Казалось, инцидент исчерпан. Но не тут-то было: на следующий день от начальника Тамбовского управления поступило сообщение, что в город стали съезжаться представители поволжских эсеров и что скоро там откроется их съезд! Пришлось Мартынову ехать в Тамбов и разбираться на месте.

Слова Лермонтова из произведения «Тамбовская казначейша» приведены Мартыновым не совсем точно, но, вероятно, с одной только целью, чтобы заявить, что Тамбов и после Лермонтова «…был никуда: пыль, пустота на улицах, мертвый город». Но в «мертвом городе» живо пульсировала политическая жизнь, о существовании которой в Поволжском районном охранном отделении никто до сих пор не подозревал. Зато об этом постоянно доносил подполковнику Гангардту секретный сотрудник из уездного города Козлова[111]. Вот за него и принялся приехавший из Саратова Мартынов.

Сначала Мартынов попросил представить ему официальную агентурную справку, в которой была бы изложена вся информация Козловского агента. Гангардт, нисколько не смущаясь, тут же эту справку представил. После этого перед саратовским инспектором появился осведомитель — «…малокультурного вида железнодорожный рабочий козловского… депо. Не прошло 10–15 минут, как он откровенно сознался, что ничего не знает ни о каком эсеровском съезде, что… Гангардт, вызвав его… накануне в Тамбов, куда приедет „начальник“, объяснил ему, что этому начальнику надо „втереть очки“, сказав, что в Тамбове состоится съезд Партии социалистов-революционеров, на каковой он, секретный сотрудник Гангардта, вызван в качестве делегата от славного города Козлова». Бедняга агент ничего не выдумывал, весь текст донесения был подсказан самим жандармским подполковником. Ничего подобного Мартынову еще не приходилось слышать! Беспросветная глупость и дерзкая наглость Гангардта убила его наповал.

Но и это было еще не все: встречи с Мартыновым дожидался другой секретный сотрудник Тамбовского губернского жандармского управления, и на этот раз его постиг еще больший удар: «В кабинет вошел… смирненький старичок, который без всяких усилий с моей стороны поведал… что он находится при начальнике Управления на положении не то своего человека, не то домашнего портного и что сам-де начальник потребовал от него рассказать мне историю о съезде, которую он к тому же плохо усвоил». Маразм в Тамбовском ГЖУ был, конечно, крепок!

В обоих случаях был составлен протокол и доложено по начальству. И что же? А ничего: к плутам, казнокрадам и жуликам русская власть относится традиционно — по-отечески мягко. Оба жандармских штаб-офицера остались на своих местах, а «двоечник» Гангардт вышел в полковники на год раньше «отличника» Мартынова. Между тем бывший руководитель Отдельного корпуса жандармов и Департамента полиции в своих мемуарах утверждает, «что в мое время не было сознательной провокации в работе Департамента, а в тех единичных случаях, которые я застал еще при вступлении в мою должность, я принужден был уволить виновных. Даже незначительные случаи провокации, по неопытности и близорукости начальников ГЖУ, я не оставлял без соответствующих репрессий». Видимо, тамбовские жандармы не подошли ни под «единичные», ни под «незначительные» случаи генерала Курлова.

Деятельность полиции против революционеров, находившихся в эмиграции, следует отсчитывать еще со времен Третьего отделения и «Священной дружины», но результаты ее на первых порах были, по словам современной исследовательницы З. И. Перегудовой, убоги, примитивны и малоэффективны, и в скором времени назрела необходимость создания для этого отдельной службы. По указанию Лорис-Меликова в апреле 1880 года за границу были командированы сотрудники Верховной распорядительной комиссии М. Н. Баранов (во Францию) и В. М. Юзефович (в Пруссию) с заданием проверить на месте работу агентов Третьего отделения и составить проект новой ее организации. Была предпринята попытка создать русскую тайную службу при парижской префектуре, но и это начинание было неудачным: французы не знали ни русского языка, ни специфики деятельности русских партий за границей, поэтому проникнуть в их планы и замыслы они не могли.

