Главным ответом Николая I на восстание декабристов было громкое учреждение службы политического сыска — широко известного в русской истории Третьего отделения во главе с графом А. X. Бенкендорфом. Вторым, более скромным и незаметным жестом он создал автономное подразделение личной охраны, подчиненное не гвардейскому командованию, а министру императорского двора. Мы имеем в виду сформированную по его приказу в октябре 1827 года роту дворцовых гренадер, или, как ее еще называли, «золотую роту». Первый шаг на пути устранения гвардии от охранных обязанностей был сделан.

Примечательна история, послужившая толчком для создания «золотой роты», рассказанная в мемуарах декабриста М. А. Бестужева (1800–1871), штабс-капитана лейб-гвардии Московского полка, одного из четырех братьев Бестужевых, причастных к восстанию 14 декабря, который вместе с братом Александром и штабс-капитаном Щепиным-Ростовским вывел на Сенатскую площадь свой полк[140]. Предоставим же ему слово:

«В первый раз, когда меня привели к личному допросу Незабвенного (то есть Николая I. — Б.Г., Б.К.), он вбежал в кабинет и, обратившись к Чернышеву, произнес с расстановкой, указывая на меня: „Видишь, как молод, а уж совершенный злодей. Без него такой каши не заварилось бы! Но что всего лучше, он меня караулил перед бунтом. Понимаешь… Он меня караулил!“

Чтобы пояснить эти его слова, должно сказать, в каком страхе находилась вся царская фамилия в продолжение всего периода рокового ожидания депешей из Варшавы, особенно после доноса Ростовцева. Переехав в Зимний дворец, Незабвенный приказал ставить на ночь часовых у своей спальни и водить на смену самому караульному офицеру. Двенадцатого числа декабря я стоял со своей ротой в карауле и вследствие приказа повел часовых на смену. В коридоре было довольно темно. Часовые, сменяясь, сцепились ружьями; железо звякнуло довольно громко. Через несколько минут в полуотворенных дверях появилась бледная, вытянутая фигура Незабвенного. „Что такое? Кто тут? — спросил он торопливо. — А, это ты, Бестужев, — что случилось?“ Когда я объяснил причину шума — „Ничего больше? Ну, хорошо… Ступайте“.

Эта мысль, что подобные телохранители оберегали его накануне бунта, так его занимала, что он успокоился только тогда, как издал указ о сформировании роты Дворцовых гренадеров».

Можно представить себе, какие тревожные чувства испытывал Николай I во время этой сцены допроса Бестужева. Оказывается, его жизнь и жизнь близких ему людей накануне восстания всецело находилась в руках мятежников. Будь они более организованы и решительны, им ничего не стоило бы арестовать «Незабвенного» с семьей в Зимнем дворце в ночь с 12 на 13 декабря, используя для этого роту Михаила Бестужева, находившуюся в карауле. Мы не сомневаемся, что Николаю Павловичу отлично была известна роковая роль, которую сыграла рота Семеновского полка, несшая караул в Михайловском замке в ночь убийства его отца Павла I — аналогия напрашивалась сама собой. И царь Николай сделал вывод: надо обезопасить себя и близких от охраны, которая подчинялась офицерам гвардейских полков, несших посменно караул в Зимнем дворце.

Так под влиянием сильного психологического стресса, пережитого императором во время мятежа, родилась идея сформирования специальной воинской части, которая, осуществляя охрану внутри дворца, подчинялась бы непосредственно министру императорского двора. Иными словами, после мятежа декабристов гвардия потеряла доверие императора, и его личная охрана была отныне не в ведении офицеров дислоцировавшегося в Петербурге Гвардейского корпуса, продолжавших по-прежнему нести караульную службу во дворце, а в руках наиболее приближенной к особе императора и царствующей фамилии сановника, пользовавшегося его полным доверием. Эта тенденция была закреплена и продолжена преемниками Николая I: его сыном Александром II, внуком Александром III и правнуком Николаем II, о чем речь подробно пойдет ниже.

В первый состав роты вошло 120 солдат и унтер-офицеров гвардейских полков, имевших награды за проявленную в период войн с Наполеоном храбрость, а также три офицера, выслужившихся из рядовых и награжденных знаками отличия Военного ордена за Бородинское сражение, то есть ордена Святого великомученика и победоносца Георгия. На особое значение роты указывало пожалованное ей в 1830 году гвардейское, георгиевское по типу, знамя, богато расшитое золотой нитью и украшенное по периметру надписью: «В воспоминание подвигов Российской гвардии», которое хранилось в Военной галерее Зимнего дворца под портретом Александра I. Для чинов роты была сшита особая форма одежды: темно-зеленый мундир с красным лацканом, который так же, как погоны, воротник и обшлага, щедро украшали золотые галуны и петлицы. На головах гренадер были высокие шапки из медвежьего меха. Из-за обилия золотого шитья это подразделение вскоре получило в народе название «золотой роты». В целом же форма гренадер разительно напоминала форму старой гвардии Наполеона: те же высокие медвежьи шапки, эполеты и султаны, только не золотые, а красные.

В «Правилах формирования роты дворцовых гренадеров» было записано: «Рота имеет только присмотр и полицейский надзор во дворце. А в большие праздники дает во дворце почетный караул и посты на особо назначенных местах; кроме же сего, никакой другой службы не несет». Правилами также предусматривалось, что рота «состоит под управлением министра Императорского Двора и Уделов». В ведении этого министерства находились все дела придворного правления, а также земельных имений царской семьи, доходы от которых шли на ее содержание.

В 1826 году на этот вновь учрежденный Николаем I пост был назначен генерал-адъютант, генерал от инфантерии, светлейший князь П. М. Волконский, который во время наполеоновских войн занимал пост начальника Главного штаба и фактически возглавлял управление русской армией, сопровождал императора Александра I во всех его поездках по России и за границу, находился с ним в Таганроге и сопровождал его тело в Петербург. Несмотря на то что родной и любимый брат его жены Софьи Григорьевны — князь С. Г. Волконский — как активный участник мятежа декабристов был сослан в Сибирь и Николай I в своих мемуарах дал ему резко отрицательную характеристику, до самой смерти Петр Михайлович пользовался полным доверием императора, назначившего его также управляющим своего Кабинета. На его похоронах, по свидетельству очевидца, «царь отстранил флангового солдата, взялся за ручку гроба и сам понес тело своего верного слуги».

После смерти П. М. Волконского на пост министра императорского двора и уделов был назначен другой чрезвычайно близкий к Николаю I человек — генерал-адъютант, генерал от инфантерии, граф В, Ф. Адлерберг (1791–1884). Он был выходец из шведского дворянского рода[141], его мать с 1797 года состояла в качестве воспитательницы при младших сыновьях Павла I великих князьях Николае и Михаиле Павловичах, а в 1802 году назначена начальницей Воспитательного общества благородных девиц (Смольный монастырь). С 1799 года Адлерберг был товарищем детских игр Николая I и до конца его дней оставался одним из самых близких к нему людей. Наглядным доказательством этого служил шрам на его голове от августейшего удара игрушечным ружьем, произведенного наследником престола. В зрелые годы он был товарищем по любовным приключениям государя: светские сплетники, надо полагать, не без оснований утверждали, что друзья при содействии матушки Адлерберга находили для себя прелестных любовниц среди юных воспитанниц графини в Смольном институте. Император по духовному завещанию назначил его своим душеприказчиком и оставил пенсию в 15 тысяч рублей. В завещании он писал: «Генерал-адъютанта Адлерберга любил я, как родного брата, и надеюсь иметь в нем по конец жизни неизменного и правдивого друга…»