Пока одно к одному вязалось: иллюзорное тело, ясный свет, состояние сновидений, состояние после смерти и — Лига последнего откровения. Не выключая компьютер, он надел наушники, чтобы снова прослушать всю запись. Оказалось, проспал важный кусок.

«Вначале скажи молитву, приводящую к соединению с божественным гуру, — вливался в мозг шепот Патриции Кемпбелл. — Затем вообрази, что ты — это я, божественная посвященная Ваджра-Йогини. Смотри на меня, на мое обнаженное тело, на кожу мою лучезарно-красного цвета, сияющую ярче рубинов. Смотри на мое лицо и на руки мои, сжимающие волшебные орудия власти. Вот григук — секач, изогнутый месяцем на ущербе. Я поднимаю его высоко и быстрым ударом — смотри! — отсекаю все мысле-процессы в твоей голове. Теперь ты видишь мои налитые груди, следи, как медленно я приближаю к соскам человеческий череп, наполненный кровью. Это знак отречения от мира. Пей эту кровь, как вино, преисполнясь блаженством. Устремись взглядом на глаз у меня во лбу — всевидящий, всемогущий. Не сделай ошибки, иначе испепелит тебя огненный луч, что молнией вылетит из третьего ока йогини. Взгляни на тиару из пяти черепов на моем челе. Это пять из шести магических снадобий, мазь из кладбищенского праха одну исключая.

Видишь жезл на сгибе руки? Длинный жезл с нанизанными на нем головами? Это мужская мощь супруга и отца моего бодхисаттвы Херука. Мы всегда в единении, мужчина и женщина, огонь и влага, свет и тьма. Пади ниц предо мной: я начинаю танец. Обнаженная, в полном расцвете девственности на шестнадцатом году вечной жизни своей, неподвластной счету, я поднимаю правую ногу, касаясь другого колена стопой, и левой ногой попираю тебя, распростертый во прахе. Замерло твое сердце, остановилось дыхание, погасли глаза, но ты будешь слышать и помнить. Печень — обитель души — питает очаг в заколоченном доме. Я — дэви, ты — труп. Пламя мудрости, играя веселыми языками, объемлет меня немеркнущим ободом…»

Моркрофт испытал потрясение. Волей случая он прикоснулся к занавесу, быть может запретному, за которым скрывалась изнанка действительности, а то и вовсе иная действительность, куда не было допуска обычному человеку в здравом уме.

На сей раз опорные понятия не дали результата. Вновь поступила ссылка на «Доктрину психического тепла» как приблизительный источник. Практическое руководство — тибетский ксилограф — хранилось в монастыре «Тигровое логово» (Бутан), единственная копия — в институте Ниингпа (Беркли, Калифорния).

Дымовая завеса тибетского волшебства гасила путеводные огоньки. Размышляя о том, как добраться до преподобного Пола с его наркотиками, Моркрофт и не заметил, что утекли сквозь пальцы песчинки отмытого золота.

Вся иерархия секты была в ключевых словах, вырвавшихся у Патриции Кемпбелл в бреду. Но божественная дева закружила его в фантастическом танце, затмила очи кровавым туманом и увлекла на тропу, уводящую в непролазные дебри.

Хорошо еще, что у агента хватило ума опомниться и остановиться. Ему ли было тягаться с великими путешественниками и первопроходцами, светочами мысли, знатоками культур и языков? Здраво оценив свои скромные возможности, Моркрофт пришел к выводу, что Тибет ему не по зубам. Лучше и не начинать.

А ведь он был на правильном пути, разложив по полочкам герольдов и хлебодаров, распутных малькольмов и любострастных норманов, но, сделав лишь несколько робких шажков, свернул с дороги, завороженный видением краснокожей йогини.

Она сверкала на горизонте всеми оттенками лала, как мираж в пустыне.

Ежедневная газета «Комсомолец столицы» собрала в Москве и области около миллиона подписчиков. В розницу ее предлагали на всех углах: в подземных переходах, метро, последних киосках Союзпечати, с рук и лотков. Задиристая, скандальная, стойкая в симпатиях и антипатиях, она никого не оставляла равнодушным, будь то друзья или недруги. Настоящая «кость в горле». И с ней приходилось считаться. Говорили, что газету регулярно просматривает Президент, не довольствуясь обзорами пресс-службы.

