Впрочем, еще была причина, по которой он не мог оставаться в стороне. Во Владимире тогда прояснился с достаточной четкостью общий расклад русских сил. Федор Ростиславич Черный и Константин Борисович Ростовский твердо держались Андрея Александровича. Младший же его брат, прежде души не чаявший в Андрее, теперь вдруг обособился. И даже, напротив, явно искал приязни первого Андреева противника, тверского князя, хотя и был изрядно осторожен и скрытен в словах. Михаилу Ярославичу показалось, что Даниил выжидал чего-то. Может быть, ждал, чем закончится попытка племянника выйти из-под воли великого князя? И наверняка сам же он и готовил эту попытку. А может быть — об этом Михаил Ярославич подумал уже потом — братья заранее сговорились против племянника? Даниил должен был подзадорить и натравить Ивана на великого князя с тем, чтобы у последнего появилось весомое основание выгнать непослушного племянника из отчины. Кто их разберет, Александровичей?.. Так что, всем на потеху и удивление, открыто против великого князя выступил один лишь безвольный и безмозглый Иван.

Примкнуть к первой троице было, конечно, выгодней, но уж слишком противно для сердца, остаться совсем одному — опасно, потому Михаил Ярославич и склонялся к союзу с Иваном Дмитриевичем и Даниилом Александровичем, на тот случай, когда б великий князь решил кого-нибудь из них притеснить.

Случай ждать себя не заставил. Не успел Михаил Ярославич вернуться в Тверь, как из Владимира его нагнали вести, что Андрей Александрович готов исполнить свое обещание и вот-вот выйдет с войском на Переяславль. Послав гонцов на Москву, к Даниилу, Михаил Ярославич немедля и спешно вышел навстречу великому князю. Успел позвать с собой и переяславцев и встретил противника аж у Юрьева — так бежал! Как ни прельщал великого князя Переяславль — город отца и деда — как ни жгла его обида на братова сына, а все же честно биться с сильной тверской дружиной Андрей Александрович не рискнул. Постояли друг против друга, дождались еще и князя Даниила, который не больно ходко шел на выручку от Москвы, затем обменялись обещаниями впредь жить по совести и разошлись, слава Господу, с миром.

Трудно вообразить, что пять лет назад Андрей остановился б на том. Непременно бы побежал жаловаться к Ногаю или Тохте, навел бы татар и любой кровью все-таки утвердился. Теперь же тихо отбыл на Городец и затих там с молодой женой.

К тому же, спустя год после владимирского съезда, Андрей Александрович лишился вернейшего своего сподвижника Федора Черного. Ярославский князь, ни в чем не найдя утешения и стремясь выместить давнюю, самую больную свою обиду, попытался-таки вернуться на отчину. Собрав немалую силу, он пошел на Смоленск, где в ту пору правил уже сын его старшего брата Александр Глебович. Довольно долго держал он город в осаде, но после кровавого и неудачного приступа вынужден был вернуться восвояси с новым и, к счастью, последним позором. Вскоре он умер внезапной смертью посреди долгого, загульного пира. Как жил, так и умер — ни пострига не принял, ни в грехах не покаялся, чем в последний раз особенно огорчил свою набожную жену Анну Ногаевну. Похоронив мужа, которого неведомо за что любила преданно и безмерно, ногайская дочь постриглась в монахини, чтобы тем верней отмолить у Господа великие Федоровы прегрешения…

Так что, прикидывая в уме нынешние силы великого князя, Михаил Ярославич ясно видел его слабость и одиночество.

Не было то скрыто и от других.

Несколько месяцев тому назад пришли в Тверь послы из Новгорода. Жаловались на скупость великого князя, озорство его бояр, похабно в голос ругали недоумком и выблядком Андреева сына Бориса, посадского же Андрея Климовича, которого сами и выбрали, клялись сбросить в Волхов с моста. И на то хитрые «плотники» как бы просили Михайлова дозволения. Этим, во-первых, они думали тверскому князю польстить, а во-вторых, хотели заранее привлечь его на свою сторону на случай гнева Андрея Александровича, которого они (впрочем, как и всякого другого великого князя) не любили, а лишь терпели. Андрея новгородцы к тому же боялись и за этот страх еще пуще его ненавидели.

