Что стало с этим добром — не знаю. Если не сожгли, то все досталось врагу без всякого документа.
Колонна по дороге почти не двигалась, потом и вовсе остановилась. На обочинах всюду были люди, машины, фургоны, груженые телеги без лошадей, пушки и даже танки. У дороги, на мху, отчужденно сидел болезненного вида генерал небольшого роста. Он сжал ладонями виски и уперся в колени. Я постеснялся подойти и спросить, кто он и что с ним. Теперь об этом очень жалею.
Чем ближе к «коридору» — тем больше скопление армейского имущества и боевой техники. В одном месте, в лесу, стояло много больших палаток: то были медсанбаты и госпитали, подготовленные к эвакуации. Вдруг началась бомбежка. Низко летали самолеты, сбрасывали сотни бомб. Взрывы, дым, крики… Прямые попадания были и в палатки раненых. Бомбежка прекратилась лишь с наступлением темноты, и люди ринулись к «коридору».
Пробираясь по «коридору» ползком от воронки к воронке, по трупам немцев и наших, под сильным пулеметным огнем, я уперся в тупик. Дальше хода не было. Тогда я не знал, что «коридор» был наглухо перекрыт еще утром. Повернул обратно, пока не выполз из-под пулеметного обстрела. Огляделся — вдалеке цепь людей с автоматами на груди. Немцы! Я залег, зарылся в мох. Немцы прошли стороной. Я поднялся и пошел в противоположную сторону. Вскоре увидел группу наших. В центре стоял полковник с картой в руках и разговаривал с офицерами. Тут же было несколько бойцов с автоматами. Я подошел и попросил полковника включить меня в группу. Он отказал.
Ко мне подошел политрук, назвавшийся парторгом одного из стрелковых полков (кажется, Кузнецов из 22-го сп). Потом подошли два сержанта и два бойца, один с автоматом. Что делать? У меня в полевой сумке была карта, а компаса не оказалось — он, очевидно, оторвался от сумки, когда я ползал по «коридору». В детстве, на Урале, я часто ходил с отцом на охоту и ориентироваться в лесу умел. Договорились о главном: в плен не сдаваться, случится вести бой — только до последнего патрона, а в критический момент — последнюю пулю себе.
Наметив первоначальный маршрут через болото, двинулись в тыл. В лесу встретили ветврача, теперь нас стало семеро. Мы пробродили по лесам и болотам целую неделю. Ели хвою, заячью капусту. В одном месте попалась прошлогодняя клюква — на ней отвели душу. Хорошо хоть были спички и два котелка, в которых иногда кипятили воду.
Однажды на кромке леса у болота увидели полуразложившиеся трупы наших бойцов в полушубках. Один лежал вниз лицом, с вещевым мешком на спине. В нем оказались сухари, банка кукурузных консервов, махорка, сахар и спички. Мешок оказался крупинкой продления нашей жизни: сварили котелок каши, вскипятили чай, вдоволь накурились и пошли дальше.
Путь становился все труднее. Вышли на просеку, идущую, судя по карте, в сторону Трегубова. Просеки, как правило, были заминированы. Я предложил свернуть на обочину и идти стороной. Но один боец, не расслышав или не послушавшись распоряжения, продолжал идти по просеке. Раздался оглушительный взрыв. Не прошло и минуты — выстрел. Подорвавшийся на мине застрелился… Это произвело на нас тягостное впечатление.
Шла вторая неделя наших странствий. Еда давно кончилась. Выйдя из болота, наткнулись на пустые немецкие землянки. Вошли. Кто сел, кто лег на нары. «Никуда я больше не пойду», — сказал один. «Я тоже», — добавил второй, потом третий…
Надо было что-то предпринимать: оставаться здесь было небезопасно. Судя по карте, мы находились недалеко от Трегубова. От землянки шла тропа. Я прошел по ней в глубину леса и услышал далекое ржанье лошадей: там были немцы.
Вернувшись в землянку, я разбудил ветврача и автоматчика. Последнего предупредил, чтобы он был начеку, а мы с ветврачом попытаемся стащить у немцев лошадь.
Наступила ночь. Мы пошли по тропе, ориентируясь на ржанье, и вскоре увидели привязанных лошадей. Рядом стояла палатка, из нее доносился храп. Я приказал врачу как можно тише отвязать лошадь и выйти на тропу, а сам достал гранату «лимонку» и подошел к палатке.
