История бабушки — это ее личная история. Интересен момент, с которого начинается рассказ: «Бабушка наша, Софья Андреевна, оставшись вдовою, жила в деревне Обуховка» (курсив мой. — И.С.). Воспоминания о ней, в которых ясно чувствуется авторская неприязнь, строятся на конкретных, незнаковых (вроде окровавленной сабли) бытовых деталях.
Индивидуальные подробности в рассказах о мужчинах почти всегда заслонены условными формулами. Это касается даже горячо любимого отца (описание смерти которого — один из самых эмоциональных эпизодов Воспоминаний).
Василий Капнист изображается прежде всего как благородный гражданин, радетель за судьбы Малороссии, идиллический поэт, вдохновенно творящий на лоне природы. Эти стереотипные социокультурные роли подаются в тексте через общие места сентиментальной и гражданско-классицистической поэтики, которые почти полностью заслоняют собственную речь автора.
Ограничусь одним примером. Говоря о заступничестве отца за крестьян и рассказывая конкретный случай его действий для облегчения участи последних, мемуаристка комментирует это в таких выражениях:
Истинная признательность бедного, угнетенного и беззащитного народа возвышает душу и указывает настоящую цель жизни каждому добросовестному человеколюбивому гражданину (309).
В подобных риторических формулах трудно выразить что-то лично значимое. Мужчины — герои Воспоминаний — несомненно являются важными другими для героини, но они чаще всего предстают как воплощение официальной, «чужой» жизни, что выражается в использовании чужого, книжного, «готового» материала.
Но, с другой стороны, мужчины вовлечены в публичную социальную жизнь, они «идеологизированы», и в основном именно через них, опосредованно женщина-автор может обозначить эту сторону своей личности, через них обозначается круг социальных, «публичных» приоритетов женского автора. Она представляется как дочь В. Капниста: патриота, гражданина и вольнолюбца, автора знаменитой «Ябеды» и «Оды на рабство», она сестра благородных братьев, достойно исполняющих свой долг перед Отечеством; будущие декабристы — Лунин, Муравьевы-Апостолы, Лорер — тот круг молодых людей, который ее привлекает.
Другие-женщины представлены в тексте в большинстве случаев иначе, чем другие-мужчины. Женских персонажей в тексте очень много, и некоторые из них изображены с особой подробностью. В их историях язык мемуаристки освобождается от литературных клише, становится более индивидуализированным и эмоционально окрашенным. Как мне представляется, именно женщины — те наиболее значимые другие, через изображение и интерпретацию которых и осуществляется самоотождествление, построение собственной идентичности.
Как же бывают впервые представлены, как характеризуются героини Воспоминаний? Самыми частотными будут слова «умная», «образованная» (или напротив — «необразованная»). Почти так же часто встречаются характеристики внешности («красавица», «хороша собой» и т. п.), нередки и моральные оценки («добрая», «милосердная» и т. п.). Интересно, что только один раз подчеркивается, что героиня «скромная» девушка, — но зато однажды о другом персонаже одобрительно говорится, что она была «очень ловка и смела до неимоверности в верховой езде» (239).
Уже эта «иерархия» женских качеств, в которой на первом месте оказываются ум и образованность, не очень совпадает с традиционными стереотипами. Однако прекрасно видна и определенная двойственность в отношении к «общепринятым» патриархатным представлениям об идеальной женственности. Ведь существуя внутри господствующего культурного канона, пишущая женщина не может не учитывать существующие и легитимированные женские социокультурные роли, она осознанно или неосознанно прислушивается к мнению читателя — судьи и цензора и, желая быть одобренной и понятой, определенным образом приспосабливается к ним.
Это заметно и у Скалон, у которой «заботливая мать», «верная жена», «хорошая хозяйка» представлены как важные для женщины роли. Традиционная патриархатная «триада» дана в характеристике жены брата Семена — Елены Ивановны Капнист, урожденной Муравьевой-Апостол. Желая всячески возвысить в глазах общественного мнения эту женщину, сестру погибших и пострадавших во время декабристского выступления братьев, Скалон дает ей безупречно-положительную характеристику: она «была отличной матерью, доброй женой и истинно добродетельной женщиной» (347).
Подобного рода оправдательные формулы то и дело встречаются в описании ближайших родственниц — бабушки, матери, няни. Но содержание мемуарных эпизодов зачастую приходит в противоречие с благостными обобщающими оценками.
Няня — «старушка добрая и благочестивая» (283), отправляясь с детьми гулять, «не находя средства следить разом за обоими нами, для своего спокойствия связывала нам руки платком» (283 — то есть связывала вместе руки сестры и брата).
Бабушка, рекомендованная читателю как любящая и заботливая мать, заставила своего любимца, старшего сына, жениться «по своему приказанию» (286), в результате вся его жизнь пошла наперекосяк, а жена его «была впоследствии истинной страдалицей всю жизнь свою» (286).
Особенно противоречиво в этом смысле строится повествование Скалон о собственной матери. Прямые авторские характеризации всегда в высшей степени позитивны и развивают традиционный стереотип «идеальной, готовой к самопожертвованию матери». Рассказ о ней начинается словами:
Мать моя, истинный ангел красоты как душевной так и телесной, жила часто совершенно одна семейством своим в деревне Обуховка, занимаясь детьми своими и выполняя в точности священный долг матери. (283).
Но интересно, что после этой почти «агиографической» формулировки поставлена не точка, а точка с запятой, и следует такое продолжение:
она решилась поручить нас няне нашей единственно потому только (как говорили мне после), что имела несчастие терять первых детей своих <…>; как она уверена была в преданности, в усердии и опытности этой доброй женщины, то и отдала нас на ее попечение (283).
(Выделено мною. — И.С.).
В выделенных словах слышится какая-то оправдательная, «самоуговаривающая» интонация, возможно, намекающая на детскую травму разрыва с матерью, так как выясняется, что маленькие дети практически все время жили с няней, а мать выступала только в роли учительницы и, как увидим ниже, довольно строгого контролера.
Роль матери как воспитательницы оценена очень высоко (все братья позже учились, выдержали экзамен «и этим обязаны единственно доброй и незабвенной матери нашей» (294)), но в описании процесса образования выделяются по преимуществу черты контроля и наказания. При этом в авторском тоне нет нот осуждения, он абсолютно нейтральный, но важно и то, какими именно словами описываются действия «доброй матери нашей»:
Нас будили рано утром, а в зимнее время даже при свечах <…>. После длинной молитвы <…> мы садились на свои места и спешили приготовить уроки к тому времени, как мать наша проснется; тогда несли ей показать, что сделали, и если она оставалась довольна нами, то, заставив одного из нас прочесть у себя главу из Евангелия или из священной истории, после чаю отпускала нас гулять (294).
Нам приказывали всегда говорить месяц по-французски и месяц по-немецки: тому же, кто сказывал хоть слово по-русски (для чего нужны были свидетели), надевали на шею на простой веревочке деревянный кружок, называемый, не знаю почему, куль-кулусом, который от стыда старались мы как-нибудь прятать и с восторгом передавали друг другу. На листе бумаги записывалось аккуратно, кто сколько раз таким образом в день был наказан, в конце месяца все эти наказания считались, и первого числа раздавались разные подарки тем, кто меньшее число раз был наказываем (294).
Обыкновенно после прогулок, мы все с работами, с рисованием и другими занятиями, собирались в гостиную и залу, ибо нам строго запрещали оставаться по своим комнатам (296).
Дорогою мать наша любила слушать наши рассказы, заставляла нас петь и сама пела с нами хором… (305).
(Выделено везде мною. — И.С.).
