— Еще! Еще! Еще! — выкликала Пат Кемпбелл.

— Уймись лахудра! — отвечал демонический бас, аранжированный урчанием и бульканьем внутренностей.

— Возьми меня, всадник! — настаивала несчастная девушка, елозя головой по подушке.

Злобу и оскорбительное однообразие отказов несколько скрашивал изощренный перебор обширной титулатуры уличных женщин. Моркрофту приходилось участвовать в налетах на тайные бордели, но даже он смог обогатить свой словарный запас. Бросая вызов дипломированному специалисту по контркультуре, враг человеческий выдавал такие выверты, что становилось завидно. С каждый новым синонимом неуловимо изменялся и тембр чревовещания, словно в утробе Патриции поселился целый легион нечистой силы, как то бывало в незапамятные времена на исторической родине предков. Каждый демон откликался на ее домогательства собственным голосом. И немудрено, ибо она всякий раз обращалась, как успел подметить Моркрофт, не к одному, а к разным партнерам. Их поначалу оказалось не меньше дюжины. За первым, кого называла «всадником», последовал «казначей», затем еще какой-то «медиатор». Кого только не было в ее греховном списке: «рыцарь», «терапевт», «хлебодар», «аспирант», «герольд», «менеджер», «миссионер», «маг» и даже «оракул».

Дежурный врач все списывал на состояние бреда. Моркрофт считал иначе. За такими кличками, как «аспирант», «всадник», «казначей», «магистр», могли скрываться реальные люди. Он и сам получил магистрский диплом в Йеле. И не пропускал случая погарцевать на лошадке по дорожкам Центрального парка. И «миссионеров» всяческих пруд пруди, и «терапевтов», не говоря уже о «менеджерах» и «медиаторах»,[12] уж их-то, как собак нерезаных. «Оракул» и «маг» тоже могли быть вполне конкретными лицами, учитывая принадлежность Патриции к пастве О'Треди. Исторический акцент, правда, присутствовал в «хлебодаре» с «герольдом», но что мешало называть себя так какому-нибудь булочнику? Почтальону? Особенно на молодежных вечеринках. Пара беспутных вертопрахов, не более. Один подрабатывает разноской газет, другой помогает в свободное от учебы время в хлебной лавке. Такие же распутные лоботрясы и прогульщики, как и Патриция Кемпбелл. Беспощадная бритва Оккама отсекала все лишнее: фантастику, мистику, искаженное преувеличение бреда. Оставалась обычная жизнь небольшого городка, суженная до колледжа и церкви, до кучки избранной молодежи с ее балами, хэппинингами и, нельзя исключить, групповым сексом.

Ближе к утру Пат начала называть имена, к сожалению, без фамилий. Моркрофт лишний раз убедился в правильности своей догадки. О балаганных масках, а тем более дьявольском легионе нечего было и думать. Она звала любовников — грубо, настырно. Вспоминала постельные частности прошлых ночей, обещания, издевалась над промахами.

Постепенно в ее горячечных речах стали проскальзывать расхожие индо-буддийские термины.

— Забыл, что я твоя шакти?! — орала она в исступлении. — Ничего, я напомню тебе, Малькольм! Ты будешь корчиться и кричать мое имя, держась за яйца, пока не упадешь бездыханным.

Бели бы не анатомическая подробность, резанувшая ухо, можно было подумать, что она декламирует монолог из какой-то авангардистской пьесы. Впрочем, кто его знает? Современный театр чутко реагирует на модные веяния. Сексомагические представления на темы «Кама-сутры» прошли с аншлагом даже на Бродвее. Любительским труппам сам Бог велел. «Королеве Пат» постоянно доставались ведущие роли.

Моркрофт понимал, что театр тут в лучшем случае занимает последнее место. Эгокультурная революция, как он писал в диссертации, ворвалась в жизнь Америки, подобно торнадо с закрученным шлейфом всяческих гуру, психотерапевтов, тибетских лам, дервишей, биосоветников, экологов души, торговцев Богом, опасных сумасшедших и рядовых шарлатанов. Существует по крайней мере восемь тысяч рецептов достижения мистического опьянения, раскрытия внутренней истины, полного самосознания. Данные института Гэллапа, основывающиеся на выборочных опросах, свидетельствуют о том, что каждый десятый занимается медитацией по рецептам дзен, йоги, тибетской тантры или персидского пророка Бахулы, особо чтимого среди черных мусульман. Кришнаиты, шиваиты, дианиты, арикане — кого только нет… Последствия налицо. Бедняжку Пат терзали сексуальные духи Востока.

