Балласт, каким и являлся Гришин, был практически в каждом управлении. Когда Секеринский ушел на пенсию, на его место был назначен генерал-майор Клыков. Все офицеры собрались в кабинете Кузубова, чтобы представиться новому начальнику. «Появился небольшого роста крепенький генерал с „вахмистрскими“ подусниками, — вспоминает Мартынов, — который, поздоровавшись, сказал такие слова: „Я знаю, что в управлении… собраны сливки Отдельного корпуса жандармов…“» Стоявший рядом с Мартыновым подполковник толкнул его локтем в бок и прошептал, мотнув головой в сторону «балласта»:

— Смотрите, они первыми поклонились генералу на слово «сливки»!

Скоро Клыкову пришлось убедиться, что «сливки» не были даже простым молоком. Пробыв в должности адъютанта год и два месяца, Мартынов получил назначение на должность офицера резерва, то есть стал жандармским следователем. Ему было всего 27 лет, и он был поручиком. Дела поступали в основном из охранных отделений, и одним из первых его дел стало расследование по делу только что арестованного в Киеве Гершко Гершуни. Затем последовали дела по взрыву бомбы в Северной гостинице, убийству министра внутренних дел Плеве, шествию Гапона к Зимнему дворцу, аресту Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов с Троцким и Хрусталевым, дело о злоупотреблениях при приемке крейсера «Новик» и др.

С очередным назначением поручика произошел казус: он уже готовил дела к сдаче новому адъютанту поручику Калинину, как вдруг выяснилось, что Калинин ходил в самых близких друзьях с группой офицеров, завербованных Гершуни и проходящих по его делу как соучастники. Пришлось срочно переводить Калинина в другое управление, а Мартынову ждать нового кандидата. Как видим, корпоративное начало в Отдельном корпусе жандармов было довольно сильным, Калинин остался в корпусе и продолжал служить в тайной полиции.

Среди новых коллег Мартынова оказались полковники со значками об окончании военной академии и даже один генерал. В производстве у каждого офицера резерва находилось от 10 до 15 дел. Вели они эти дела под прокурорским надзором, вместе с товарищами (заместителями) местного прокурора. По окончании следствия сдавали дела в прокуратуру. Товарищи прокурора строго смотрели за соблюдением законности и неуклонно требовали подтверждения вины подследственных серьезными доказательствами. При несоблюдении этих требований дело беспощадно возвращалось обратно на доследование, а ответственному за него офицеру резерва грозили неприятности по службе[103].

После такой богатой практики Мартынов летом 1906 года был назначен начальником охранного отделения в Саратове.

После практики, полученной в Петербургском губернском жандармском управлении, А. П. Мартынову предложили поехать в Саратов возглавить местное охранное отделение. В «глушь в Саратов» ему никак не советовал ехать генерал Иванов, когда-то работавший там на поприще железнодорожного жандарма.

— Что? В Саратов? — всполошился генерал, узнав о назначении поручика. — Там вас непременно убьют!

Нашелся еще один петербургский «саратовец» (или саратовский «петербуржец»), который подтвердил прогноз Иванова. Но Мартынов жаждал настоящей сыскной работы и после беседы у начальника Департамента полиции действительного статского советника Трусевича назначение принял без колебаний.

Стояло жаркое лето 1906 года. Революция шла на спад только в Москве, Петербурге да в победных реляциях недобросовестных царских администраторов, а в провинции, включая саратовскую, она шла еще полным ходом: горели помещичьи имения, взрывали и убивали «царских сатрапов», эсдеки и эсеры то и дело устраивали экспроприации в пользу революции, а все революционное движение принимало максималистский, то есть ультрарадикальный уклон. Москвич с петербургским опытом работы, Мартынов поехал в незнакомое Поволжье налаживать работу местного охранного отделения.

