Церемония прощания казалась бесконечной, и очередь двигалась весьма медленно. Он позволил себе несколько расслабиться и отвлечься, поэтому лишь через добрых семь минут, когда он продвинулся вместе с очередью примерно на шесть футов, он почувствовал на себе взгляд Лайзы, такой напряженный, словно она пыталась его загипнотизировать. Как только он ответил ей глазами, она с отчаянием поманила его к себе.

Он вышел из очереди и поспешил к ней. Она потащила его к маленькой двери под балконом, цепко схватив своими костистыми пальцами его руку.

Едва скрылись они с глаз публики, он вопросительно повернулся к ней и был поражен ее видом. Маленькая женщина в плотном пурпурном одеянии пронзительно глядела на него с выражением ужаса, застывшего на желтом лице. Она глухо заговорила, почти не разжимая окаменевших губ.

— Это молодой мистер Дакр, — выдавила она с трудом. — Он мертв! И эти ножницы, о мистер Кэмпион, эти ножницы!

Молодой человек взял ее за плечи, и она на нетвердых ногах шагнула к нему.

Цепочка уходящих гостей медленно двигалась наружу из мастерской. Над редеющей толпой начала как бы сгущаться аура грусти, хотя большинство присутствующих и понятия не имело о том, что здесь произошло что-то необычное и тем более что один из них лежит бездыханно в маленькой комнате натурщиков за панелями балкона, круженный группой охваченных ужасом людей, среди которых находится и тот самый смущенный ученый, с которым недавно беседовала Беатрис.

Атмосфера в комнате скорее напоминала холодный негостеприимный прием, нежели потрясение случившимся, было ощущение, что на этом приеме светильники горят не на полную мощность, а гостей охватывает чувство досады.

И все же, быть может, почти все гости за исключением мистера Кэмпиона и, конечно, людей, непосредственно связаных с Литтл Вэнис, смогли бы покинуть дом, не будучи посвященными в случившееся несчастье, если бы не Роза-Роза, которая с воплем выскочила из маленькой дверцы под балконом. Пронзительный звук ее голоса привлек внимание всех присутствовавших, не говоря уже о самом ее виде.

Ее никогда не учили скрывать свои чувства, и теперь она олицетворяла картину такого неподдельного ужаса, что не обратить на это внимания было совершенно невозможно. Ее волосы, вьющиеся, как у ангелов Боттичелли, туго обрамляли голову, глаза, расширившиеся до предела, были похожи на черные омуты, а широкий рот сложился в синеющую дыру на мертвенно-бледном фоне лица.

— Санта Мария! Мадре ди Дио! Э морто! Коза моссо фаре? Иль мио марито э морто! Учизо![2] — Она, не снижая громкости, перешла с итальянского на английский: — Убит! Убит! Прямо в живот! Они воткнули в него ножницы!

Ровно три секунды понадобилось Максу, чтобы пересечь комнату и схватить девушку за руки, заставив ее ненадолго замолчать. После этого в студии повисла напряженная тишина, в которой ширился и нарастал всепроникающий страх.

Макс пытался что-то тихо втолковать девушке по-итальянски. Она начала выть, как зверь, и эти громкие всхлипы до предела усилили нервное потрясение публики.

Лишь немногие приверженцы правил хорошего тона попытались как ни в чем не бывало продолжить негромкую беседу, стремясь при этом с деланной непринужденностью поскорее добраться до выхода.

Но большинство присутствующих осталось стоять на месте, искренне забыв о себе и потрясенно глядя, как Макс старается затащить девушку обратно в дверь под балконом.

Вслед за этим последовало эффектное появление из того же маленького прохода сэра Гордона Вудторпа, знаменитого общественного целителя, который с самого начала присутствовал на приеме. Его элегантная белоснежная шевелюра была слегка всклокочена, на скулах двумя малиновыми пятнами разгорался румянец, а язык непрестанно и лихорадочно облизывал сохнущие губы (сэр Гордон не мог избавиться от этой привычки с самого детства).

Он поспешил к Бэлл, которая продолжала стоять неподалеку от двери, храбро сохраняя спокойствие и любезность среди охватившего всех ощущения кошмара. Он сказал ей несколько слов, и даже уже упомянутые «ревнители хорошего тона» удивленно воззрились на них.

