Однако позади Форреста Ньюэла, было похоже на раму написанной им самим картины, изображавшей небоскребы Манхэттена. Он выслушал мою историю за четыреста долларов в час, уточнил некоторые подробности, откашлялся и заявил:
— Похоже, вы в затруднительном положении, миссис Мейерс.
Я не очень разумна и последовательна, и не принадлежу к тому типу людей, которые, сказав «а», тут же говорят «б». Я не могу также думать целыми предложениями. Однако сразу после разговора с Форрестом Ньюэлом мне в голову пришла мысль, сразу оформившаяся в законченное предложение: если я попаду в тюрьму, то выйду оттуда уже старухой.
Я внушала себе, что должна успокоиться.
Они могут арестовать меня?
По-видимому, до похорон — нет. Разумеется, на ваш арест необходим ордер.
A его трудно получить?
Очень сожалею, но в вашем случае— нет. Этот… — он сдержался и не произнес в присутствии леди «черт побери». — Этот нож — большая помеха.
Я хотела, чтобы он нахмурил брови или хоть сжал руки в знак сочувствия к моему затруднительному положению. Но он сидел совершенно спокойно на своем троне из коричневой кожи, положив руки перед собой. Он был так спокоен, что вовсе не двигался. Когда он произносил какие-то слова, они с трудом просачивались сквозь плотно сжатые губы. Я едва разбирала, что он говорил.
Я не могу предугадать результат моего разговора с окружным прокурором, но арест, если и не неизбежен, то весьма вероятен.
Но улики такие косвенные. Он был заколот в моем доме моим ножом. Вот и все.
Все? А ваши отпечатки на орудии убийства?
Я говорила вам…
Миссис Мейерс, проблема в том, что нет фактов, доказывающих, что в вашем доме был кто-то еще.
Черт возьми, но ведь этот кто-то был! — закричала я. — Там ведь был еще и убийца!
— Миссис Мейерс, пожалуйста. Вы должны понять…
Я должна была податься вперед, чтобы услышать то, что он говорит.
— Если убийца был в вашем доме, полиция скоро определит это. Не забывайте, будут результаты вскрытия, не говоря уже о других проверках. Возможно, в каком-то рапорте и появится сообщение о том, что нож брали уже после смерти. И все будет великолепно!
Великолепно? Я задумалась. Этот модник, видимо, никогда не занимался уголовными делами.
Вы когда-нибудь вели дела об убийствах? — спросила я.
В последнее время нет. Но я работал три года в своем округе как помощник федерального прокурора, при Фрэнке Хогене, здесь в Манхэттене, в пятидесятых.
Цвет моего лица, видимо, сменился с бумажно-белого на прозрачно-зеленый, потому что он тут же добавил:
— Убийства, коррупция, уклонение от налогов… это все равноценно для судопроизводства. Главное — законы, лежащие в основе — и все. А теперь скрестите пальцы, чтобы все остальные проверки были удачны, но и не слишком поддавайтесь оптимизму.
Я постаралась быть адвокатом сама себе:
— Проверки, вероятно, покажут, что следов от машин было больше, чем от одной машины Ричи.
Если бы глаза Форреста Ньюэла не были открыты, я бы решила, что он спит. Его грудь то вздымалась, то опускалась. Он был абсолютно спокоен. Я же говорила с такой горячностью, на какую только была способна:
Послушайте, в кухне на полу была грязь. Я подумала: «Машина Ричи стоит, рядом, у дороги. Почему тогда у него столько грязи на ботинках»? Дождя не было. Скажите, на этот случай они не делают проверок?
То место, куда ведут следы от шин, как вы сами сказали, очень часто используется для парковки игроками в теннис. А раз вы считаете, что грязь — это важная улика, то полиция скажет вам, что ее занес на кухню ваш муж.
— Вы тоже считаете, что это я убила своего мужа?
— Всем моим клиентам я говорю, что это совершенно не имеет значения — что я думаю. Важно то, что думают власти.
Я не убивала его!
Не расстраивайтесь, миссис Мейерс. Это еще не конец, вы понимаете. Это начало длинного процесса.
Меня посадят в тюрьму, как вы считаете?
Не знаю. У меня нет ничего определенного.
Но это возможно?
