— Какие свидетельства, Рори?

— Откуда я знаю? — Рори не мог сдержать раздражения. — Я и так уже достаточно поломал голову. Теперь ваш черед поразмыслить об этом.

— Может быть, если уж на то пошло. — Тараккиа, как и Нойбауер, принял глубокомысленный и серьезный вид. — Кстати, тебе лучше нигде об этом не болтать, парень. Не говоря уже о том, что у нас нет ни малейших доказательств, на свете существует еще такая штука, как закон о клевете.

— Я уже сказал вам, что я — не дурак! — довольно язвительно произнес Рори. — Кроме того, неважный был бы у вас вид, если бы все узнали, что вы осмелились поднять хоть палец на Джонни Харлоу.

— Тоже верно, — ответил Тараккиа. — Плохая молва на крыльях летит. Вот идет мистер Мак-Элпайн.

На площадке лестницы действительно появился Мак-Элпайн. Его лицо, которое за два месяца сильно осунулось и еще больше покрылось морщинами, было угрюмым и в то же время гневным.

Он спросил:

— Это правда? Насчет Даннета?

— Боюсь, что да, — ответил Тараккиа. — Кто-то здорово его отделал. Один или несколько негодяев.

— О боже ты мой! Но за что?!

— Похоже, что с целью ограбления…

— Ограбление? Среди бела дня? Поистине цивилизация дает сладкие плоды! И когда это случилось?

— Да не более десяти минут назад. Когда он уходил, Вилли и я были в баре. Было ровно пять. Я как раз спросил время у бармена, потому что мне должны были звонить. И когда Даннет вернулся, мы все еще находились в баре, и я заметил время по своим часам, подумал, что это, возможно, поможет полиции. Было двенадцать минут шестого. Он не мог далеко уйти за это время.

— Где же он сейчас?

— У себя в номере.

— Почему же вы трое…

— Там врач. Он нас выставил.

— Ну меня-то он не выставит! — сказал Мак-Элпайн уверенным тоном.

Он оказался прав. Спустя минут пять первым в коридоре появился врач, а еще минут через пять из номера вышел и Мак-Элпайн. Глаза его метали молнии и в то же время выражали глубокое беспокойство. Он прошел прямо к себе.

Тараккиа, Нойбауер и Рори сидели за столиком у стены, когда в холле появился Харлоу. Если он их и видел, то не обратил на них никакого внимания и прошел через холл прямо к лестнице. Два или три раза он слабо улыбнулся в ответ на робкие приветствия и почтительные улыбки, но вообще лицо его сохраняло свойственное ему бесстрастное выражение.

— Согласитесь, что нашего Джонни не очень-то волнуют вопросы жизни, — заметил Нойбауер.

— Держу пари, что ему на все наплевать, — сказал Рори. — Его нельзя было обвинить в злословии, ибо он еще не овладел этим искусством, но он явно шел к этому. — Держу пари, что и вопросы смерти его не очень то волнуют. Даже если бы шла речь о его родной бабушке, он бы…

— Рори! — Тараккиа предостерегающе поднял руку. — Не давай слишком много воли своему воображению. Ассоциация гонщиков Гран-При — очень почетное учреждение. У нас, как говорится, хорошее общественное лицо, и мы не собираемся его портить. Конечно, мы рады, что ты — на нашей стороне, но несдержанный язык может только навредить всем, кто имеет к делу хоть какое-то отношение.

Рори злобно взглянул сперва на одного, потом на другого, поднялся и удалился с напыщенным видом.

Нойбауер заметил с грустью:

— Боюсь, Никки, что эта молодая и горячая голова вскоре испытает несколько самых неприятных минут в своей жизни.

— Это ему, конечно, не повредит, — ответил Тараккиа. — Да и нам с тобой — тоже.

Пророчеству Нойбауера суждено было сбыться удивительно скоро.

Харлоу закрыл за собой дверь и устремил взор на неподвижно лежащего Даннета, лицо которого, несмотря на добросовестное отношение и опытные руки врача, выглядело так, будто он всего несколько минут назад стал жертвой грандиозной автомобильной аварии и избежал смерти только чудом. Говоря по совести, разглядеть его лицо было довольно трудно, так как оно почти все было залеплено пластырем, под которым скрывались ссадины и кровоподтеки. Торчал только нос, да и тот был в два раза толще, чем обычно, и виделся совершенно заплывший глаз, отливавший всеми цветами радуги. О недавних превратностях его жизни красноречиво говорили и швы на лбу и верхней губе.

