«Папа, — закричал сын, — там люди!» Пошли в ту сторону, откуда доносились голоса. Трое в комбинезонах нас спрашивают: «Кто вы? Как оказались здесь?» Отвечаю, что воевал здесь 25 лет назад. «А вам известно, папаша, что вы были на непроверенном минном поле?»

Вот этого, я, конечно, не знал. Солдаты велели следовать за ними. Дорогой мы узнали, что они пиротехники и ведут здесь разминирование, пока лишь под газопровод. Работа опасная: трое из их части подорвались.

Они привели нас к трем свежим могильным холмикам рядом с засыпанными рвами и сказали: «Вот это наши ребята, а это, в рвах, — ваши». На свежих могилах были фотографии молоденьких (лет по 19) солдат, а на каждой насыпи рва — по осиновому колу с надписью на квадратной фанерке: «Могила неизвестных солдат». Я понял все: ведь осиновый кол, по библейскому сказанию, означает предательство.

Мы пошли в поселок — отделение совхоза «Красный ударник». Среди сельчан старожилов не оказалось, и о том, что творилось здесь в 42-м, жители только догадывались. Трупов наших солдат было в лесу видимо-невидимо, их хоронили военные: привозили громадные ящики, складывали в них останки и опускали в вырытые заранее рвы. Сколько похоронено — никому не известно. В лес ходить опасно, и никто, кроме братьев Орловых, там не бывает. Орловы, особенно старший, Николай, находят в лесу еще много незахороненных, с медальонами, солдат, но добиться их организованного захоронения не могут. Хоронят сами, сообщают родным…

С горьким чувством покидал я Долину смерти. Хотелось кричать: «Братцы, да поймите же наконец, что мы все — живые и мертвые участники Любанской операции — не изменники. Наши товарищи сражались и погибли здесь во имя Отечества, не предав его. А Власов — это же не вся армия! Если он изменил Отчизне, так это он один. За что его и покарали. 2-я ударная до конца выполнила свой долг, ее солдаты не виноваты в неудаче операции — они стояли насмерть и заслужили все воинские и человеческие почести!»

Куда я только не писал после этой поездки! Ведь уже полвека лежали в Долине смерти убитые солдаты — чьи-то родные, числящиеся по справкам военкоматов «без вести пропавшими». Отовсюду получал лишь отписки, везде наталкивался на каменную стену бездушия.

Познакомился и с Николаем Ивановичем Орловым — настоящим комендантом Долины смерти, как назвал его писатель С. С. Смирнов. Это был удивительный человек, не смирившийся с тем, что истинные герои лежат в забвении, а самозванцы цепляют себе Звезды Героев. Да будет ему земля пухом и вечная добрая людская память!

Счастье, что дело, начатое им, не пропало. Дважды в год в Мясном Бору работает экспедиция «Долина», возглавляемая младшим братом Орлова, Александром. Съезжаются сюда молодые ребята из всех уголков нашей страны, выносят из леса моих непохороненных товарищей и клянутся приезжать сюда снова и снова — до тех пор, пока не останется в Долине смерти ни одного солдата, брошенного на поле боя. Низкий поклон ребятам от нас, стариков — участников Любанской операции — одной из самых страшных страниц истории отечественной войны. Она столь же страшна, сколь и позорна для живых, не знающих подлинной правды о войне.

И. И. Калабин,

шофер, бывш. рядовой 839-го гап РГК

Личный состав нашего полка гвардейских минометов состоял из студентов 3-го курса математического факультета Института им. Герцена. С началом войны нас перевели в 3-е Ленинградское артиллерийское училище и уже в ноябре выпустили лейтенантами.

Перед Новым годом полк в составе трех дивизионов, имевший 24 орудия М-13 на тракторной гусеничной тяге, выгрузился в Малой Вишере. Оттуда в середине января скрытно, лесными просеками, через форсированный уже Волхов мы подошли к Мясному Бору. Здесь шли упорные бои. Немец давил минометным огнем из Спасской Полисти, хорошо укрепленного опорного пункта, и пехота несла большие потери.

Бои за Мясной Бор длились дней десять. Когда его наконец взяли и обозначился прорыв в немецкой обороне, мы пересекли шоссе и железную дорогу и углубились в леса.

