В женской обойме Третьего отделения К. А. Собаньская была не одинокой. Извольте познакомиться еще с одной представительницей самой второй по древности профессии — с «Еврейкой». Под этим весьма претенциозным псевдонимом скрывалась в свое время супруга известного столичного актера Екатерина Андреевна Хотяинцева, тоже входившая в близкое окружение А. С. Пушкина. Литературовед-пушкинист М. Д. Филин подробно рассказывает нам о ее агентурной деятельности на ниве русской литературы, театра и на кое-каком еще поприще. Ее агентурные донесения свидетельствуют о разнообразных интересах, о несомненном литературном вкусе и безупречном стиле, об аналитическом складе ума и точных, объективных оценках описываемым в них предметам и персонам.
В архивах сохранился один из первых оперативных опусов «Еврейки» за март 1826 года под заголовком «О книгах и библиотеках», в котором она сигнализировала по начальству о продаже на книжных развалах Толкучего рынка идеологически вредной литературы на иностранных языках. Агентесса не поленилась приобрести на «толкучке» книгу французского автора Оноре де Мирабо и с подробным анализом содержания представить ее обер-полицмейстеру столицы Гладкову. «Идеал Европы предписывает бедствия, постигшие Францию, — пишет она в своем донесении, — распространению вредных мнений, рассеянных в книгах мнимыми философами, будто одушевленными любовью к ближнему; подобные книги продаются и здесь хозяевами лавок за безделицу, ибо они не знают и не разумеют содержания оных». Не ограничиваясь сигналом, «Еврейка» предлагала и решения назревшей, по ее мнению, проблемы (нет-нет, не собрать все книги да сжечь): «Сделать реестр, и те, которые по содержанию своему заслуживают быть истреблены, отдать назначенному от правительства чиновнику, который, однако, обязан заплатить хозяевам то, что им они стоят». На новые партии книг, приобретаемые книготорговцами, она тоже предлагала составлять «реестрики» и продавать только «за подписанием назначенного для того чиновника».
Пушкинист Б. Л. Модзалевский приводит еще одно агентурное сообщение «Еврейки» от 9 апреля 1828 года в отношении известной княгини Евдокии Ивановны Голицыной (1780–1850), хозяйки литературного и светского салона на Большой Миллионной улице Петербурга[35]: «Княгиня весь день спит, целую ночь пишет бумаги и прячет их в сундук, стоящий в ее спальне. Все люди говорят, что она набожна, но я была в ее спальне и не нашла ни одной набожной книги; лежат книги больших форматов, — я открыла некоторые; это была французская революция с эстампами, Римская история и проч. Я взяла из одной книги вложенную в нее бумагу, на коей написано множество имен: я удержала оную у себя, дабы можно было из оной видеть, с кем знакома княгиня, и которую при сем прилагаю». До сундука с заветными бумагами «Еврейке» добраться, видно, не удалось, а вот «оную бумагу» удержать у себя сумела…
Кстати, свое донесение «Еврейка» подписала своим настоящим именем: то ли она удостоилась псевдонима на более позднем этапе, то ли о его присвоении ей не было известно. О том, соответствовал ли он ее подлинной национальности или был выбран с учетом ее личных и деловых качеств, архивы тоже хранят молчание.
«Еврейка» в своей деятельности на благо империи уделяла внимание и другим насущным проблемам, например, ходившим по рукам запрещенным стихам и рукописям. Из ее донесений явствует, что это явление в николаевскую эпоху носило универсальный характер и охватывало все слои русского общества от самих столпов государства до научившихся грамоте приказчиков. В числе не брезговавших «самиздатом» лиц агентесса называет генерал-фельдмаршала И. И. Дибича-Забайкальского, генерала от инфантерии А. П. Ермолова и адмирала Н. С. Мордвинова, вполне лояльно настроенных к самодержавию и самому императору Николаю I.
Недремлющее око Екатерины Андреевны в 1827 году уведомляло А. X. Бенкендорфа о том, что «…надо велеть обратить внимание на князя Вяземского, говорят, что он враг Государя и всей Августейшей Фамилии». Это был, конечно, явный перебор: князь, хотя и поддерживавший в свое время отношения с декабристами, был обычным либеральным резонером и на какие-либо активные действия против режима никогда бы не решился. К тому же он удалился в свое подмосковное имение Остафьево и занимался главным образом поэзией и литературной критикой.
