В первые дни на фронте я очень терялась при бомбежках от воя моторов немецких самолетов. Как только немцы начинали нас бомбить, я головой зарывалась в снег. И запомнилось на всю жизнь одно утро, когда разгорелся жаркий бой. Слышу, кричит боец: «Доктор, помоги!» Я посмотрела в ту сторону, откуда крик, и обомлела: у бойца осколком снаряда распороло живот, и весь его кишечник вывалился на снег. Раненый пытается собрать кишки и затолкать их обратно, взывает о помощи. У меня от этой картины на голове волосы зашевелились. Я испугалась, растерялась. Стою, думаю, что можно сделать, как облегчить страдания бойца? Но в голову ничего не приходило. Я проклинала медицину, то, что нигде и ничего не было сказано, как поступать в таких случаях. Через несколько минут боец скончался. Но он стоял перед моими глазами все годы, пока была на фронте, и потом, когда училась в мединституте. Меня мучила совесть за то, что не смогла тогда ничего предпринять, чтобы облегчить страдания этого человека.

После освобождения Тихвина нас маршем отправили к Мясному Бору. Стояли сильные морозы. Стопы примерзали к валенкам, кровавые мозоли были на пятках. Вязли в сугробах. Постелью был снег. Отдыхали минут по 15–20, чуть больше — замерзнешь. Поспать в землянке было мечтой, блаженством. Иногда захватывали немецкие блиндажи, но они, как правило, оказывались заминированными.

В изнуряющей фронтовой обстановке приходилось на морозе, в снегу, под градом пуль оказывать медицинскую помощь. Перевязочного материала не хватало. Разденешь убитого, порвешь его нижнее белье — перевяжешь раненого. Жгутом служил ремень солдата, шиной — сук дерева. Теплым одеялом — шинель убитого. Одной приходилось оттягивать раненых по глубокому снегу в безопасное место, чтобы при первой возможности эвакуировать в тыл.

Особо запомнились январь-февраль 1942 г., кровопролитные бои в районе Мясного Бора. Однажды наш дивизион перебрасывали на другой участок фронта. Минометы везли на конной тяге. Лежал глубокий снег, местами лошади и бойцы проваливались в воронки. А в одном месте лошади начали фыркать, останавливаться, наконец, и вовсе встали. Оказалось, что под снегом трупы бойцов, лошади почувствовали их под ногами. Из профессионального интереса я разгребла несколько трупов, стала их ощупывать, определять, сколько же времени они лежат. Обнаружилось, что у некоторых еще не наступило трупное окоченение. И я до сих пор остаюсь при мнении, что там, под белым «покрывалом» снега, были еще живые, тяжело раненные бойцы, истекающие кровью, ослабевшие и замерзающие. Но нам нельзя было задерживаться, мы в срочном порядке продвигались на передовую, на помощь нашим бойцам, ведущим тяжелый бой. Кстати, при таких вот перебросках с одного участка фронта на другой бывали случаи: зимой, в морозные дни, бойцы выбивались из сил, падали на снег, засыпали и замерзали.

Другой эпизод. Было это 26–27 февраля 1942 г. Тогда в лесу у Мясного Бора было большое сосредоточение наших войск всех родов. Я находилась в подразделении кавалеристов. После ужина отошла в укромное местечко и вся обтерлась снегом, приняла своеобразный душ, надела чистое нижнее белье, которое было у меня в запасе. Сделала себе разминку, чтобы согреться, и присела на пенек, да так на нем и заснула. Утром, когда очнулась, то перед моими глазами предстала страшная картина. Черный снег, вывороченные с корнем и с перебитыми стволами деревья. Всюду трупы бойцов и животных. Даже на изуродованных деревьях болтались конские головы. Пахло кровью и свежим мясом. И кругом, как мне показалось, безлюдье. Мне стало страшно: что делать? Куда идти? Я не сразу даже почувствовала, что у меня проникающее осколочное ранение, что я порядочное время была в забытьи, без сознания.

Ночью начали отправку раненых на железнодорожную станцию. В этом обозе на повозке ехала и я. Недалеко от станции мы попали под бомбежку. Какое вновь довелось увидеть «месиво», страшно даже говорить. Кто хоть немного мог двигаться, уползали в лес. Я, заливаясь кровью, тоже потащилась в сторону. Рядом со мной был старшина, мы с ним попали в какую-то землянку. Оказалось, что это санчасть. Нам оказали соответствующую медицинскую помощь, а потом отправили в тыл.