Если мы найдем доказательства, что вы непричастны к смерти мужа, или выяснится, что кто-то другой больше заслуживает внимания полиции, все встанет на свои места, и вы успокоитесь. Если же нет, я бы посоветовал вам признать вину и тем самым сократить себе срок. В этом случае, с сожалением должен заметить, вам придется некоторое время провести в тюрьме.
Когда я снова обрела дар речи, я спросила:
— Некоторое время — это сколько?
— Самое худшее, что вас ждет, — он улыбнулся, но тут же опять скорчил скорбную гримасу, — не больше, чем от двенадцати до пятнадцати лет.
Я встала.
— Нет, не так. Уверен, будет меньше.
Мы распрощались. Меня мутило. Я боялась, что меня вывернет прямо на блестящий черный пол холла фирмы Джонстон, Пламли и Уитбред.
Лифт распахнул передо мной дверцы. Я вышла на Парк-авеню. Она казалась переполненной деловыми женщинами. Одинаковыми, элегантными, с утонченно-хищными лицами и блестящими волосами. Ни одной в темно-сером костюме. Не тот сезон. Они знают, что носят — костюмы из шотландки с длинными юбками до середины икр, ноги обтянуты темными чулками. Я пробиралась через толпу, и, казалось, они знали, что мне надо уступать дорогу. Осторожно! — как бы телеграфировали они друг другу. Ярко выраженная провинциалка!
Я с трудом сдерживала тошноту, не желая, чтобы меня вывернуло на глазах всех этих дам. Их губы, обведенные контурным карандашом, плотно сжались бы от отвращения, если бы я только слегка застонала. Я чувствовала себя плохо, очень плохо. Если бы меня вывернуло, они бы скривились, отвернулись и спросили бы друг друга: «Представляете, сколько она съела за завтраком?». У меня началась изжога. Я сделала глубокий вдох. «Нет, — сказала я себе. Это было бы равносильно тому, чтобы показаться недомогающей перед сотней Джессик».
Джессика: я отдыхала, повернувшись спиной к улице. Думай! Была ли Джессика в доме вместе с Ричи? Знала ли она, что он был там? Отдохнув, я продолжила свой путь. Я шла совершенно бессознательно и только через два квартала поняла, куда иду.
Я опустилась на горячее сиденье такси. Когда Ричи начал проявлять недовольство своей жизнью, как раз с того вечера, когда Джоан Дрисколл высмеяла Галле Хэвен и назвала Ричи «помещиком Мейерсом», он начал собирать данные о престижных кварталах в Манхэттене: о таких, как Бикман и Саттон-плейс, которые еще и выходили на реку, как уютные маленькие улочки Стиффен-Корт, Хендерсон-плейс и Грейси-сквер. Назови такой адрес любому человеку высшего света и в ответ услышите: «Великолепно!»
Он переехал на Грейси-сквер, в небольшой двухэтажный особняк с видом на Ист-Ривер, такой же высокий и грациозный, как Джессика. Когда она перешла на работу в Дейта Ассошиэйтед, она целиком посвятила себя, согласно ее собственным словам, «небольшим ужинам» человек на тридцать. Я бывала у нее на различных коктейлях и пыталась поддерживать разговор с ее безупречно вежливыми друзьями, многие из которых спрашивали у меня: «Что происходит со средней школой в Америке?». Они пытались очаровать меня: я— жена президента. Я делала вид, что не замечаю их отношения к себе, как к скучной особе, и старались не соблазняться почти театральным видом плавного движения катеров и барж, открывшимся из ее окон. Вместо этого я пыталась вести оживленную беседу. И я добилась успеха независимо от того, спал ли со мной Ричи, когда мы возвращались домой, или нет.
Я вышла из такси и подошла к железным воротам. Мне навстречу вышел привратник — представительный одетый в темно-синюю униформу великан со светлыми усами щеточкой — и оценивающе взглянул, достаточно ли дорогой у меня костюм.
Доброе утро, — сказала я, решив, что это звучит более по-городскому, чем просто «Привет!»
Чем могу служить?
Пожалуйста, мисс Стивенсон.
Он поднял пушистые светлые брови, давая понять, что он знает про Ричи. Мое сердце тяжело стучало. А что если Гевински сейчас там, с Джессикой? А что если она позовет полицию?