«Засветилась» «Еврейка» и на экономических преступлениях. От нее поступил сигнал о злоупотреблениях чиновников Министерства финансов при оформлении таможенных грузов. А. X. Бенкендорф немедленно отреагировал на него и дал указание инициировать в министерстве служебное расследование, закончившееся увольнением со службы и арестом проворовавшихся таможенников. Этот эпизод свидетельствует о том, что Третье отделение не «зацикливалось» на одних только идеологических или политических проблемах и что его руководство намного шире понимало определение безопасности империи, нежели полагали некоторые его критики.
Е. А. Хотяинцева в конце концов расшифровалась и, как водилось в тогдашнем обществе, подверглась остракизму (до физического устранения доносчиков противники строя тогда еще не созрели). А. X. Бенкендорф, высоко ценивший услуги «Еврейки», судя по сохранившимся архивным документам, помогал ей в том, чтобы безболезненней преодолеть эти невзгоды.
Журнал «Русская старина», издаваемый историком М. И. Семевским, опубликовал в 1881 году «Донесения М. Я. фон Фока А. X. Бенкендорфу». Михаил Яковлевич фон Фок был первым управляющим Третьим отделением, и когда Бенкендорф в 1826 году находился на коронации царя в Москве, писал ему письма, в которых упоминались фамилии некоторых секретных сотрудников, так сказать, «первого призыва». Среди них значилась Екатерина Наумовна Пучкова (1792–1867) — по словам Фока, «писательница и умная женщина» (вероятно, и приятная во всех отношениях). Е. Н. Пучкова, как сообщал Фок своему шефу, 14 августа 1826 года передала важную информацию о своих встречах в Париже с «невозвращенцем» Александром Ивановичем Тургеневым, приговоренным за участие в первых рядах декабристского движения к смертной казни, замененной потом на каторгу. Пучкова утверждала, что Тургенев был вполне лояльно настроен по отношению к Николаю I и его правительству, «оказался проникнут самым лучшим духом и принял обе присяги»[36].
Всего, согласно утверждению генерала Л. В. Дубельта, помощника Бенкендорфа, в начале 50-х годов в агентурном аппарате Отделения насчитывалось 11 женщин, некоторые из которых были вхожи в великосветские круги.
В «Донесениях» Фока упоминается также известный в литературных кругах прозаик и драматург С. И. Висковатый, служивший в 1828–1829 годах переводчиком при Дирекции петербургских театров. Он относился к числу добровольных помощников Отделения и в июле 1826 года инициативно прислал жандармам целую тетрадь своих наблюдений за настроениями общества после казни декабристов. Мы читаем: «О казни и вообще наказании преступников в простом народе слышны… выражения: „Начали бар вешать и ссылать на каторгу, жаль, что всех не перевешали…“»
Еще одним «агентом влияния» Третьего отделения был А. Н. Очкин, секретарь правления Петербургского университета, в 20–50-х годах редактировавший газету «Санкт-Петербургские новости». Именно в этой газете в июле 1826 года (№ 58) были опубликованы заключительные материалы по делу декабристов с поименным перечислением всех осужденных и с указанием вины каждого. Материалы сопровождались комментариями, выдержанными в верноподданническом духе. Став позднее цензором Петербургского цензурного комитета, Очкин навлек на себя гнев властей за пропуск в печать неугодных правительству материалов. Вероятно, к этому времени на Отделение он уже не работал.
М. Я. фон Фок упоминает еще нескольких агентов, например, коллежского советника Министерства финансов Бландова, неизвестных нам Гофмана, Зотова, а также подмосковного помещика Г. Нефедьева. О последнем он писал: «С этим господином не знаешь никаких затруднений: ни жалованья, ни расходов. Услуги, которые он может оказать нам, будут очень важны вследствие его связей в высшем и среднем обществах Москвы. Это будет ходячая энциклопедия, к которой всегда удобно обращаться за сведениями относительно всего, что касается надзора». Управляющий Отделением вспоминает еще об одном агенте: «Граф Лев Соллогуб… может принести нам большую пользу в Москве посредством брата и своих родных. С этим человеком также никакого жалованья, никаких расходов… Граф — человек скромный, способный выполнять даваемые ему поручения». Как видим, в русском обществе было достаточно выходцев из самых высших его слоев, готовых сотрудничать с тайной полицией безвозмездно, то есть на чисто идеологической основе.
