Мистер Грин удалился, совершенно уничтоженный, а Макс повернулся к Кэмпиону с унылым жестом.
— Вот вам и персонал! — сказал он. — Вот вам и работнички!
Мистер Кэмпион вежливо улыбнулся, но его светлые глаза за стеклами очков глядели озабоченно. Перед лицом этого нового поворота событий то, что произошло в Литтл Вэнис, начинало отдавать особым, крайне настораживающим внутренним содержанием.
Поначалу он действительно был склонен многое отнести за счет повышенной впечатлительности Линды. Но теперь он и сам был готов допустить, что затеян некий весьма неприятный заговор. И хотя несомненно имелись собиратели коллекций, готовые приобрести работы трагически погибшего художника, но вряд ли кто-нибудь из них был бы способен пойти на прямое воровство, да к тому же еще на похищение изношенных тряпок убитого!
С другой стороны, в привычной ему обстановке Макс, как оказалось, выглядит значительно более любопытной и сложной личностью, нежели в доме Лафкадио. И его несколько эксцентричная манера общения кажется в его собственной галерее куда более органичной.
Мистер Кэмпион, которому было свойственно составлять суждение о людях без всяких претензий на то, чтобы считаться знатоком в этой области, стал приглядываться к Максу с новым интересом. Он даже сказал себе, что инспектор Оутс, скорее всего, недооценил его.
Как раз в этой точке его размышлений в помещение впопыхах вбежал упитанный и интеллигентный мистер Айзадор Леви, который шепнул несколько слов своему патрону.
Кэмпион заметил, как загорелись маленькие темные глазки Макса.
— Так он уже здесь? — спросил он взволнованно. — Я немедленно отправляюсь к нему!
Мистер Кэмпион заторопился. Он почувствовал, что несколько затянул свой визит, отдавшись размышлениям об удивительном впечатлении от галереи в целом и от озарений, его посетивших только что.
— Я загляну к вам позднее, — сказал он, собираясь откланяться, — или, быть может, вы сами мне позвоните?
— Мой дорогой друг, не уходите! — абсолютно искренне попросил Макс. — У меня свидание с клиентом, — он понизил голос, — это сэр Эдгар Бервик, да, да, политический деятель. Он вбил себе в голову, что является большим знатоком фламандской живописи. — Макс просунул руку под локоть Кэмпиона и увлек его прочь из зала, вполголоса продолжая рассказывать: — Он довольно любопытен. Ему хочется приобрести что-нибудь для своей коллекции фламандской живописи, и мне, кажется, есть что ему предложить. Пойдемте, пойдемте со мной! Вы должны его услышать! Это весьма поучительно и полезно для вас. Я настаиваю на этом! Кроме того, — добавил он, внезапно изобразив откровенность, — я гораздо удачнее действую при наличии аудитории. Вы же изучаете психологию, не так ли? Это будет весьма интересный пример для вас.
Последовав за Максом в зал меньших размеров, где также размещались экспозиции галереи, Кэмпион обнаружил, что процесс обработки клиента уже, собственно говоря, идет.
Высокое удлиненное помещение с верхним освещением и некрашенными деревянными панелями стен было вполне подготовлено для процедуры. Картина покоилась на мольберте, установленном в дальнем конце комнаты, где имелось, кроме нее, единственное цветовое пятно, образованное длинной бархатной гардиной, изящно драпирующей двери. По счастливому дизайнерскому наитию живой синий цвет, главенствующий в картине, отзывался как эхом в этой гардине. Впечатление, производимое этой «перекличкой», было очень приятным.
Когда Кэмпион скромно вошел в зал вслед за Максом, сэр Эдгар уже стоял перед картиной, склонив набок свою голову, увенчанную серой шевелюрой.
Это был уже немолодой человек, крупный и величественный. На его розовом лице царило привычно важное выражение. Он выглядел в этот момент как персона, полностью отдающая себе отчет в значительности происходящего и вполне умудренная собственным опытом.
Мистер Кэмпион, притворившись, что его заинтересовали прикрытые занавесками витринки с ранними немецкими гравюрками, навострил уши и стал наблюдать за встречей.
