Казалось бы, после такой поддержки отношения филиппинца с нашей федерацией, а фактически со Спорткомитетом, станут просто идеальными, ведь после матча в Багио они и так были уже достаточно хороши. Весьма показательно, что на Спартакиаде народов СССР в 1979 году и на Олимпийских играх в Москве в 1980 году Кампоманес присутствовал в качестве почетного гостя. Однако в 1993 году эти отношения подверглись серьезному испытанию. Но об том я расскажу в следующей главе.

Как и ожидалось, Крогиуса избрали в Исполком ФИДЕ, а меня оставили председателем квалификационного комитета и сопредседателем комиссии по оказанию помощи развивающимся странам.

На конгрессе также подвели итоги трех межзональных турниров и провели жеребьевку предстоящих матчей претендентов. В четвертьфинальных матчах должны были встретиться Смыслов с Хюбнером, Торре с Рибли, Каспаров с Белявским и Корчной с Портишем.

Вскоре после того, как я вернулся из Люцерна в Москву, Смыслов обратился ко мне с предложением — принять участие в его подготовке к матчу с Хюбнером, а затем возглавить его команду на этот матч. Мы с Васей были знакомы еще с довоенных детских лет, вместе играли в десятках турниров, но совместно работать над шахматами нам никогда не доводилось.

В свои лучшие годы Василий Васильевич не любил корпеть над углубленным изучением дебютных вариантов. Его больше интересовали стратегические идеи. Однако времена изменились. Чтобы на равных бороться с молодежью, Смыслову пришлось изменить свое отношение к подготовке. Вместе со вторым тренером Виктором Купрейчиком мы весьма основательно поработали над улучшением его дебютного репертуара, причем анализировали не столько широко распространенные системы, сколько старинные или полузабытые, такие, как защита Чигорина в ферзевом гамбите или защита Шлехтера в «славянке».

Меня всегда поражали исключительная практичность Смыслова за доской, его хладнокровие, поистине олимпийское спокойствие и его внутренняя гармония. Забегая вперед, скажу: за те два года, что мы поработали вместе, я увидел то, что было скрыто от посторонних глаз: Вася оказался глубоко верующим человеком, всецело полагающимся на Бога, безоговорочно верящим в свою судьбу. Эта вера в свое предназначение помогала ему противостоять ударам по самолюбию, которые испытывает каждый стареющий шахматист, встречаясь за доской с молодежью.

Интересен вопрос: что заставило экс-чемпиона, человека уже побывавшего шахматным королем, попытаться еще раз штурмовать шахматный Олимп? Ведь ему было уже за шестьдесят, когда большинство гроссмейстеров, как правило, сходит с дистанции. Кстати, именно в этом возрасте его друг и соперник Ботвинник принял решение полностью отойти от практической игры.

Мне кажется, причиной явилось самолюбие Смыслова. Ему не нравилось, что его начали величать ветераном. И у него возникла мысль доказать тем, кто годился ему в сыновья или даже во внуки, что, превосходя их в философском понимании шахмат и опыте, он нисколько не уступает им в практической силе. Именно эта идея стала могучим стимулом, который заставил Василия Васильевича самозабвенно и фанатично работать над шахматами. И если, как мы дальше увидим, второй штурм Олимпа удался не до конца, то свою задачу, как мне кажется, он выполнил и с полным правом может сказать: «Я сделал все, что мог. Пусть кто-нибудь в моем возрасте попробует сделать больше!»

Пять лет я успешно сочетал работу в редакции с общественной деятельностью в роли президента Шахматной федерации СССР. Однажды выяснилось, что это сочетание имеет свои минусы. Как-то издательство «Физкультура и спорт» передало мне для рецензии рукопись некоего товарища Миронова «Заметки любителя шахматных этюдов». Написана она была живым языком, но выражала взгляды человека, далекого от реальной шахматной жизни, не знающего и даже не понимающего действительных проблем «поэзии шахмат». Я написал отрицательную рецензию, отметив, что вопросы, поднятые автором, в лучшем случае заслуживают пары статей, но отнюдь не целой книги.

