Все соглашались, что Карен Лейт была очень естественна, а что именно представляет она собой, никто не знал, так как она никогда нигде не показывалась. Как монашка, затворницей проводила она все свое время в доме и в саду. А поскольку дом был практически никому не доступен, а стены сада слишком высоки, детали ее биографии были необычайно скудны: она была дочерью безвестного американского эмигранта, который до конца своей жизни преподавал курс современной литературы в Имперском университете в Токио. Большую часть своей жизни она провела в Японии. Вот, кажется, и все, что было известно о ней.

Прием проходил в маленьком павильоне в центре этого чужеземного садика. Карен сама готовила чай по какой-то особой японской церемонии, которую она называла ча-но-йю. Она пропела эти непривычные звуки с такой легкостью, как будто это был ее родной язык. Ее девичьи руки проворно насыпали зеленый порошок чая в грубую корейскую чашу из толстого старинного фаянса. Пожилая восточная женщина, одетая в японский костюм, молча стояла позади нее, как охраняющее ее божество.

— Ее имя Кинумэ, — объяснила Карен в ответ на вопрос об этой женщине. — Чудесная, кроткая душа. Она со мной вот уже… о… целую вечность.

На мгновение очаровательное личико Карен слегка затуманилось.

— Она похожа на японку и одновременно чем-то не похожа, — заметил один из гостей.

— До чего же она мала!

Карен что-то просвистела — все приняли это за японский язык, — и старуха, сделав церемонный поклон, удалилась.

— Она отлично понимает по-английски, — извиняющимся тоном пояснила Карен, — хотя и не умеет бегло говорить… Собственно, она не из самой Японии. Она с островов Лу-Чу. Это небольшая группа островов, находящихся на севере Восточно-Китайского моря между Тайванем и материком. Их жители отличаются еще меньшим ростом, чем японцы, однако сложены более пропорционально.

— Вот мне и показалось, что она не совсем похожа на японку.

— Среди этнологов ведется горячий спор о происхождении этого племени. Говорят, в жилах лучуанцев течет кровь айнов. У них обильнее растительность, более прямые носы и менее плоские щеки, как вы сами могли заметить. И это самый кроткий народ на земном шаре.

Высокий молодой человек в пенсне произнес:

— О кротости характера судят по поступкам. Сколь кротки деяния этого народа, мисс Лейт?

Карен улыбнулась одной из своих редких улыбок.

— Мне кажется, смертоносное оружие не применялось на Лу-Чу, по крайней мере, в течение последних 300 лет.

— Тогда я обеими руками голосую за Лу-Чу, — весело заявил высокий молодой человек. — Рай без убийц! Звучит невероятно.

— И отнюдь не типично для японцев, — добавил издатель Карен.

Карен взглянула на него. И затем пустила по кругу чашу с чаем. Газетный репортер задал какой-то вопрос.

— Попробуйте… О, я не помню Лафкадио Херна. Мне было всего восемь лет, когда он умер. Но мой отец хорошо знал его, они вместе преподавали в Имперском университете… Разве это не восхитительно?

Это была восхитительная ирония, а не чай. Первым, кому пришлось испить из корейской чаши, оказался высокий молодой человек в пенсне по имени Квин. Он не входил в число выдающихся личностей, присутствующих на приеме. Он был просто автором детективных романов.

Однако мистер Квин не оценил этой иронии. Он оценит ее позже, при значительно менее приятных обстоятельствах. Поэтому он великодушно ответил, что чай действительно восхитительный (хотя подумал при этом, что это отвратительная мешанина), и передал чашу своему соседу, гориллообразному, с сутулостью ученого, мужчине средних лет, который от чая отказался и передал чашу дальше.

— Я готов разделить с вами все, — объяснил он Карен, — кроме этих эмбрионов чая.

Все рассмеялись.

— О, доктор! — воскликнула леди — автор пустых рассказов о Новой Англии, к тому же написанных деревянным языком. — В вас нет и искорки поэзии.

Доктор Макклур ответил:

— Даже эмбрионов.

Карен чуть заметно улыбнулась.