Харлоу сочувственно пощелкал языком, бесшумно вернулся к двери и рывком распахнул ее. В номер буквально ввалился Рори, растянувшись во весь рост на великолепных мраморных плитах Вилла-отеля Чессни.

Не сказав ни слова, Харлоу склонился над ним, запустил пальцы в его черные курчавые волосы и, подняв, поставил его на пол.

Рори тоже не проронил ни слова, издав лишь пронзительный, идущий из глубины души крик, вызванный нестерпимой болью.

Все так же молча Харлоу мертвой хваткой вцепился в ухо Рори, провел его маршем по коридору к номеру Мак-Элпайна, постучал в дверь и вошел, влача за собой Рори, по лицу которого текли слезы.

Мак-Элпайн лежал на кровати, он приподнялся на локте, а лицо его вспыхнуло от ярости при виде столь жестокого обращения с его единственным сыном, но эта ярость сразу погасла, когда он увидел, что это обращение исходило от Джонни Харлоу.

Харлоу сказал:

— Я знаю, что я сейчас не очень-то в милости у членов команды «Коронадо». Знаю также, что это — ваш сын. Но если я еще раз увижу, что этот юный бродяга шпионит, подслушивая под дверью, я как следует его отколочу.

Мак-Элпайн взглянул на Харлоу, потом на Рори и снова на Харлоу.

— Не верю. Не хочу этому верить… — Голос его прозвучал тускло и до странности неубедительно.

— Мне безразлично, верите вы или нет. — Гнев Харлоу как будто испарился и лицо его вновь приняло свойственное ему бесстрастное выражение. — Но Даннету, конечно, вы поверите. Пойдите и спросите. Я был у него в номере и открыл дверь слишком неожиданно для нашего юного друга. Он так плотно налегал на нее, что даже грохнулся на пол. Я помог ему встать, ухватив за волосы. По этой причине у него и слезы на глазах.

Мак-Элпайн взглянул на Рори взором отнюдь не отеческим.

— Это правда?

Рори вытер глаза рукавом и, с угрюмой сосредоточенностью уставившись на носки своих ботинок, благоразумно промолчал.

— Предоставьте его мне, Джонни… — Мак-Элпайн не то чтобы рассердился или расстроился, казалось, он просто очень, очень устал. — И прошу прощения, если обидел вас. Я вовсе не сомневался в том, что вы сказали правду.

Харлоу кивнул, вернулся в номер к Даннету, запер за собой дверь и под молчаливым взглядом Даннета начал тщательно обыскивать комнату. Несколько минут спустя, явно неудовлетворенный поисками, он зашел в примыкавшую к номеру ванную, пустил сильную струю воды из крана и из душа, потом, оставив дверь открытой, вернулся в комнату. В шуме льющейся воды даже самый чувствительный микрофон не способен уловить звуки человеческой речи хотя бы с минимальной отчетливостью.

Даже не сказав «с вашего разрешения», Харлоу обшарил все карманы в одежде, которая была на Даннете и момент нападения. Водворив все на место, он взглянул на него, на порванную рубашку и на светлую полоску, оставленную на загорелой руке ремешком от часов.

— Вам не приходило в голову, Алексис, что некоторые ваши действия кое-кому не по вкусу и что эти люди попытаются отбить у вас охоту продолжать в том же духе? — спросил он.

— Интересно… Чертовски интересно. — Голос Даннета, естественно, звучал так глухо и невнятно, что опасения насчет микрофона казались почти излишними. — Почему в таком случае они не попытались отбить у меня эту охоту навсегда?

— Только идиот убивает без надобности. А мы ведь с вами замахнулись не на идиотов. Впрочем, в какой-то момент… Короче говоря, кто знает? Ну, ладно. Забрали все: бумажник, мелочь, часы, запонки, даже полдюжины ваших авторучек и ключи от машины. Словно действовали по списку, согласны?

— Черт с ним, со всем этим! — Даннет сплюнул кровь в кусочек марли. — Самое скверное, что пропала та кассета…

Харлоу неуверенно посмотрел на Даннета, а потом смущенно кашлянул.