Вторым рецензентом оказался композитор Генрих Каспарян. Человек мягкий и деликатный, отметив очевидные недостатки рукописи, он, тем не менее, написал, что исправив их, рукопись можно будет издать. За рецензию Каспаряна и ухватился Миронов. Он оказался человеком чрезвычайно пробивным, с большими связями, до ухода на пенсию работал референтом какого-то министра. Миронов нажал на все педали, и его сочинение всетаки было опубликовано.

В журнале «Шахматы в СССР» обычно печатались рецензии на выходящую шахматную литературу. Вскоре композиторы В. Корольков и Э. Погосянц принесли мне статью, в которой расчехвостили книгу Миронова в пух и прах. Мы ее опубликовали.

Миронов немедленно нанес ответный удар — настрочил жалобу в ЦК, обвинив меня в том, что будто бы я свожу с ним счеты за критику в адрес шахматной федерации (в книге он утверждал, что федерация зря проводит первенство страны по задачам и этюдам, хотя эти первенства появились еще с конца сороковых годов, задолго до того, как я возглавил федерацию). Из ЦК жалобу Миронова переслали в Спорткомитет. И вот у секретаря парткома Спорткомитета состоялась встреча, на которой кроме жалобщика и меня присутствовал председатель комиссии по композиции И. Ляпунов. После того, как Миронов высказал свои претензии, слово предоставили мне.

Я сказал примерно следующее:

— Представьте себе, сидит человек у телевизора и смотрит, например, соревнования по фигурному катанию. У него могут возникнуть интересные мысли, но это не значит, что он должен писать книги о фигурном катании, поучать спортсменов, как проводить соревнования, а уж тем более, как кататься.

Объяснение оказалось доходчивым, вопрос был снят.

Отдел композиции в журнале «Шахматы в СССР» начиная с 1971 года возглавил мастер по композиции и по практической игре Анатолий Кузнецов. Человек чрезвычайно деятельный, он не раз публиковал дискуссионные статьи, посвященные проблемам шахматной композиции и, когда двухходовая задача переживала очередной кризис, провел дискуссию о дальнейшем пути ее развития. Небольшое число ходов в таких задачах привело к тому, что стало чрезвычайно трудно придумать что-то новое. В результате появились задачи-механизмы (Кузнецов называл их переключатели), весь смысл которых заключался в определенных перемещениях фигур, а не в красивых, замысловатых ходах и не в трудности решения.

Как нередко бывает в дискуссиях, четко определились две полярные позиции — одни горой стояли за эти задачи, другие были против. На этом обсуждение закончилось. Время должно было показать, кто прав.

К сожалению, людей с так называемым совковым менталитетом, кто считал, что дискуссия обязательно должна заканчиваться оргвыводами, такой финал удовлетворить не мог. И в идеологический отдел ЦК пошло пространное, написанное в резкой форме письмо любителя задач из Новосибирска. Он обвинил журнал, а заодно и федерацию в том, что по итогам дискуссии не были сделаны необходимые оргвыводы, требовал, чтобы тогдашний руководитель комиссии по композиции В. Чепижный, поддерживающий и пропагандирующий задачи нового типа, был снят со своего поста.

Его доводы оказались подкреплены многозначительной подписью:

С визой зам. начальника идеологического отдела ЦК, требующего разобраться и ответить автору, письмо было отправлено в Спорткомитет и попало под особый контроль. Нам пришлось писать объяснение, доказывать свою правоту. Все это отнимало много сил, а главное, времени.

Когда я еще был президентом федерации, ко мне обратился председатель украинской комиссии по композиции Н. Зелепукин. Он просил, чтобы ему присвоили звание мастера по шахматной композиции, так сказать, «гонорис кауза» (из уважения к заслугам). Пришлось ему объяснить, что звание мастера по композиции дается не за общественную работу, а за творческие успехи. Мой ответ пришелся ему не по вкусу и, видимо, он искал случай, чтобы со мной расквитаться.