Заведующий издательством «Уорлд» усиленно старался припомнить дату смерти Лафкадио Херна. Наконец он сказал:

— Не сердитесь на меня, мисс Лейт, но, кажется, вам сейчас около сорока лет?

Карен не ответила. Она готовила вторую чашу японского напитка.

— Замечательно, — пробормотал Квин, — говорят, что именно в этом возрасте и начинается жизнь.

Робкий, осторожный взгляд Карен был устремлен на грудь доктора Макклура.

— Это просто чистое совпадение. А вообще-то жизнь начинается и в пятьдесят, и в пятнадцать лет. — Она чуть заметно вздохнула. — Жизнь начинается, когда приходит счастье.

Женщины многозначительно переглянулись. Они поняли, о чем говорит Карен: наконец-то у нее появился избранник. Одна из них коварно спросила мнение доктора Макклура по этому поводу.

— Я больше не занимаюсь акушерством, — коротко ответил он.

— Джон! — упрекнула его Карен.

— Я не интересуюсь началом жизни. Меня больше интересует ее конец.

Не надо было объяснять, что именно он хотел сказать, так как доктор Макклур заслуженно славился как яростный враг смерти.

Некоторое время было тихо. Казалось, что слова доктора Макклура, человека, постоянно имеющего дело со смертью, источали некие миазмы, заставившие присутствующих замолчать. В докторе было нечто такое, что вызывало в его собеседниках непонятную неловкость. Его вид навевал мысли о карболовой кислоте и белых халатах. Он представлялся верховным жрецом таинственного культа. О нем ходили легенды. Деньги и слава для него ничего не значили, может быть, потому — как об этом зло судачили его завистливые коллеги, — что у него совершенно достаточно было и того и другого.

Почти всех людей он рассматривал просто как насекомых, копошащихся под стеклами микроскопа, как создания, годные только для лабораторных исследований, и, когда они начинали ему надоедать, он просто прихлопывал их своей огромной, волосатой, антисептической лапой.

Это был неопрятный, рассеянный человек. Никто не помнил, носил ли он что-нибудь другое, кроме старого коричневого костюма, неглаженого, с помятыми лацканами и обтрепанными краями, который неряшливо болтался на его плечах.

Это был сильный человек и в то же время усталый, на вид ему нельзя было дать его лет, но тем не менее он производил впечатление по крайней мере столетнего старца.

Любопытный парадокс, но этот человек, который заставлял всех людей чувствовать себя в его присутствии неловкими детьми, сам во всем, кроме своей работы, был сущим ребенком. Он был беспомощный и неловкий и не имел никакого понятия о впечатлении, которое производил на окружающих.

Сейчас он устремил свой взгляд на Карен. Таким взглядом ребенок в минуту опасности смотрит на мать. Он искал у Карен ответа, почему вдруг все замолчали.

— Где Ева, Джон? — быстро нашлась Карен. У нее выработалось шестое чувство, которым она угадывала, когда доктор был в замешательстве.

— Ева? Кажется, я видел ее…

— Я здесь, — отозвалась высокая девушка со ступенек павильона. Но в павильон она не вошла.

— Вот она, — обрадовался доктор Макклур. — Тебе весело, дорогая? Хочешь чаю?..

— Где ты была, милочка? — спросила Карен. — Ты со всеми знакома? Это мистер Квин, кажется, так? Мисс Макклур, а это…

— Мы, вероятно, все уже встречались когда-нибудь, — перебила ее Ева с чуть заметной вежливой улыбкой.

— Нет, мы, например, не встречались, — признался мистер Квин и тотчас встал.

— Папа, опять у тебя галстук съехал к самому уху, — сказала мисс Макклур, совершенно игнорируя мистера Квина и окидывая безразличным взглядом остальных мужчин.

— О, — вздохнула Карен, — просто невозможно заставить его иметь приличный вид!

— У меня все в порядке, — промямлил доктор Макклур, отступая в уголок.

— Вы тоже пишете, мисс Макклур? — полюбопытствовал поэт.

— Я вообще ничего не делаю, — ответила мисс Макклур подчеркнуто любезным тоном. — О, извините, пожалуйста, Карен. Кажется, там…