Я рассказала Алексу, что случилось с отцом. Ни «Боже!», ни даже вздоха.

— Хочу, чтобы ты приехал домой как можно скорее, — сказала я.

Молчание.

— Алекс, я хочу, чтобы ты приехал домой сегодня.

Никакого ответа.

Ты понял?

Да-а.

Перевести тебе деньги, чтобы ты приехал?

Нет.

У тебя хватит денег на билет в оба конца?

Да. Но сначала мне надо вернуться в Бостон.

А где же ты сейчас?

Где? В Нью-Гемпшире.

— Там у тебя дела?

Молчание.

— Приезжай домой, по возможности… — я не докончила фразу.

Алекс положил трубку.

К кому я могла обратиться? Все лето я читала разные справочники, как пережить развод. Во всех звучала одна и та же здравая мысль: вы должны твердо стоять на ногах. Но с тех пор, как мне исполнилось двадцать два, я не знала, что это такое. Ричи всегда заботился обо мне: общественная жизнь, семейная жизнь, интимная жизнь, финансовое благополучие. Он был единственным, кому я раз в году сообщала, что с моей маммограммой все в порядке.

Во всех справочниках говорилось одно и то же: тогда я была собственностью — теперь же, когда я стала ничьей, у меня исчезло чувство уверенности. Даже после того, как Ричи ушел, если случалась какая-нибудь неприятность на фондовой бирже или с маммограммой, я звонила ему, и казалось, что все неприятности с разводом отходили на второй план. Я понимала, что в своем офисе, высоко над Грейси-Сквер, он, вероятно, вращает глазами и утомленно говорит Джессике: «Рози». Она же сидит у него на коленях, одобрительно кивает и целует его, пока он со мной разговаривает. В конце концов, он помогал мне — больше этого не будет. Он поручил заняться мной тридцатидвухлетнему выпускнику Медицинского колледжа в Вартоне, но сейчас мне надо, чтобы мною занимался штат целой больницы. Этой женщине надо помочь! Сделайте же что-нибудь!

Кто может помочь мне? Один мой сын с тощей, как ослиный хвостик, косичкой и гитарой занят тем, что рифмует свои мысли с утра до вечера. Другой смотрит в рот женщине старше него на десять лет, с накладными ресницами, пока та полчаса обедает дома и пересказывает ему пятнадцатиминутную консультацию с пациентом, страдающим от прыщей на шее.

Мой отец также не сможет помочь мне. Уже пятнадцать лет, как он умер. Мать жива, но мозг ее быстро деградирует. Это не результат серьезной болезни — просто старческое слабоумие, маразм. В те редкие минуты, когда она еще может понять, что у меня нет мужа, она становится ко мне нетерпимой, обвиняет в том, что я бросила Ричи и теперь могу безнаказанно продолжать, пылкий роман с мужчиной, которого она называет Любовник. В отделе нижнего белья универмага Лорд и Тейлор, куда я привела ее купить купальный халат, она кричала: «Что же такое есть у твоего Любовника, чего нет у мужа?».

Сестра Ричи, Кэрол дружила со мной настолько, насколько может дружить золовка. Мы вместе покупали приданое для наших первенцев. А через неделю после ухода Ричи она пригласила меня на обед в городе, завела бессодержательный разговор о прическах, спорте, баклажанах и как-то между прочим посоветовала мне расстаться с ним элегантно. Для моего же собственного спокойствия. Оказывается, Ричи влюблен в Джессику. Безнадежно влюблен. Совершенно… — я поднялась и ушла. Больше я о ней ничего не слышала.

Могла ли я обратиться к компаньонам Ричи по бизнесу? После всех этих обедов с огромным числом гостей, множества вечеров и ночных бдений, на которых мы обменивались взаимными колкостями и язвительными замечаниями, никто из Дейта Ассошиэйтед не позвонил мне ни разу после ухода Ричи. