Губернатор граф С. С. Татищев, красивый мужчина лет сорока, высокий, хорошо сложенный шатен с редковатыми волосами, небольшой бородой и усами, создал о себе самое приятное впечатление, которое не обмануло Мартынова на протяжении всей саратовской службы. Губернатор стал полем битвы за влияние между начальниками охранки и губернского жандармского управления. Татищев был человек умный и проницательный, он сразу разобрался в подспудной борьбе между Померанцевым и Мартыновым, осудил нечестные приемы со стороны «губернского» полковника и потом всецело держал сторону «департаментского» и полностью доверял ему.
Разговора с Федоровым в доме у губернатора не получилось, и Мартынов условился встретиться с ним вечером. Уже было поздно и темно, когда оба ротмистра сошлись в городе и направились к центру по Немецкой улице. Они только что завернули за угол, как вдруг Федоров шепнул на ходу: «Сейчас, сейчас, мне только проследить, куда идет этот молодец!» — юркнул в темноту и помчался в неизвестном направлении. Прождав Федорова около часа и не дождавшись его, Мартынов кое-как добрался до гостиницы. Больше своего предшественника он не видел: утром Федоров, счастливый и радостный, спешно укатил в Петербург навстречу своей погибели.
Через неделю Мартынов установил, что агентурный аппарат отделения был чрезвычайно слаб, немногочисленные секретные сотрудники необходимой информацией о революционном подполье не обладали, особенно плохо обстояло дело с «освещением» партии эсеров, а Саратов считался центром русских эсеров. По большевикам кое-какую информацию давал рабочий железнодорожных мастерских, и еще был в отъезде агент «Иванов» (С. С. Зверев), очень, правда, ценный источник, способный освещать не только саратовскую ячейку, но и весь ЦК РСДРП. И эсеры, и эсдеки, потерпев поражение в революции, свою деятельность свернули, зато их левые воинствующие крылья ринулись в максимализм, в эксы, необдуманные и дерзкие акции. Причем, как пишет Мартынов, максималистов было почти невозможно отличить от обыкновенных бандитов.
При планировании ликвидации одной эсеровско-максималистской группы Саратовское охранное отделение вышло на молодую, лет 35, женщину, содержательницу подпольной квартиры. Ее арестовали и под угрозой передачи дела в суд завербовали для дальнейшего наблюдения за группой. Женщина, типичная волжанка, курносая, с некрасивым, но задорным лицом, увидев перед собой Мартынова, сразу согласилась работать на охранку. Как потом выяснилось, основным побудительным мотивом для этого послужила ее любовь к молодому и красивому жандарму. Она понимала, конечно, что никаких шансов на ответное чувство у нее не было, но это не мешало ей стать очень преданным, смекалистым и храбрым агентом. Ее в качестве помощницы часто использовали фил еры.
Мартынов был обязан ей жизнью. Однажды она доложила ему, что сторож и рассыльный охранного отделения Иван Афонин завербован максималистами и получил задание убить начальника отделения. Мартынов вызвал Афонина и предъявил ему обвинение в заговоре с целью покушения на его жизнь. Сторож бросился на колени и стал умолять пощадить его. Мартынов руководствовался в этот момент изречением министра внутренних дел П. Н. Дурново: «Не верьте коленопреклоненным мерзавцам!»[106] Сторожа арестовали и передали в губернское жандармское управление для производства дознания и передачи дела в суд. Каково же было изумление Мартынова, когда он узнал, что Афонин и его сообщники отделались административной высылкой из Саратовской в… соседнюю Самарскую губернию! Оказалось, что ведшему следствие подполковнику ГЖУ Джакели Афонин рассказал, что признание в покушении на Мартынова он дал под нажимом последнего, и подполковник не нашел ничего лучшего, как стать на сторону Афонина и закрыть дело — характерный случай взаимоотношений губернского жандармского управления с охранкой.