В первые несколько мгновений сэр Гордон, по-видимому, убеждал старую леди возложить бразды правления на него и покинуть свой пост, но Бэлл вежливо отклонила его предложение. Она лишь тяжело оперлась на его руку и громко обратилась к публике, причем голос ее был чист и спокоен, несмотря на волнение и преклонный возраст.

— Леди и джентльмены… — начала она и остановилась, чтобы совладать с собой. Она обвела всех взглядом, и губы ее немного задрожали. Вокруг немедленно воцарилось полное молчание. Момент был драматичный, ибо даже те из присутствующих, которые попытались было самим себе объяснить вопли Розы-Розы как прискорбную случайность, истерику или пьяную выходку, вдруг явственно осознали тот страх, который затаился в их подсознании.

— Дорогие мои, — произнесла Бэлл страдая, — произошло нечто чудовищное. Совершено, да, совершено убийство…

Голос ее уже откровенно сорвался, а непритворно нежное обращение к публике придало ее сообщению особую доверительность и остроту. Оно было обращено ко всем и к каждому персонально.

Она сильнее оперлась на руку сэра Гордона и продолжила свое обращение к публике, которая с замиранием сердца и легким чувством тошноты предчувствовала, что худшие вести еще впереди.

— Молодой человек, который еще несколько минут назад находился среди нас, теперь мертв. Он погиб здесь, в то мгновение, когда погас свет. Сэр Гордон полагает, что… никто не должен покинуть это помещение до прихода полиции. — Бэлл с мольбой оглядела всех, как бы призывая правильно понять ее. Она была на редкость выразительна, эта пожилая полная леди в высоком белом чепце и длинном черном платье. — Разумеется, я не могу вас заставить остаться, если вы пожелаете уйти, — добавила она, — это было бы абсурдно. В данных обстоятельствах я могу лишь просить вас. Я ничего не могу сказать вам больше. Это все, что известно и мне самой…

Она закончила, и сэр Гордон, весьма гордый сознанием своей ответственности и позицией, в которой он выглядел как охранитель Бэлл, сопроводил ее к креслу, стоявшему в дальнем конце мастерской.

Другая пожилая дама, леди Брэйн, давнишняя приятельница Бэлл, поспешила к ней, а сэр Гордон, позабыв принести извинения, бросился с озабоченным видом к дверце под балконом, умело избегая опасности встретиться взглядом со знакомыми, которые жаждали его перехватить.

Много странного потом рассказывалось об убийстве в Литтл Вэнис. И не последней причиной этому было количество и разнообразие интеллектов, оправившихся после первого шока.

В Англии, как правило, совершается в среднем полтораста убийств в год. Большинство из них весьма убого по замыслу, а суммарное количество умственной энергии свидетелей, требуемых для раскрытия этих преступлений, обычно бывает не слишком велико.

Но здесь, в Литтл Вэнис, в момент убийства была собрана целая коллекция людей, весьма заметных в самых различных сферах деятельности, при этом в большинстве своем это были профессионалы самого высокого класса. Но как только сам факт случившейся трагедии был провозглашен, а шок от известия как бы «переварен», реакция публики оказалась достаточно ординарной: мужская ее половина образовала сплоченную группу персонажей с озабоченными лицами, которым надлежало защитить женскую половину, в то время как эта самая женская половина попятилась назад и, разбившись на малые кучки, принялась с потупленными глазками тихонько обсуждать случившееся.

А постольку, поскольку было установлено, что жертвой оказался молодой человек, почти никому не известный даже внешне, то особенности этого специфического собрания людей стали проявляться сами по себе.

В девяноста девяти случаях из ста слушавшие Бэлл почерпнули из ее слов скорее их эмоциональное, нежели смысловое содержание. Они, конечно же, сообразили, что произошло убийство, более того — убийство таинственное, да еще в непосредственной близости от них самих, в связи с чем каждый мужчина и каждая женщина (если не считать двух или трех субъектов, не вполне отвечавших общим меркам) начали воспринимать случившееся как нечто, имеющее к ним самим непосредственное отношение.