Врач отвязал лошадь и повел ее по тропе. За ним отправился и я. Подняли людей и ушли далеко в глубь болота. Лошадь пристрелили и два дня варили мясо в конском жиру, заготавливая каждому впрок. Соли у нас не было, но «дареному коню в зубы не смотрят». Наелись, но сил особенных не прибавилось: сказывалось длительное истощение.
Кончалась вторая неделя блужданий по немецким тылам. Решили двигаться к переднему краю, чтобы ночью попытаться перейти к своим. Все чаще стали натыкаться на артиллерийские и опорные пункты врага. Осторожно отходили, но расположения переднего края немцев мы не знали, за что и поплатились. Немцы нас обнаружили и открыли беспорядочный огонь из автоматов. Все разбежались в стороны. Где ползком, где вперебежку — главное, уйти подальше от этого места. Когда все стихло, я осмотрелся. Никого. Рискнул свистнуть — ответа нет. Так я остался один.
Медленно пошел по лесу, пока не вышел на опушку. Забрался на пень и увидел железную дорогу, которую пересекало шоссе. Посмотрел на карту, все стало ясно: я находился возле Трегубова.
Тут же увидел немецкую батарею. Послышались визгливые голоса, и я подумал, что меня обнаружили. Спрятался в папоротнике, приготовив пистолет и гранату. Слева, на полянке показались двое немцев в одних трусах на лошадях без седел, за ними носилась овчарка. Ну, думаю, пропал: собака меня обнаружит. Но они покрутились и уехали. У меня отлегло от сердца.
По оврагу пополз к кустам. И вдруг попал под артиллерийский огонь: от Волхова били наши батареи. Осколком оторвало каблук от моего развалившегося сапога. Подумалось: «Куда же вы, братцы, стреляете?» Снаряды ложились далеко от целей.
Пасмурным вечером я переполз поляну и заполз в кусты. Хотелось есть. Достал мясо, но оно так воняло, что пришлось выбросить. Вдали, в воздухе, засверкала ракета. Вторая, третья… Ясно — впереди был передний край немецкой обороны. Но как преодолеть его?
В голову лезли разные мысли. Надо было все хорошо продумать, взвесить и только тогда действовать. Главное — не поддаться чувству страха. Передо мной вопрос стоял неотвратимо: либо жизнь, либо смерть. Третьего не дано.
Время было за полночь. Моросил мелкий дождик. Медленно, осмотрительно пополз к немецкому переднему краю. Засверкает ракета — ложился на землю. Выбирал такое направление, чтобы оказаться между точками, из которых выпускают ракеты: стреляющий ведь непременно выходит из землянки в траншею. Переполз какую-то тропинку и залег у небольшого кустика. Слева был небольшой дзот, справа — землянка, из которой слышался разговор и виднелся свет из-за неплотно прикрытой двери.
Невдалеке послышались шаги. Ко мне по тропинке приближался немец. На спине его висел мешок, на груди — автомат. Что делать? Лежать — наткнется и пристрелит. Стрелять — неоправданный риск. Как только немец приблизился, я вскочил и что было сил ударил рукояткой пистолета по виску. Немец упал, с головы слетела пилотка. Я нанес ему несколько ударов по голове и, не раздумывая, перепрыгнув через траншею, пополз в сторону нашего переднего края. Наткнулся на воронку, переждал в ней загоревшуюся ракету. Не успел сделать несколько шагов, у самого проволочного заграждения — «спирали Бруно», как меня подбросило взрывом, и я потерял сознание. Очнулся в канаве, в воде. Сообразил, что подорвался на мине, и удивился, что жив: ведь мог захлебнуться. Пошевелил руками, ногами — двигаются. Ноги, кажется, ранены осколками. Я увидел: канава проходит под проволочным заграждением к нашему переднему краю. Превозмогая боль в ногах, пополз, пока не выбрался на опушку леса. Здесь я увидел шалаш. Забрался в него, разорвал нижнюю рубашку, перевязал кровоточащие раны и тут же уснул. Проснулся в страшном изнеможении. Сильно болело правое колено: осколок попал в сустав. Все же поднялся, вытащил из стенки шалаша палку с рогулиной и побрел дальше, опираясь на палку. Неожиданно сзади услышал голоса: говорили по-русски. «Ребята, помогите!» — крикнул я. Это были три разведчика, возвращавшиеся с переднего края. Оказывается, по канаве я выполз рядом с нашей обороной между Трегубовом и Полистью.