Это был не первый и не последний эпизод в истории противостояния ОО с ГЖУ. При ликвидации железнодорожной организации эсдеков все саратовское жандармское начальство получило награды, кроме самого инициатора и «ликвидатора» Мартынова. После ликвидации эсеровской типографии полковник Померанцев стал ставить палки в колеса в процесс дознания, утверждая, что поскольку в городе революционных прокламаций не обнаружено, то дело было Мартыновым сфабриковано, а обнаруженные при ликвидации пачки свежеотпечатанных листовок якобы были охранниками подкинуты заранее. При этом полковник, получив от Мартынова очередную информацию об обстановке в губернии, без зазрения совести спешил поделиться ею с губернатором, выдавая за свою. Пришлось Мартынову сначала докладывать обо всем губернатору, а уж потом начальнику Губернского жандармского управления.
И так целых шесть лет. Правда, Померанцева скоро переведут в Одессу, но его замена будет еще «чище и круче» — в Саратов на лихом скакуне с шашкой в руке «усмирять революцию» приедет грузинский князь Микеладзе! А с Померанцевым Мартынов на тех же ролях встретится несколько лет спустя в Москве. Не так уж велика была колода из ротмистров, полковников и генералов, которую тасовал штаб Отдельного корпуса жандармов!
Как выглядел рабочий день начальника Саратовского охранного отделения?
Подъем по тем временам и не ранний, но и не совсем поздний — в 9.00. Сразу «…осведомлялся о результатах очередного розыска», — пишет Мартынов, не уточняя, как осведомлялся: по телефону или забегал на минутку в канцелярию. «Напившись кофе, принимал уже ждавших очереди служащих: заведующего наружным наблюдением, докладчика по делам канцелярии, приходившего с почтой и с бумагами для подписи — бумаги, которые я сам подготовил за предыдущий день (у меня „писаки“, кроме меня самого, никого не было), и еще двух-трех служащих с экстренными докладами и сообщениями».
После приема ехал на доклад приставов к полицмейстеру. «Приедешь в полицейское управление, усядешься в кресло у стола полицмейстера и слушаешь, что случилось за ночь в Саратове по всем шести участкам». После доклада приставов — получасовая беседа с «милейшим В. Н. Мараки», полицмейстером Саратова.
Потом вместе с полицмейстером, но для конспирации в разных экипажах, ехал на доклад к губернатору. Граф Татищев просил обычно подождать, но иногда приглашал к семейному завтраку, после которого шли доклады Мараки и Мартынова. Начальник охранного отделения формально не подчинялся губернатору, но он был обязан осведомлять его об «общественном настроении» и обстановке в городе. При устном докладе Мартынов употреблял фразу «имею честь доложить Вашему Сиятельству», но ни в коем случае «сообщаю Вашему Превосходительству» — большинство губернаторов почему-то не любили это сухое и независимое «сообщаю». Иногда, за неимением времени, осведомление происходило в письменной форме, и тогда Мартынов обращался к Татищеву с выражением; «имею честь поставить в известность» или «довожу до сведения Вашего Сиятельства».
С доклада губернатору Мартынов возвращался домой и занимался составлением и написанием документов: нужно было привести в порядок агентурные записи, сдать в архив канцелярии адреса, приметы и фамилии фигурантов дел, заполнить тетради секретных сотрудников (встречи, перечень полученных от них донесений, их вклад в раскрытие подполья, сумма вознаграждений и другие учетные данные), переписать их донесения в удобоваримом для служебного пользования виде и т. п. На полях тетради надо было указывать имена и фамилии лиц, на которых агент представил информацию, чтобы потом один из агентов отделения для справок (установщик-разработчик) сделал бы на них подробную установку адресов жительства и места работы, собрал сведения об их занятиях, прошлой и настоящей жизни и т. д.
Проделав всю эту «скучную работу», Мартынов начинал писать отчеты и письма в Департамент полиции о положении дел в местном подполье, о планах революционеров и о намерениях охранного отделения по противодействию этим планам. На это уходило от 2 до 3 часов времени. Надо было спешить, потому что на послеполуденное время обычно были намечены одно-два свидания с секретными сотрудниками. Если встреч с агентурой не было, то тогда возникала необходимость забежать по какому-нибудь делу в губернское жандармское управление.
