По закону жанра — раз не смогла отдать сама, тебя продадут, как шифоньер. Чтобы компенсировать убытки. А там уже сама с новым работодателем разбирайся. Купил ее сутенер из Бодрума. По ее словам, это был толстый и мерзкий тип, похожий на жабу. Первое, что он сделал, было личное «апробирование» живого товара.

По словам Маши, это было жутко. За все время работы проституткой никто и никогда с ней ничего подобного не делал. Новый сутенер оказался конченым садистом и извращенцем — он так избил девушку, что она пришла в себя только на следующий день. Про то, как он ее насиловал, я пересказывать не буду — даже у меня, человека видавшего в своей жизни многое, волосы встали дыбом от ее рассказов.

На этом человеческая жизнь нашей подопечной закончилась. Больше за человека ее никто не считал — с того момента она стала бессловесной скотиной, рабом. Через нее за день пропускали по десять-пятнадцать человек. Живых денег она не видела — ее кое-как кормили и снабжали дешевыми наркотиками. Жизнь превратилась в ад. За первый месяц «работы» от былой красоты не осталось и следа, она существовала от дозы до дозы, а клиентами были местные «бизнесмены» и прочая шушера…

Элка прерывисто вздохнула. О продолжении завтрака и речи быть не могло. Не то что кусок в горло — даже пить не хотелось. Так тошно стало.

— Она тебе сказала, как этого сутенера звали?

— Не имя, кличку. Все его называли Альте. Более того — она мне даже его телефон смогла продиктовать. Вернее, не самого его, а телефон, который в притоне был. Стационарный.

Женька на время выпал из задумчивого транса:

— Альте? В смысле «старик»? Немец что ли?

— Ага. Немец. Живет в Турции лет уже тридцать. Раньше плотно занимался наркотой, но уже лет десять, как владеет сетью публичных домов. Если верить Машке, то ни одна девушка в городе не появляется без его ведома. Он для себя самых лучших отбирает, а все, что похуже, расходится по другим сутенерам. От наркотиков, если верить слухам, этот Альте отошел давно и навсегда…

— В конце концов, она сама себе такую жизнь выбрала, — задумчиво проговорила Элка. — В отличие от тех девчонок, которых наш ниггер на дискотеках наркотой накачивал и насильно в притоны затаскивал. Ладно, возвращаемся к нашим баранам. Помнится мне, эта Маша говорила, что ее ниггер выкупил? Выходит, у этого Альте?

— Да. Когда наша подзащитная совсем в тряпку превратилась, ее слили Крису, нашему арапчонку. Там она и недели не пробыла — притон накрыли, не без нашего участия.

— Как это без его ведома ни одна проститутка не появлялась? — Допив кофе, Евгений протянул Стиву пустую корзиночку из-под печенья. — А как он мог знать, например, о тех девушках, которые попадали в лапы таких гондонов, как наш ниггер? Это же все без ведома Альте делалось? Или я тебя неправильно понял?

— Все ты правильно понял. Я имел в виду, что те, кто приехал в Бодрум наивно работать гувернантками или моделями, — все проходили через руки нашего немецкого старика.

Женька цыкнул на повара, чтобы тот побыстрее наполнил корзиночку свежей стопкой ароматной выпечки, взял одну печенюху и, перед тем как закинуть ее в свою бездонную пасть, резюмировал:

— А в этом случае наша Маша по-любому должна была пройти через руки этого Альте. Она ж у нас моделью работать приехала? Значит, сразу в руки Старика и попала. Надо брать его за жабры и вытряхивать, куда он нашу Машу продал. И молиться, чтобы девка была еще жива. А то больно бизнес у них непростой. Опасный. Бить Альте, скорее всего, не получится, поэтому попробуем с ним по-хорошему договориться, в конце концов, денег ему посулить можно.

— Евгений, вы мозг! — констатировала Ёлка.

— Женя, может, вам молока налить? — принялся подлизываться к публично обласканному начальством Женьке Стив.

— И как ты предлагаешь вытаскивать этого Альте на встречу? — спросил у напарника Александр.

И тут зазвонил Элкин телефон.

— Аллё! — радостно сказала она в трубку. — Какие люди!

Звонил, как ни странно, старый друг, жиголо Паша. А чего это он вдруг объявился?

