На всем прорыве немецкой обороны — 500 м по фронту — был завал трупов и раненых. Санитары пытались выносить раненых, но немцы доставали их с самолетов, которые летали над самой головой весь световой день…

По утрам, когда не было бомбардировки, мы занимали оборону на переднем крае. Ночью стаскивали трупы и делали из них настил, чтобы не лежать в болотной воде. Так прошло 10 суток. О нас вроде забыли: не доставляли ни еду, ни боеприпасы.

На десятый день встал я рано и пошел поглядеть: не остался ли кто из наших в живых? Меня заметили немцы и орут: «Иван, иди кашу кушать!» А стрелять не стреляли — совсем нас не боялись. Мне же в тот момент даже хотелось, чтобы пристрелили: все лучше, чем голодная смерть в болоте.

В одной воронке, выложенной елками, я нашел раненого командира пулеметного взвода младшего лейтенанта Кукуева. Его бил озноб: зубы стучали, как молот по наковальне. Я спросил младшего лейтенанта, сколько осталось в нашем полку живых и кто теперь командир полка. Кукуев — грязный, голодный — отвечал, что осталось всего 58 человек и он за командира…

У нас не было ни снарядов, ни патронов, ни продовольствия, но покинуть передний край мы не могли. За нами, у шоссе Москва — Ленинград, стоял заградотряд. Уход с передовой карался расстрелом. Оставалось два пути: смерть или плен. Никто из наших бойцов не сдался: каждый предпочитал плену смерть.

Младший лейтенант Кукуев разрешил мне сходить в штаб дивизии и доложить командованию о нашем положении. Я добрел до штаба, разыскал начальника связи дивизии майора Малофеева и рассказал об обстановке. А он спрашивает: «Имущество связи сохранили?»

В то время за потерю имущества полагался расстрел: катушка кабеля ценилась дороже человеческой жизни… Ответил, что сохранили. Майор дал команду забрать оставшихся в живых связистов и прибыть в 192-й отдельный батальон связи. Ночью я прополз к своим солдатам и привел их в штаб. Нас зачислили в телефонно-кабельную роту.

Следующей ночью из стрелковых батальонов вышли еще 53 человека — все, что осталось от 261-го полка.

После переформирования полк перебросили в район Мясного Бора — расширять «коридор» для выхода 2-й ударной. На мою долю выпало обеспечивать связь штаба полка.

КП полка располагался в большой воронке от бомбы. Местность здесь — сплошное болото, и дно воронки постоянно заливала вода. Мы вырыли в грязи по бокам воронки ячейки, выстлали их хвоей. Голову из воронки не высунуть: в воздухе постоянно кружили немецкие самолеты, и летчики расстреливали наших бойцов из пулеметов.

После трехсуточных боев в Мясном Бору в полку осталось несколько человек. Ночью поступил приказ командира дивизии: сняться с передовой и прибыть в штаб на переформирование.

30 мая немцы перекрыли «коридор» у Мясного Бора, и 2-я ударная оказалась отрезанной вовсе.

Нашу дивизию пополнили, а фактически сформировали заново, и снова направили на прорыв. С 1 июня мы вновь начали наступать. Каждое утро после небольшой артподготовки шли в атаку. Продвинемся сколько-нибудь к переднему краю немцев, а вечером откатываемся назад… В воздухе постоянно вертелась «карусель» из 27–30 фашистских самолетов, которые пикировали и обстреливали нас из пулеметов. Вдобавок артиллерийский, минометный огонь… Все вокруг горело. Дым, смрад от разложившихся трупов — убирать их было некому… Наш передний край проходил по р. Полисть. Речка шириной 10–12 м была забита трупами. Полковника Грецкого ранило, командование полком принял старший лейтенант.

16-17 июня в дивизию прибыло высокое начальство: К. Е. Ворошилов, М. С. Хозин, К. А. Мерецков. Они побывали на переднем крае. Ворошилов спрашивал, почему мы топчемся на месте: за 15 дней, мол, не продвинулись и на 3 км. Мы почти ежедневно получали, пополнение и каждое утро атаковали, но преодолевали не больше 300 м. Из трех полков в дивизии остался один. Комполка строго наказали.