На их уловку Михаил Ярославич тогда не поддался.

— Я вам не князь. А вольным дозволения никто ни на что дать не может, — ответил он новгородским послам.

Не верил он им. Но все же, поддавшись уговорам своих бояр, составил с «плотниками» тайную грамоту, согласно которой Тверь и Новгород обязывались стоять друг за друга во всякой войне: с татарами, с немцами, с литвинами, с великим ли князем или каким иным общим врагом. Таким образом, заручившись его поддержкой, новгородцы отбыли, хотя никаких мер против Андрея Александровича не предприняли, вероятно рассудив, что настоящий миг для этих мер еще не пришел.

Собственно, новгородцы, да и сам великий князь сейчас Михаила Ярославича мало заботили. Другое не давало ему покоя. Новая ныне на Руси нарождалась затея, грозившая ей неведомыми покуда бедами.

В Москве входил в силу, во вкус богатства и власти, младший отпрыск Александрова рода — князь Даниил. Почувствовав слабость старшего брата, которого прежде всегда поддерживал, Даниил Александрович явно начал плести на него тенета. Оно и понятно: следующим владетелем великокняжеского владимирского стола должен был стать именно Даниил. Худо было еще и в том, что, не научившись опытом братьев, Даниил Александрович становился на путь, только что пройденный до него Андреем. Как Дмитрий был для Андрея хуже бельма на глазу, так и Андрей для Даниила из любимого брата превратился в главную помеху достижения своей цели. У Михаила Ярославича не было сомнений в том, что, как только московский князь обретет еще силы и найдет поддержку у татар, тотчас закончится тихое великокняжеское сидение на Городце и начнется очередной передел, который не обойдется без крови. Крови, возможно, куда более обильной, чем даже и та, что пролил ради первенства над братом Андрей Александрович.

Дело было не в одном лишь характере Даниила и в его вполне определенных, выстраданных за годы правления старших братьев намерениях, которые в последнее время он не слишком скрывал, дело было в труднопредставимых теперь, однако ужасных последствиях, какими в будущем грозило Руси вхождение на владимирский стол младшего из сыновей Невского. Михаил Ярославич не пророчествовал, но знал это верно.

Как и братья, главной страстью в жизни Даниил Александрович почитал власть. Правда, от прямодушного брата Дмитрия, всю жизнь утверждавшего свое право на власть храбростью и мечом, его отличали хитрость и изворотливость; от мнительного, подверженного злобным припадкам Андрея — сладкоречивость и осторожность; а от обоих — дальнозоркая расчетливость алчного ума. Скуп был Даниил более, чем оба брата, взятые вместе. Хотя и тот и другой изрядно блюли свои выгоды, в сравнении с жадностью младшего брата жадность Андрея и Дмитрия казалась щедростью…

Впрочем, благодаря именно этим свойствам за двадцать с небольшим лет правления Даниил Александрович сумел превратить бедный, захолустный московский удел, доставшийся ему от батюшки по меньшинству среди братьев, в довольно богатое княжество со своим стольным городом, росшим, подобно Твери, как на дрожжах. Разными льготами да послаблениями (так же, как и тверской) московский князь манил в свою землю дельных и охочих людей.

Однако не то мучило и не давало покоя Михаилу Ярославичу, что Даниил Александрович займет-таки великокняжеский стол (да и как могло быть иначе, если после брата его черед наступал володеть?), но то, каким путем он займет его, какие жертвы не убоится принести для того, если все же решится воевать власть у брата силой, а главное, на что московский князь затем употребит эту власть?

Достанет ли одной лишь стяжательской сути Даниилу Александровичу на то, чтобы управиться со всей Русью? Не выйдет ли так, что, сделавшись великим князем, в своем безмерном корыстолюбии все русское добро он в один дом снесет, не станет ли он тем хорьком, который ради одной несушки весь курятник на пух изводит? От одного куркуля, бывает, вся улица стонет, а тут не улица — Русь…