— Пашуль, чего случилось?

— Да ничего не случилось! — как-то слишком бодро зазвучал в трубке голос гламурного приятеля.

— Зачем тогда звонишь?

— Да соскучился просто!

Ой, ты ж надо, соскучился он! Ага, пусть он это своим дамочкам рассказывает.

— Эллочка, красуля, тут у нас такие распродажи начались! Не хочешь со мной по шопам прошвырнуться?

Вот прям щебечет, негодяй!

— Бросай давай свои турецкие курорты и приезжай! Тут столько сплетен новых, ты себе даже не представляешь! И скидки. Возвращайся в Москву! Не бросишь же ты старого друга одного в такое время?

— В какое такое время, Пашенька? Ты там с шопингом без меня, что ли, не справишься? Ты же сам знаешь: я сейчас даже не в России! И приехать не могу. Я тоже по тебе соскучилась. Давай я, как приеду, сразу тебе позвоню, и мы с тобой посидим где-нибудь, поужинаем. И Ксюшка тоже обещала к тому времени в столицу нагрянуть — вот все вместе и соберемся. А сейчас извини, ну никак не могу!

В трубке раздалось приглушенное сопение, шорохи, словно собеседник зажал микрофон аппарата рукой и кому-то что-то говорит. Девушка наша этой самой заминкой не преминула воспользоваться — быстренько, чтобы у Паши не было ни секундочки отреагировать, проговорила:

— Все, Пашуль, я побежала, потом перезвоню! — И повесила трубку. И уже для окружающих пояснила: — Паша мой с ума сошел. Требует, чтобы я в Москву приехала. Потому что у него, видите ли, шопинги. Бред какой-то.

Пашу телохранители прекрасно знали. Им не раз приходилось до потери пульса таскаться за этой безумной парочкой, Элкой и ее приятелем-жиголо, по различным распродажам, салонам и прочим подозрительным местам. И этого типа мужского пола с накрашенными (пусть и бесцветным лаком) ногтями терпеть не могли.

— Деньги у него кончились, — мрачно констатировал Женька.

Маленькому телохранителю однажды особенно досталось. Когда на каком-то ультрамодном вернисаже Элка с Пашей наклюкались шампанского, разбуянились до неприличия, вдрызг раскритиковали сумочку хозяйки галереи, попытались подраться с охранником, после чего с этой самой хозяйкой помирились, в результате чего Элка приобрела совершенно ужасного вида огромное эпическое полотно в тяжелейшей раме и потребовала это самое полотно немедленно вместе с ней в спальню доставить и к стене прибить. Матерящийся Женя доволок эти две туши и полотно (один!) до той самой спальни, был вынужден собственноручно под командованием этих двух тушканов вбить в нужное место гвоздь и повесить, будь она трижды неладна, картину по самому центру огромной стены над кроватью. Ибо иначе эти двое не угомонились бы. После чего удовлетворенные увиденным пьяные люди уснули на разных концах необъятной кровати, а Женька, с того момента возненавидевший искусство как таковое и Пашу в частности, пошел на кухню пить коньяк.

Поутру, увидев над кроватью ужасную хрень (в смысле свежеприобретенную картину), Элка икнула, потребовала немедленно убрать из комнаты эту дрянь и еще долго подлизывалась к Жене, заглаживая учиненное безобразие.

— Да есть у него деньги, — с ходу отмела эту версию Ёлка. — Я когда уезжала, он как раз окучивал очередную светскую львицу. Из-за этой кошелки даже отказался идти со мной в театр. Так что дело не в деньгах.

— Может, и впрямь соскучился? — предположил Саша.

— Да ни в жисть. Эта продажная шкура никогда ничего просто так не делает. Да и шушукался он там с кем-то подозрительно. Короче, непонятно это все!

Элка постучала дорогущим мобильником по столу и решила завязывать думать о Пашеньке. Мало ли чего он там скушал или покурил и в угаре решил единственному близкому другу позвонить, а она тут будет сидеть и голову до треска ломать, чего это вдруг на парня нашло.

— Итак, господа подельники! — торжественным голосом произнесла она. — Как мы с вами будем выходить на главного бодрумского сутенера? Да еще без переводчика?