По этой ли, по какой-то иной причине, на столе главного редактора стояла правительственная «вертушка». Этим аппаратом, традиционно белым и с прежним гербом, воспользовался Саня, чтобы связаться с президентской администрацией.

Выйти непосредственно на генерала Алехина не удалось. Саню перекидывали с одного телефона на другой, никто не говорил ни да ни нет, одни вежливо растекались в комплиментах, прося справиться на следующей неделе, другие отчужденно отмалчивались, а то и вовсе не снимали трубку.

Создавалось впечатление, что добрая половина номеров вообще принадлежала несуществующим лицам.

Глухое вымороченное молчание вызывало едкое раздражение. Хотелось расколотить трубку о чей-нибудь тупой череп. Но еще противнее было, когда лично знакомые люди сладкими голосами обещали перезвонить к концу дня, в крайнем случае — завтра. Наступал вечер, ночь сменялась таким же суматошным и жарким днем, как и предшествующие, а звонка так и не было.

В пятницу, тринадцатого июля, после обеда, когда над городом отгремела сухая гроза, после чего духота стала совершенно непереносимой, по газетным коридорам поползли мрачные слухи о всяческой чертовщине, которая будто бы одновременно объявилась в разных концах. Преимущественно в центре, однако в границах Садового кольца.

На пятый этаж, где находилась редакция — огромный издательский комплекс «КС» делила с другими бывшими органами, имевшими общее партийно-комсомольское прошлое, — байку о кознях нечистого принес на хвосте Рудя Литвин, известный трепач и скандалист. На лестничной площадке, где вокруг заплеванной и не раз выгоравшей дотла урны собирались курильщики, первой жертвой суждено было стать Лазо.

— Я только что с Манежной, старик, — деловито сообщил Рудя, стрельнув сигаретку. — Тебе первому. Пока мы раскачаемся, вы все равно обскочите. Лучше ты, чем какое-нибудь ничтожество. Только тему испохабят. — Ты никак закурил всерьез?

Саня неопределенно двинул плечом. Что можно было ответить? Поневоле закуришь, если тебя угораздило полюбить курящую женщину. Не тот случай, чтобы откровенничать.

Рудя работал в еженедельнике «Светоч», который печатался по образцу «Таймс», притом в Финляндии. Новость, если она того стоила, живет максимум двое суток. Какая-ни-будь газета обязательно перехватит, а в «Кости» Литвина иногда печатали, и в Сане он был кровно заинтересован.

— И что на Манежной? — выпустив дымное колечко, Лазо попытался всадить в него другое, но оно расплылось невыразительным облачком. — Закрыли проезд? Эту «новость» я узнал еще позавчера из ГАИ.

— Да катись ты со своим ГАИ… Там гробы раскопали! Полтыщи, а может, и больше! Сплошь женские. Монахини, говорят, инокини. Один, как открыли, так такое началось! — Рудя закатил глаза. — Ужас, старик, не поверишь. Лежит, как живая, будто вчера уснула. Вся в черном, лицо тоже черным покрывалом закрыто, а вышивка на нем белая, вроде пиратского флага. Ей-богу, не вру! Череп со скрещенными костями.

Саня скептически повел бровью.

— Ты в Киево-Печорской лавре случайно не бывал, капитан Флинт? В Новом Иерусалиме?

— А в чем дело? — подозрительно нахмурился Литвин.

— Череп, к твоему сведению, символ схимы, знак отречения от мира. «Веселый Роджерс» ему померещился, надо же…

— Смейся, смейся… Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда узнаешь про страшный суд!

— Нетленные мощи заговорили? Вот это уже материал, но не для нас, Рудольф Карлович. Предложи в «Мегаполис-экспресс». Они и не такое печатают. То девка от дерева забеременела на Истре, то вампиры психопатку преследуют. Самое для тебя место.

Выместив на безвинном халтурщике дурное настроение, Лазо затушил сигарету и отправился к себе в отдел.

Обиженный Рудя не стал удерживать. «Ишь, эрудит выискался: схима какая-то. Пусть катится».