Он несколько раз повторил это слово, словно возбуждая в себе странно отсутствующую ненависть к убившему мать демону. А что сделал бы отец на его месте? Сколько он разговаривал с сыном, но почему-то в памяти остались только отдельные фразы. Да и было Сашке тогда всего лишь двенадцать лет. Меньше чем сейчас Дану. Хотя этот мальчишка кажется в свои тринадцать почти взрослым. Так что же это? Спокойствие или безразличие? Может быть, ключ вот в этих словах отца? «Никогда не суетись. Если попадаешь в трудную ситуацию, ищи выход из нее. Если выхода нет, пытайся его создать. Используй свои силы и силы тех, кто готов тебе помочь или даже не готов. И если тебе потребуется срубить дерево, чтобы выбраться из болота, сруби его. Правда, имей в виду, что потом придется посадить десять деревьев. Оглянись вокруг и задумайся». О чем задумываться? И что можно использовать, если все, окружающее тебя, иллюзия?

Иллюзия? Сашка открыл глаза. Встал. Подошел к краю тропы. Ее продолжение колыхалось в тумане где-то впереди. Каменные плитки заканчивались под ногами, а дальше начиналась бездна. Бездна, созданная его же воображением и сжигающая воображаемым, но вызывающим настоящую боль пламенем. Он сжал крепче рукоять меча, размахнулся и изо всех сил ударил им по камню. Искры полетели из-под лезвия. Камень треснул, а на клинке образовалась уродливая вмятина. Сашка опустился на камень, положил на колени меч и стал пристально смотреть на поврежденный металл. Края вмятины занимались дрожащей дымкой, расплывались, но он настойчиво желал сохранить дефект. Требовал, чтобы на лезвии осталось повреждение. Ясно представлял себе, как оно выглядит, и запечатлевал образ. Сашка чувствовал, что задача выматывает его. Клинок дрожал. Кисти рук расплывались в дымке. Капли пота скатывались со лба, текли по переносице, щипали глаза. Он встряхивал головой, не отрывая глаз от лезвия. А потом стало легко. Вмятина осталась. Он потрогал ее пальцем, отложил меч в сторону, взглянул на камень. Трещина исчезла. И тогда Сашка разулся, опустил ноги вниз, откинулся назад, лег спиной на холодный камень и закрыл глаза.

Он любил это место с детства. На околице деревни начинался высокий холм, который господствовал над всей округой. Как говорила тетка, если бы в деревне когда-нибудь собрались строить церковь, лучшего места не смогли бы отыскать. Но церковь стояла в селе в сорока минутах пешего ходу, поэтому холм не пригодился. Ниже его верхушки в непролазных зарослях орешника бил холодный родник, но самый оголовок возвышенности оставался лысым, если не считать неведомо как занесенной раскидистой сосны. В округе росли все больше березы, осины, липы, тополя и ясени. Деревенская улица подступала к подножию, огороды крайних домов так и вовсе пытались забраться на склоны холма, но тропы наверх не было, так, чуть заметная стежка. Дорога, превращающаяся по весне и к осени в непролазную колею, сразу перед холмом виляла направо, делала вынужденный крюк почти в три километра, проскальзывала по берегу небольшого озера и, не доходя до села полкилометра, облегченно выбиралась на выщербленный асфальт. Зимой с верхушки холма съезжали приезжие лыжники, а примерно с середины склона – деревенские мальчишки на набитых соломой полиэтиленовых мешках. Летом холм пустовал. Любителей посиделок под деревьями отпугивала густая крапива и утомительный подъем. Да и зачем лезть на такую высоту, если под боком озеро, юркая речка, а за селом еще две, обильные мягким речным песком, рыбой и пологими берегами.

