— Вы большой ловкач, Макс, — сказала она. — Но вы хороший человек.

Реакция Макса на такое заключение о своем характере была очень характерной для него. Он опустился возле нее одно колено и разразился потоком слов.

— Позвольте мне объясниться, дорогая леди! Вы меня бессердечно осудили. Если бы вы видели того человека, вы бы со мной согласились. Вы бы убедили его, что это подлинный Стен, продали бы ему картину за три тысячи фунтов и отослали бы деньги наследникам Эстер ван Пипиер. И вы были бы абсолютно правы! — Он вытянул руку. — Этот субъект, изрядно перекормленный и самовлюбленный невежда с уморительной маленькой лупой — такого можно показать в детективном фарсе — ползал по моему полу, разглагольствуя о строении холста и характере мазков так, будто имел действительное понятие о смысле этих слов. Зачем он все это делал? — Макс вскочил на ноги и стал мерять комнату шагами, сам себя взвинчивая и подогревая собственное красноречие. Его глаза почти метали молнии. — Он захотел по дешевке приобрести значительную картину, чтобы подарить ее картинной галерее грязного города, миллионы полуголодных граждан которого, как он надеется, поддержат его кандидата в парламент, им показушным даром он намеревается произвести впечатление на недоучек-снобов в местном совете того города, в то время как дрожащие от холода дети бедняков, еле-еле выплачивающие пошлины и налоги, вовсе не помышляют ни о каких картинах. Им нужна всего лишь еда. А знаете ли, что я намерен сделать с этими пятнадцатью сотнями фунтов, Бэлл? Я куплю один из автомобилей его конкурента. Соперник его кандидата является владельцем автомобильного предприятия, на котором трудятся сотни и тысячи людей. Я куплю один из этих автомобилей, и таким образом деньги, которые мой идиот-клиент должен был бы послать бедным детям своих избирателей, в конечном счете вернутся к ним, да еще в придачу к презентуемой им же картине.

Он закончил свою тираду, выразительно вытянув руку. Водворившееся вслед за этим молчание было прервано изнеженно-манерным возгласом донны Беатрис:

— Слушайте, слушайте Макса! — Она спокойно добавила к этому парламентскому выкрику: — Я полностью согласна с Максом! Слишком многие люди считают себя знатоками искусства!

Бэлл подняла брови.

— Мне кажется, — произнесла она, — что два черных дела складываются в одно белое, а вдобавок еще появляется очень дорогой автомобиль!

Во время всего этого обмена репликами один мистер Кэмпион хранил молчание. Он попросту переваривал все только что услышанное и сопоставлял новые факты с тем, что он наблюдал в галерее Салмона. Ему все ощутимее казалось, что он совсем близок к какому-то удивительному и важному открытию.

Он и Макс вскоре распрощались с обитателями дома и направились через Кресент к стоянке такси под железнодорожным мостом. Накрапывал дождь, и было слишком пасмурно для этого времени года. Макс, казалось, пребывал в приподнятом настроении. Он бодро вышагивал, заломив набекрень свою большую черную шляпу. Ее поля были так широки, что Кэмпион не мог с высоты своего роста разглядеть его физиономию, скрытую под ними.

— Воспоминания о былом! — вдруг изрек Макс. — Да еще такие совпадения! Это уже слишком, не так ли? Весьма поучительный вечерок!

Кэмпион промолчал, лихорадочно и сердито размышляя. Догадка, которая брезжила где-то на задворках его сознания еще с тех пор, как он вышел из галереи Салмона и побрел по Бонд Стрит, вдруг обрела ясные очертания, и ее важный смысл отозвался непривычным холодком, пробежавшим вдоль его спины.

Как он подсознательно отметил тогда, в галерее Салмона, существовало некое безошибочное «фамильное» сходство между этой аферой Макса с политическим деятелем и его «признанием» Оутсу.

Кроме явного различия в эмоциональной окраске, все остальные черты обоих собеседований совпадали: кажущаяся искренность, пламенность, безоглядная отвага и совершенство исполнения. Оборотную сторону дела с продажей картины он узнал только что, и она ошеломила его. А что если имеется и оборотная сторона того признания в убийстве? А что если и оно является экспериментом для сверхутонченного ума?

