтян с нашими людьми. Увидев мое упорство, Олафссон в сердцах упрекнул:

— Юрий, почему так получается? Когда мы идем навстречу вашей федерации, это считается нормальным, когда что-то просит ФИДЕ, вы возражаете. В конце концов, надо же помочь Мурею!

У меня не нашлось аргументов, чтобы ему возразить, и я согласился.

В Спорткомитете это вызвало большой шум. Поморщился Батуринский, был недоволен Ивонин. Конечно, мне этого решения простить не могли. Проявлять самостоятельность в подобных вопросах, которые считались политическими, не рекомендовалось.

В конце 1979 года вместе с Севастьяновым я возвращался с конгресса ФИДЕ в Сан-Хуане. Полет был долгим, утомительным, и, обсудив все, что только можно было обсудить, мы сидели молча, погруженные в свои мысли. Вдруг Виталий Иванович вслух произнес:

— А все-таки капрал не должен командовать генералами!

— Это вы о ком? — поинтересовался я.

— О Батуринском.

Мне было известно, что после Багио отношения между ними основательно подпортились. Живо могу себе представить, как, приехав под занавес матча поддержать своего друга Толю, Севастьянов, не стесняясь в выражениях, набросился на руководителя делегации за то, что тот допустил, чтобы счет после 5:2 стал 5:5.

Однако Виктор Давыдович проявил себя работником сильным, исполнительным, болеющим за дело не за страх, а за совесть, и мне казалось, что менять его не нужно. Он был вполне на своем месте. Севастьянов, видимо, думал иначе.

В 1980 году на нашем горизонте появился гроссмейстер Николай Крогиус. Он жил в Саратове, заведовал кафедрой в тамошнем университете и готовил докторскую диссертацию о психологии шахматного творчества. Как раз в то время Спорткомитет подыскивал человека на пост главного тренера по шахматам, и Крогиус казался вполне подходящим на эту роль.

Когда его пригласили на собеседование к руководству Спорткомитета, он сначала зашел в ЦШК, где сидел Батуринский, чтобы обсудить с ним, как они будут вместе работать.

Не знаю, какой разговор у Крогиуса состоялся с Ивониным, не знаю, находился ли у него в кабинете Севастьянов, но из Спорткомитета Николай Владимирович вышел не главным тренером, а начальником отдела шахмат. К Батуринскому, которому предстояло узнать о своей отставке, он уже не зашел.

Убедительная победа Карпова плюс высокая ее оценка руководством страны, видимо, подняли престиж шахмат в Спорткомитете. Отдел шахмат вскоре был преобразован в управление. Таким образом, в структуре Спорткомитета шахматы поднялись на ступеньку выше, из малозаметного отдела, входившего наряду с волейболом, баскетболом и гандболом в Управление ручных спортивных игр, они стали вровень с такими престижными видами спорта, как футбол и хоккей. Начальнику управления, а им стал Крогиус, отвели большой отдельный кабинет, и у него появилась секретарша…

В 1982 году в Люцерне должны были пройти Олимпиада и конгресс ФИДЕ, на котором предстояло избрать президента ФИДЕ. Кандидатами на пост президента снова оказались трое: Олафссон, Кампоманес и один из старейших деятелей ФИДЕ югослав Божидар Кажич.

Незадолго до отъезда нашей делегации в Люцерн у Ивонина прошло совещание, на котором присутствовали Крогиус, Батуринский, Карпов и я. Мы должны были решить, кого поддерживать на пост президента. В первом туре нам полагалось голосовать за члена Союза коммунистов Югославии Кажича, хотя было ясно, что в президенты он не пройдет. Значит, все будет решать второй тур голосования, и нам предстояло выбрать либо Олафссона, либо Кампоманеса.

Карпов сразу же заявил, что, по его мнению, президентом ФИДЕ должен быть гроссмейстер. Крогиус его поддержал, я — тоже. За Кампоманеса высказался лишь один Батуринский. Казалось бы, вопрос ясен. Однако вскоре мы получили указание голосовать за Кампоманеса. Сработали какие-то тайные пружины. Видимо, наши власти не могли простить Олафссону его позицию в вопросе о семье Корчного.

Уже перед самым отъездом Ивонин вызвал меня и Крогиуса.

— Мы решили, — объявил он, — что Крогиус будет баллотироваться в члены Исполкома, а вы, — обратился он ко мне, — в квалификационный комитет и комиссию, по помощи развивающимся странам.

В этом решении был свой резон — иметь в ФИДЕ не одного человека, а двух. Однако странным было другое: кандидатуры советских представителей в международных организациях обычно утверждались в ЦК КПСС, на это требовалось какое-то время, а тут такая спешка. И у меня закралось подозрение, что это делалось только для того, чтобы не дать мне время оспорить в ЦК решение Спорткомитета. Если на то пошло, я и не собирался этим заниматься. А вот кандидатура Крогиуса, не имевшего никакого опыта в организационных вопросах и лишь слабо говорящего по-немецки, могла в ЦК вызвать возражения. Он обладал только одним достоинством: служил в Спорткомитете.

Позже, уже вернувшись из Люцерна, в выездном отделе Спорткомитета я увидел оригинал моей «объективки». Этот документ, содержащий краткие сведения о человеке, обычно посылался в ЦК перед выездом за границу и при назначении в международные организации. Так вот в графе о знании иностранных языков, там, где было напечатано «владеет английским и немецким», кто-то добавил «слабо». И мне стало ясно, как производилась замена меня на Крогиуса.

Однако вернемся в Люцерн. На проходившей там Олимпиаде сборная СССР выступала выше всяких похвал. Выиграв 13 матчей и один сведя вничью, наши шахматисты уже за тур до конца оказались недосягаемы для соперников и в итоге опередили следующую за ними команду Чехословакии на 6,5 очка. За команду (в порядке досок) выступали Карпов, Каспаров, Полугаевский, Белявский, Таль и Юсупов.

На конгресс ФИДЕ в Люцерн прибыли делегаты из 109 стран. При выборах президента, согласно уставу ФИДЕ, голосование было тайным. Чтобы победить, кандидату в президенты нужно было набрать не менее 55 голосов.

В первом туре Кампоманес получил 52 голоса, в основном азиатских, африканских и латиноамериканских стран. Олафссон — 37, его поддержало подавляющее большинство западноевропейских стран, а Кажич, как и ожидалось, всего 19. Во втором туре делегация СССР, контролировавшая также голоса стран соцлагеря, отдала эти голоса Кампоманесу. Он и стал новым президентом ФИДЕ.