— Я дэви, Норман, помнишь меня? Я унесу тебя в небеса и ты забудешь обо всем на свете. Иди же скорей, иди! Я хочу тебя, Норман.

По-видимому, Норман, как и прочие, не особенно спешил в ее объятия. Уговоры сменились недвусмысленными угрозами.

— Импотент, идиот несчастный! Я так скручу тебя, что взвоешь! Ни одна баба больше не ляжет с тобой. Беги домой, дурачок, увидишь, как тебя встретят! Твоя истеричка жена узнает, наконец, как жить с мерином. Ты нуль без меня, букашка. Можешь узел завязать на своей поливалке. Для тебя все кончено, Норман. Ты понял, вонючка?

И Норман, и Малькольм, и десятки других, кого она тщетно призывала, могли оказаться на самом деле приличными людьми. Чего только не привидится в такой-то горячке. И психический сдвиг налицо. От хорошей жизни не ходят по крышам. Но Моркрофта не оставляло убеждение, ничем по сути не подкрепленное, что бредовое состояние Пат является прямым, пусть несколько и искаженным, отражением объективной действительности.

В хэппинингах О'Треди, о которых он узнал из расспросов, было намного больше бессмыслия, нежели в сумбурных выплесках нимфоманки, одержимой видениями. В них, как сказал бы Гамлет, присутствовала система.

С восходом солнца жар несколько спал, но распятая на кроватной раме Патриция продолжала метаться. Устав бороться со сном, Моркрофт, поменяв уже третью кассету, незаметно задремал, но и во сне видел себя сидящим возле капельницы у изголовья.

Исходившие от больной голоса больше не достигали его сознания, но их жадно впитывало недреманное око внутри, равно открытое звуку, цвету и запаху, и рассовывало по тайным ящичкам незримой картотеки.

Пробудился он с надсадно бьющимся сердцем от луча, бившего прямо в глаза сквозь жалюзи. Не сразу сообразил, где он и что с ним.

Патриция успокоилась, с лица ее схлынула воспаленная краска, запекшиеся губы едва шевелились. Она все еще говорила, но уже от себя самой и едва слышно. Чуждые голоса угомонились.

— Как удивительная сила, как присущая ей энергия тепла и света, как мощная вибрация танца жизни, как природа, из чрева которой выходят иллюзии, Майя есть великая шакти, мать творения, содержащая в себе самой первобытный зародыш, изначальное яйцо, объемлющее всю Вселенную, совокупную мысле-форму отца — сознания, проявляемую через посредство иллюзорной материи в качестве видимостей. Через посредство бесчисленных мириадов глаз и органов чувств созданий, через посредство бесчисленных мириадов микрокосмов…

Напряженно вслушиваясь в завораживающее бормотание, Моркрофт впитывал в себя безумие, воплощенное в слове и ритме, и ничего не понимал. Ясно одно: американская девчонка не может знать таких слов — «мысле-форма»! — и помнить не может этой велеречивой белиберды, напоминающей то ли молитву, то ли верлибр[13] свихнувшегося поэта. Но что-то грозное было в заунывном напеве: сила, мощь, какое-то колдовство, притягивающее и отталкивающее одновременно.

Он схватился за магнитофон: мотается ли пленка? Колесики исправно вершили неторопливое вращение, переливая слово в электронный сигнал.

Вечером, находясь у себя в офисе, агент секретной службы Соединенных Штатов Сэмюэль Б. Моркрофт выписал опорные существительные: сила, энергия, тепло, свет, вибрация, танец жизни, иллюзия, вселенная, яйцо (изначальное), зародыш (первобытный), мысле-форма, отец-сознание, материя (иллюзорная), микрокосм. Вместе с кодом «Мать — великая шакти» ввел это все в компьютерную память и послал запрос в библиотеку Конгресса.

Ответ поступил неожиданно скоро: «Тайные доктрины тибетской йоги: доктрина «Психического тепла» — доктрина «Иллюзорного тела» — доктрина «Состояния сновидений» — доктрина «Ясного света» — доктрина «Состояния после смерти» — доктрина «Перенесения сознания»… Индекс LS-071182… «Тибетская йога и тайные доктрины». Составитель, автор предисловия и комментариев В. И. Эванс-Венц, магистр искусств, доктор литературы, доктор наук, колледж Иисуса, Оксфорд. Книга III, часть 3, доктрина «Иллюзорного тела».