Он поглядел сверху вниз на фигурку, вышагивающую рядом с ним по пустынной лондонской улице, и понял смысл странного психологического синдрома, столь удачно именуемого «хладнокровным убийством». И чем больше он думал об этом, тем яснее становилась его сущность.

Признание Макса было, разумеется, слишком поспешно квалифицировано инспектором как признание аффектированного и самовлюбленного истерика, каковым Макс являлся на первый взгляд. Инспектор и сейчас еще считал его именно таким типом.

Но мистер Кэмпион теперь знал куда больше инспектора. Он знал, что Макс вовсе не тот идиот, которым можно просто пренебречь. Мало того, имелись основания полагать, что он носитель того странного, слегка изощренного ума, который не только побуждает к смелым поступкам, но и одинаково равнодушен как к опасности, так и к истине. Но поскольку Кэмпион теперь это знал, то «признание» Макса в убийстве представилось ему двойной изощренной ложью, а раз это так, то истина могла оказаться ужасной.

Он дошел до этого пункта своих рассуждений как раз к тому моменту, когда рядом с ними оказалось такси и Макс стал уговаривать его войти в машину.

Кэмпион, извинившись, отказался, а Макс сел в такси и отбыл. Мистер Кэмпион стоял под дождем, глядя вслед машине, пока она не скрылась из виду. Он был охвачен ошеломляющим ощущением сделанного им открытия.

Макс же в такси снял шляпу, откинулся и тихонько рассмеялся.

Некоторое время он размышлял о своем искусстве водить людей за нос, но потом нахмурился и прищурил свои блестящие глаза. Он думал о миссис Поттер.

Утром того четверга, в который она погибла, миссис Поттер проснулась чуть пораньше, чем обычно, потому что у нее было очень много дел.

Она спустила ноги с постели, которой ей служила тахта, и осталась сидеть, раздумывая. Ее ночная рубашка, скопированная с одеяния фигуры на греческой стеле, была скрыта под теплой, но достаточно уродливой ночной кофтой, которая защищала ее горло и руки от холода, проникавшего через льняные портьеры.

Серо-стальные волосы миссис Поттер были всклокочены, а лицо очень бледно. Она дурно спала этой ночью.

Мистер Поттер встал раньше и уже удалился в свой сарай, пристроенный к кухне. В этом сарайчике он вырезал и печатал свои литографии. Он отсутствовал по крайней мере уже с час.

Его супруга механически оделась, нервно морща лоб. В мастерской сквозило и было не очень уютно. Вообще эта мастерская выглядела нешаблонно и слегка печально. Бутылка из-под кьянти и римская шаль, принятые в качестве декоративного реквизита, в наше время не столько напоминают «Богему», сколько дилетантскую продукцию «Трильби», а романтические времянки и живописная нищета, такие привлекательные в юности, в зрелые годы просто приводят в уныние.

Клэр Поттер, заторопившись, надела домашний рабочий халат, выдержанный в русском стиле. Сегодня был день работы Уильяма в Блейкенхаме, в школе Челмсфорда, руководство которой было настолько великодушно, что видело в нем внештатного лектора по вопросам искусства. Временами он даже бывал в ударе.

Пытаясь уйти от одной и той же роковой и ужасающей мысли, неотступно терзавшей ее днем и ночью, она всеми силами старалась загрузить себя заботами. Сегодня следовало заняться росписью билетов на акварельную выставку Римской гильдии художников, которые должны были быть доставлены в комитет по распространению. Затем нужно было написать отзывы на этюды учеников Цыганского художественного клуба, причем эти слегка критические отзывы, помещаемые на обороте каждого из рисунков, были примерно такими: «Повышена интенсивность тона! Осторожнее!» или «Снова нарушена гармония! Избегайте зеленого хрома!»

Клэр Поттер относилась к своим обязанностям весьма серьезно, поскольку за них платили, поскольку ей верили и поскольку они в какой-то мере могли служить ей оправданием…