Мы продолжали наступать вдоль Полисти и 23 июня наконец соединились с частями 165-й сд, наступавшими из Теремца-Курляндского. В районе разбитой узкоколейки открылся проход метров в двести, по которому хлынула толпа бойцов 2-й ударной и местных жителей, тоже оказавшихся в окружении. Нам приказали выпускать только больных и раненых. Куда там! Сдержать поток людей было невозможно. Грязные, истощенные, окровавленные, они вырывались из кромешного ада с одной мыслью — пробиться либо умереть. Эти люди были живые трупы, их сразу направляли в госпитали. Голодные, раздетые, на них было страшно смотреть. Они рассказывали, что поели все ремни.

26 июня немцы просочились в наши боевые порядки, началась рукопашная. Кое-кому из окруженцев еще удалось выйти, кто-то погиб на самом выходе, пройдя 3 км этого огненного «коридора»…

Нас оттеснили километров на пятнадцать к югу, в район Замошских болот. Здесь наша дивизия, трижды переформированная за время войны, держала оборону до 14 января 1944 г.

14 января началось генеральное наступление. 2-я сд наступала в районе Подберезье — Тютицы. В деревне Большая Гора находился немецкий автобат, и мы захватили много оружия и автомашин, а в д. Осия — артсклад. Когда мы освобождали эту деревню, то увидели догорающий деревянный дом, а в нем — скрюченные трупы. Стояла вонь от горелого человеческого мяса: немцы сожгли здесь заживо 40 наших военнопленных…

В Лужском районе два полка нашей дивизии окружили немцы. Они бросили против нас всю мощь артиллерийского и минометного огня. Мы были вынуждены отступить в непроходимое болото. Болото сверху было под снегом, а внизу при 20 градусах мороза — вода. Мы были в валенках. Немцы держали нас на болоте 3 суток, и немало наших бойцов замерзло.

Когда мы вышли из болота, то штаб дивизии нашли за 50 км от фронта, в Луге. Нас, связистов, обслуживавших 261-й полк, уже списали как погибших, и наши «ворошиловские» 100 г уже пропили, как поминают умерших. Я был тогда командиром взвода. Мой помощник Алексей Коротаев кинулся к начпроду — хотел застрелить, но мы не допустили. Нам тут же выдали паек и дали 3 дня отдыха.

Все деревни в Ленинградской области были сожжены, только торчали печные трубы. В одной деревне вылез из подвала 85-летний старик и протянул нам угощение — тарелку с двумя картофелинами. В другой деревне, на р. Нарве, лежала убитая женщина. По ней — при 20-градусном морозе — ползал грудной ребенок. Наши медики подобрали его. Не знаю, выжил ли…

Мы захватили Нарвский плацдарм и задержались на нем. Кормить солдат было нечем. Однажды меня вызвал командир 192-го батальона связи капитан Невский и сказал: «Возьми пару лошадей с подводами, нагрузи трофейных мин да попроси у саперов бикфордова шнура и запалов. Возьми 5 человек солдат и поезжай в Ленинградскую область — в те места, где мы проходили. Там озера большие, наглушите рыбы: надо накормить солдат».

Поехали мы в район д. Маклочно. На опушке леса увидели группу женщин и свежевспаханное поле. Мы остановились. Оказывается, 12 женщин были впряжены в плуг, а одна старушка ими руководила. Вот так и пахали — на себе.

Непроизвольно выступили слезы. Я — солдат, прошел всю войну, видел трупы многих однополчан, кровь, смешанную с землей, слышал вой снарядов, свист пуль, разрывы бомб, но не знал, что делается в тылу. А она вот — наша Россия…

Мое многострадальное поколение пережило страшные муки. Когда молодые говорят, что, мол, вы завоевали, я думаю, что они не представляют себе того, что нес нам Гитлер: ведь он обещал каждому своему солдату по 100 га нашей земли и по 10 русских семей — батраков — в придачу… Свободы не ценят, потому что не потеряли, но дороже воли и Родины ничего на свете нет…

И. И. Беликов,

бывш. рядовой 261-го сп 2-й сд 59-й армии

376-я дивизия — сибирская, формировалась в Кемеровской области в августе 1941 г. Эшелонами прибыли в Череповец, оттуда — на Волхов. Участвовали в тяжелейших, изнурительных боях между Чудово и Киришами. Штурмовали Пертечно, Пехово, Водосье…