Прошли Новую Кересть, Финев Луг и остановились в лесу между Вдицко и Ручьями. Отсюда давали залпы, в основном батарейные, 64 снарядами для поддержки пехоты, наступавшей в сторону Любани. Дальность стрельбы — 7 км, а грохот и подземные толчки от последующих разрывов разносились на все 40. Бойцы говорили с гордостью: «Наша „катюша“ играет!»

После залпа над батареей подымается густое облако дыма, которое противник засекает и тотчас открывает огонь. Поэтому после каждого залпа надо немедленно отъезжать. Землянки в снегу и укрытия для орудий готовили заранее. Спасали леса: благодаря им все залпы давались с закрытых позиций, и потери мы несли небольшие.

Место расположения меняли часто: в небе постоянно висели немецкие самолеты-наблюдатели — «рама» или «костыль». «Костыль» к тому же мог и бомбить.

Зима стояла холодная, морозы за 30 градусов. Одеты мы были тепло — в полушубках, ушанках, валенках, но и то по очереди грелись в машинах у печурок. Случалось, что и обгорали. С едой было плохо: почти все время голодали. Под Мясной Бор посылали только орудия и людей, обслуживающих их; тылы оставались за Волховом. Но, конечно, наше положение не шло ни в какое сравнение с пехотинцами: все время в боях, под обстрелами и бомбежками… Сколько я был в Мясном Бору — земли не видел, всюду трупы наших солдат. Убитого немца видел только раз, все ходили смотреть на него, как на диковину.

В апреле дороги развезло, и снарядов уже не подвозили. Нам приказ: отходить к Мясному Бору. Мы вышли по колейной дороге, все 500 человек, и вывели все орудия. И тем не менее скажу, что худшего места, чем Мясной Бор, я за всю войну не видел.

И. И. Исаков,

учитель, бывш. командир взвода управления 24-го гмп

382-я дивизия формировалась в Красноярском крае. Наш 1267-й стрелковый полк — на ст. Заозерная. Я был тогда младшим лейтенантом и попал в этот полк после окончания радиокурсов.

Осенью 41-го года мы прибыли эшелонами в Череповец, оттуда — на ст. Большой Двор под Тихвином. Участвовали в тяжелых боях за Тихвин, а после освобождения города двинулись на Будогощь.

В январе форсировали Волхов и подошли к Спасской Полисти. Это село и железнодорожная станция на линии Чудово — Новгород были сильно укреплены, каждый дом превращен в крепость, неуязвимую для ружейного и артиллерийского огня.

Наступали на Спасскую Полисть с открытой местности, без всяких оборонительных сооружений. Связисты шли вместе с пехотой. Немец бил по нам из орудий и пулеметов, самолеты бомбили и обстреливали. Все кругом взлетало вверх, заволакивало землей и снежной пылью. Падали убитые, раненые и живые. Первыми погибали бегущие. Остальные залегали в воронках. Нагребали перед собой кучки снега и тем спасались.

Наступление обычно велось по четверо суток. Ночью ползали, проверяли, сколько осталось в живых. Подползешь, пошевелишь — живой или нет? Бывало, человек и не убит, а мертвый: замерз. Морозы в январе доходили до 40 градусов. В дни наступления пищи не получали. Когда наступление прекращалось, оставшихся отводили на исходные позиции и там кормили. Люди разводили костры, грелись и засыпали, частенько поджигая одежду и валенки. Приходилось ползти на передний край и снимать с убитых — нового взять неоткуда. Недоставало всего: продуктов, фуража, боеприпасов. Лошади от бескормицы падали, люди от недоедания истощались. Патронов выдавали по одной-две обоймы, их тоже добывали у раненых и убитых.

После наступления нас осталось совсем мало, а утром немцы пошли в атаку. Часовой Симоненко крикнул: «Немцы!» Мы выскочили из-под плащ-палаток, а немцы уже в 30 м от нас. Первые ряды удалось отбить. Комроты приказал мне взять пятерых бойцов и бежать на правый фланг. Немцы наседали, мы отстреливались. Троих убило, остались мы вдвоем с Мякишевым. Кончались патроны, и я отправил Мякишева за патронами. Он ушел и не вернулся.