Первый раз Сашка забрался на холм вместе с отцом. Уже на четверти склона он стал ныть и проситься к отцу на руки, но тот был непреклонен. «Если дашь себе слабину, – сказал отец, – даже то, что уже прошел, окажется напрасным. Получится, что ты словно и вообще не поднимался». Поэтому стоило сыну заныть, как отец объявлял привал, торжественно доставал печенье или бутерброды, и они сидели на мягкой траве, пока Сашкино нытье не улетучивалось без следа. Привалов пришлось сделать не меньше пяти. Последний оказался совсем близко от растопырившей ветви сосны. В этом месте стежку пересекал, обнажая известняковую основу холма, ручеек. Они разулись, с замиранием сунули в ледяную воду затекшие ступни, пошевелили пальцами и вновь натянули обувь. Еще пара сотен шагов, и Сашка дотронулся ладонями до скользкой рыжей коры, огляделся и задохнулся от восторга. За его спиной прилепилась к холму маленькая родная деревенька, прильнуло круглое зеркало озера и синяя нитка узкой речки. Впереди раскинулось село, а за ним тянулись, извиваясь, еще две поблескивающих речных ленточки. Где-то над головами звенела маленькая птичка. Стрекотали кузнечики. Жужжали в близлежащих зарослях бузины огромные мухи. Теплый ветерок касался лица. Внизу ветер то налетал порывами, то затихал, а здесь, он дул постоянно. Неторопливо и свободно. И размазанные ветром по светло-голубому небу полупрозрачные хлопья облаков казались ближе.

Они провели на вершине половину дня. Облазили таинственные пустоты в известняке. Собрали несколько горстей земляники. Протоптали дорожку в крапиве к самому началу ручья и, оборвав лопухи, устроили из замшелых камней что-то вроде ложа для родника. А перед тем, как спускаться, вновь сели на край ручья и опустили в него босые ноги. Вода удивленно огибала неожиданно возникшие препятствия. Ручей струйками пробирался между пальцами, щекотал подошвы и разбиваясь о пятки, торопился скрыться в траве. Прошли какие-то секунды, и вот уже струи не казались холодными. Они согревали и растворяли усталость.

Сашка открыл глаза. Тропа исчезла. Его ноги омывал выбегающий из клочковатого тумана ручей, а впереди лежала обычная луговая тропка, отмеченная чуть примятой травой и сбитой ранним пешеходом росой. Впереди, там, где должна была находиться вершина холма, смутно угадывался силуэт сосны.

Сашка поднялся, наклонился к ручью и напился холодной воды. Умылся, бросив пригоршню ледяных брызг на лицо, шею, голову. Повесил на шею сапоги, связав их шнурками, поднял меч и босиком пошел вверх. Сосна плавно выплыла из тумана. Он почувствовал, что опавшая хвоя заколола подошвы, провел рукой по золотистой коре, задержался на мгновение, впитывая тепло и силу дерева, и стал спускаться с противоположной стороны холма. Тропинка обогнула кусты бузины. Сашка вновь почувствовал под ногами теплый камень и оглянулся. Туман за спиной уже спрятал в себя верхушку холма. Только трава, прореженная одуванчиками, все еще пробивалась между камнями. Сашка остановился, вырвал из-под привязанного к спине меча обрывки куртки, выбросил их, обулся и, сжав в руке меч, пошел вперед.

Тропа стала забирать вверх. Туман рассеялся, и Сашка понял, что идет по дну ущелья. Из морока поднялись отвесные скалы. Тропа извивалась между каменных осыпей, подныривала под валуны и завалы. Преодолев очередную преграду, Сашка услышал тяжелые шаги.

Из-за поворота появился арх. Чудовище потопталось на месте, словно собираясь повернуть назад, но увидело Сашку. Маленькие глазки под нависшим лбом округлились, толстый язык высунулся из безгубого рта и мазнул под носом. Арх заметил добычу. Ему навстречу двигался кусок мяса, вооруженный жалким куском железа.

Сашка остановился. Он не почувствовал ни ужаса, ни обреченности, которые приходили в сотнях предыдущих поединков. Ему предстояла тяжелая, неприятная, может быть, невыполнимая работа. На него двигалось ужасное существо, напоминавшее вставшего на задние лапы носорога. Складки кожи броней свисали с живота, с груди, с плеч. Огромная дубина лежала на правом плече. Уродливые пальцы нетерпеливо сжимались на засаленной рукояти. Арх торопился к пиршественному столу. Сашка поднял меч, слегка согнул ноги и замер. Наставник молчал. А полузверь, издавая восторженный рев, уже поднимал дубину. Сашка рванулся вперед, когда она уже опускалась на его голову. Кувырнулся под рукой арха. Рубанул мечом. Сначала по правому колену, а затем по сухожилию над гигантской пяткой. Отбежал и снова замер.