После излечения я работала медсестрой в эвакогоспитале. Здесь тоже приходилось нелегко: спали по три часа в сутки, работали за четверых, но того ужаса, что довелось пережить на Волховском фронте, больше не было.

Позже я узнала, что наша 366-я дивизия, переименованная после взятия Мясного Бора в 19-ю гвардейскую, вся погибла в окружении[43].

Е. И. Кузнецова,

гвардии старший лейтенант в отставке,

бывш. фельдшер 19-й гвардейской сд

4 марта 1942 г.

Дорогой Миша, пишу Вам четвертое письмо, а от Вас нет ничего. Очень бы хотелось услышать голос из Ленинграда от родного человека. На днях получила из дома два письма, много пишут о Зорьке, он много песен поет и вообще прекрасный парень. Люба работает.

Давид Соломонович что-то прихварывает, беспокоится о Сене, я послала домой 3,5 тыс. руб. и аттестат на 400 руб., так что дома материально обеспечены. Как жизнь у Вас, пишите мне подробно. Пока я жива, дома будут обеспечены. Жизнь моя полна всяческими неожиданностями и случайностями, но пока жива и здорова.

Работаем сутками, с питанием у нас дело обстоит вполне удовлетворительно. К 8 Марта женщинам обещали подарки, и вообще командование о нас очень заботится, часто к нам приезжает.

Наша медсанрота стоит на хорошем счету из общего числа всех медсанрот, входящих в нашу армию. От Ленинграда находимся в 100 км, от фронта — в 10–19 км. Было время, что передовая линия фронта находилась в 1,5–2 — 4–8 км, и вообще по-разному.

Пишите мне, жду с нетерпением, будьте живы и здоровы.

С приветом, Соня.

8 марта 1942 г.

Родная мамочка, Женя, Люба, Зорик! Вчера у нас было торжественное заседание за чашкой чая в честь празднования Международного женского дня. Мне от партийной организации было поручено сделать доклад, говорят, что получилось неплохо. Я принята кандидатом в члены ВКП(б), о чем уже сообщили.

Вчерашний день вообще был замечательным днем в моей боевой жизни. С утра комиссар роты т. Тодрин прочитал статью из газеты «Отвага» за 5 марта, где упоминают и мою фамилию. Вырезку посылаю.

Под вечер меня вызвали к комиссару для заполнения наградного листа: это надо понимать так, что командование будет ходатайствовать о даче мне правительственной награды. Все это делает день 8 Марта радостным и доставит приятное ощущение всем.

Вот, родненькая, сказала, что не подкачаю, и оправдываю.

На торжественное заседание к нам приехал комиссар Венец, было очень интересно. Надо отдать справедливость чуткому отношению к нам со стороны нашего командования, которое мы очень уважаем.

В подарок привезли для женщин сливочное масло и ветчину.

Хочу сказать, что я очень рада, что нахожусь в рядах Красной Армии, а не работаю в гражданском медицинском учреждении. Вечером получила от вас открытку, что дополнило мое хорошее настроение. Очень и очень рада, что каждая почта приносит мне письма из дома.

Убедительно прошу тратить все деньги, что получаете от меня. Тратьте на питание, особенно для Зорьки и мамы.

Ну вот, кажется, и все написала, все новости.

Другая вырезка из газеты рассказывает об убийстве четырех немцев нашими красноармейцами и комиссаром Тодриным, о чем я уже писала.

Ну вот, дорогие, пока и все. Да, Люба, напиши мне адрес Мишиной работы, а то он не отвечает. Пишите чаще и все. Целую крепко. Привет Парижской т. Ане и т. Гале, и т. Этке. Целую, Соня.

(?) апрель 1942 г.

Обратный адрес: ППС № 876, отд. медсанрота. Врач Аптова.

Дорогой Миша! Как я была рада, когда получила от Вас весточку, успокоили, родной голос из Ленинграда. Да, Вы действительно перевалили через исключительные трудности, но еще не целиком, остальную участь решим, видимо, мы, и настанет счастливая минута встречи.