Перед отъездом он дал телеграмму своему предшественнику ротмистру Федорову, и на станции его с семьей встретил симпатичный штатский. Он подошел к Мартынову и учтиво осведомился, не к господину ли Федорову тот приехал. Встреча прошла гладко и без всяких осложнений.

С самого начала, в целях предупреждения на свою личность покушений со стороны местных революционеров, новый начальник решил соблюдать конспирацию и ходить только в штатском. Замысел увенчался успехом: пробыв несколько лет в Саратове на острие борьбы с революционерами, Мартынов остался практически неизвестным местному обществу. Перед самым отъездом из Саратова в Москву в 1911 году жена Мартынова приняла участие в собачьей выставке, и один местный бонвиван и сплетник, лидер саратовских кадетов с говорящей фамилией Арапов, проявил интерес к ее собаке. Когда полицмейстер Дьяконов сказал ему, что испанский пудель принадлежит начальнику местного охранного отделения, тот немедленно пристал к нему с просьбой представить его Мартынову. Кадет был уязвлен в самых лучших чувствах: как так могло получиться, что на протяжении пяти лет рядом с ним жил и работал главный охранник Саратова, а он даже и представления не имел, как он выглядит. Дьяконов, получив согласие самого Мартынова, на другой день издали показал его Арапову: вот он, мол, наш начальник охранки. Арапов снял шапку и перекрестился:

— Ну, вот, наконец-то сподобился!

Впрочем, Мартынову такая конспирация досталось ценой ограничений на некоторые стороны своего быта и общение с местным обществом, сузивших его знакомства до узкого круга избранных лиц.

Встретивший Мартынова чиновник саратовской охранки письмоводитель Аким Борисович Попов, «свой» человек упомянутого выше Евстратия Медникова, отвез нового начальника в «Большую Московскую гостиницу», располагавшуюся на Московской улице в центре города. Саратов произвел на поручика удручающее впечатление: это был далеко не Рио-де-Жанейро и даже не Москва. Город раскинулся широко, но спрятаться было негде, а еще труднее было незаметно для посторонних что-то найти или сделать. Все знали друг друга, появление незнакомого человека или филера охранки рядом с домом было заметно за версту.

Оставив жену с ребенком в гостинице, Мартынов пошел в охранное отделение с официальным визитом к ротмистру Федорову, с которым он когда-то в 1901 году учился на спецкурсах Отдельного корпуса жандармов в Петербурге. Ротмистр жил в двухэтажном доме купца Симорина на углу Московской и Ильинской улиц. Нижний этаж занимал сам хозяин, молодой еще человек, малокультурный купчик с религиозными и правыми взглядами, державший лавку красного товара в городских рядах, а на втором этаже снимал квартиру ротмистр с женой и маленькими дочерями. Тут же в глубине двора стоял одноэтажный флигелек, где и размещалась канцелярия охранного отделения. Само по себе расположение служебного здания было не так уж и неудобно, если не считать, что дом Симорина стоял на бойком проходном месте: задались бы местные революционеры целью выследить всех сотрудников охранного отделения, это не составило бы для них особого труда. Мартынов сразу же сделал вывод о том, что нужно срочно подыскивать квартиру для себя и новое здание для канцелярии.

Ротмистр Федоров ждал замену с нетерпением. Он ни на минуту не находился в покое, вел разговор урывками, что-то по ходу разговора записывал и отдавал какие-то неясные для Мартынова распоряжения. Создалось впечатление, что он куда-то спешил. Мартынов ощущал эффект присутствия в театре, где на сцене в роли не то Бобчинского, не то Добчинского суетился Федоров.

— Слава Богу, уезжаю отсюда целым! — огорошил он сменщика. — Вас жалею![104] Второпях ротмистр посоветовал Мартынову немедленно «отдать визит» начальнику губернского жандармского управления полковнику Померанцеву, который в «Московской гостинице» устраивал Федорову «отходной» ужин. После этого Федоров куда-то заторопился и никакого делового разговора с ним у нового начальника охранки не получилось.