Макс, по его мнению, был неотразим. Он приблизился к своему несколько напыщенному клиенту со смешанным оттенком почтительности и дружелюбия и остановился рядом с ним в молчании, также вперив взгляд в картину. Взгляд этот выражал как бы инстинктивное удовлетворение и терпеливое ожидание того, что может изречь его гость в качестве незаурядной личности и тонкого эксперта…
Сэр Эдгар так долго пребывал в состоянии созерцания, что Кэмпион получил полную возможность тоже рассмотреть эту картину, да и все остальные в зале картины. Наконец долгожданное собеседование началось.
Кэмпион был не особенно высокого мнения о своих познаниях в живописи, но все же от того места, где он находился, он мог убедиться, что на картине изображен фламандский интерьер, написанный в манере Яна Стена. Там происходило крещение ребенка в прелестном опрятном помещении со множеством персонажей вокруг, участвующих в самых забавных маленьких сценках. По-видимому, картина была в хорошем состоянии, и лишь одна довольно заметная трещина пересекала один из ее углов.
Наконец, когда Кэмпион закончил свое движение по кругу вдоль стен зала, где находились столы-витрины с гравюрами, и вновь подошел к произведениям живописи, сэр Эдгар, взволнованно дыша, обратился к Максу.
— Интересно, — промолвил он. — Определенно интересно!
Макс, казалось, с трудом заставил себя очнуться от транса. Он отвел глаза в сторону от холста и позволил слабой, но загадочной улыбке проступить на своем лице.
— Да, — мягко откликнулся он, — о да!
Великолепный гамбит, открывающий собеседование, был уже завершен, и вновь воцарилось молчание. Сэр Эдгар, не теряя величественности, присел на корточки и через маленькую лупу стал изучать строение мазков на самом нижнем конце холста.
Потом он поднялся и резко спросил:
— Мы могли бы вынуть ее из рамы?
— Разумеется!
Макс поднял руку и, как по мановению волшебной палочки, возникли два помощника в коленкоровых фартуках. Одним из них был вездесущий мистер Грин. Прекрасная старинная рама тут же была удалена, и картина, ставшая как-то на удивление менее значительной, предстала перед сэром Эдгаром и его лупой в своей незащищенной наготе.
Последовали минуты, в течение которых холст изучался с лицевой и оборотной стороны, таковое священнодействие было пересыпано отдельными междометиями, смахивающими на мычание, а также небольшими техническими терминами, которыми негромко обменивались оба соратника.
Наконец рама была водворена на место, и они встали в тех же позах перед мольбертом. Сэр Эдгар был немного розовее, чем до этого, и выглядел чуточку взъерошенным, хоть и старался сохранять достойный вид, а Макс был спокойнее и еще загадочнее, чем всегда.
— Никакой подписи и никакой даты, — произнес любитель живописи.
— Нет, — ответил Макс, — лишь чувство внутренней неоспоримости.
— О да, — быстро согласился клиент, — о да, конечно!
Затем снова воцарилось молчание.
— В каталогах работ Стена не значится «Крещения», — наконец рискнул отметить сэр Эдгар.
Макс пожал плечами.
— В таком случае вряд ли могут быть какие-либо еще вопросы, — откликнулся он и тихонько засмеялся.
Сэр Эдгар тоже тихонько засмеялся.
— Ладно, — сказал он. — Во всяком случае, это несомненно тот же период.
Макс кивнул.
— У нас есть всего лишь картина, — произнес он. — И, естественно, в голове у нас теснится множество догадок. Мне известно не больше, чем вам. И, как я вам уже говорил, она попала мне в руки самым заурядным путем. Я купил ее у Теобальда в январе, заплатив за нее четырнадцать сотенных бумажек и одну пятидесятку. Я, правда, очень внимательно к ней присмотрелся, прежде чем купить, и я имею о ней собственное суждение. Я не могу вам поклясться, что это подлинный Стен. Я этого попросту не знаю. И, скорее, я думаю, что это и не Стен. Кроме того, в наши дни такие счастливые открытия и не случаются. Со мной, по крайней мере, такого ни разу не было. Но в том же зале висел подписанный Стен, и начальная цена была две тысячи семьсот фунтов, а А. Т. Джонсон, купивший ту картину, предложил мне за эту четырнадцать с половиной сотен. Впрочем, — продолжил он, как бы отмахиваясь от такой малоинтересной темы, как деньги, — вот она, сама картина. Эта вот маленькая группка, например, — он описал своим длинным пальцем кружок в воздухе перед картиной, — в ней есть радость и душа. Это нечто, не поддающееся описанию. Вы обратили на нее внимание?