В июле 1883 года директор Департамента полиции В. К. Плеве и товарищ министра внутренних дел П. В. Оржевский с задачей организовать во Франции политический розыск направили надворного советника П. В. Корвин-Круковского. Эмиссар Департамента полиции был снабжен удостоверением, выданным Плеве, в котором указывалось, что его владелец «…облечен доверием ДП, и дружественным России державам предлагается оказывать ему содействие при исполнении им своего поручения». Специальное подразделение Департамента полиции во Франции, наконец, под названием «Заграничная агентура» (ЗА) было создано, но выбор кандидатуры на роль ее руководителя, несмотря на опыт работы Корвин-Круковского в качестве агента на Балканах, оказался не совсем удачным. Во-первых, он не обладал для этой работы необходимыми навыками и оказался к тому же нечист на руку. Во-вторых, аппарат подразделения он разместил в здании русского посольства на улице Гренель, 79 и тем самым создал большие политические неудобства как для Департамента полиции, так и для Министерства иностранных дел России. В-третьих, к ведению наружного наблюдения за эмигрантами опять привлекли французов: Барлэ, Риана, Росси и Бинта.

Состав агентуры на первое время был совсем небольшим. По свидетельству эсера В. К. Агафонова, принимавшего в 1917 году участие в Комиссии по разбору архивов Парижского бюро Заграничной агентуры[112], штаб-квартира тайной полиции в Париже выглядела более чем скромно: она «помещалась в нижнем этаже русского консульства… и состояла из двух небольших комнат. Одна — в два окна, другая имела одно окно, за решетками. Первая комната — канцелярия: вдоль ее стен стояли высокие, до самого потолка, шкафы с делами, здесь же находились две шифоньерки с каталогами, шкаф со старыми делами, агентурными листками, альбомами фотографий революционеров.

Альбомы были большие и маленькие. Часть альбомов, видимо, предназначалась для надобностей самой заграничной агентуры, в них было помещено несколько сот фотографий революционеров. А маленькие альбомчики, так называемые карманные, предназначались для агентов наружного наблюдения. В них было 20–30 фото революционеров, главным образом террористов. В комнате стояли три письменных стола с пишущими машинками на них и массивный несгораемый шкаф.

Вторая комната была кабинетом. Великолепный письменный стол красного дерева с роскошными бронзовыми канделябрами и другими украшениями, диван, кресло, стулья красного сафьяна и два больших портрета царя и наследника… Вот он, тот центр, откуда невидимая рука направляла свои удары в самое сердце русской политической эмиграции…».

Летом 1884 года в Париж с инспекционной миссией выехал сотрудник 3-го делопроизводства Департамента полиции К. Г. Семякин. По возвращении из командировки он составил доклад, из которого следовало, что Корвин-Круковский розыскным делом не интересуется, не понимает его и даже не дает себе труда разбирать те материалы, которые доставлял ему Барлэ, а в Петербург шлет всякий «хлам». Естественно, Семякин обнаружил и финансовые нарушения. Он предложил произвести соответствующую реорганизацию и 3-го делопроизводства, которому была подотчетна Заграничная агентура, и самого Парижского бюро.

Корвин-Круковского сняли, и на его место выехал П. И. Рачковский. С этого момента Рачковский становится видной фигурой департамента и начинается новый этап в деятельности Заграничной агентуры. Ученик и последователь П. Г. Судейкина, человек в первую очередь хитрый, умный, тонкий, не без дипломатических способностей, к тому же напористый и честолюбивый, он быстро входит в курс событий в эмиграционной среде, избавляется от ненужного агентурного балласта, приобретает ряд новых источников в партии эсеров и РСДРП, настраивает весь аппарат на рабочий лад и добивается внушительных успехов. П. И. Рачковский нашел контакт и взаимопонимание у парижских журналистов и с их помощью перенес войну с русскими революционерами на страницы газет. «Энергии и изворотливости Рачковского, казалось, не было предела, — писал В. Агафонов. — Это был прирожденный сыщик, комбинатор и авантюрист».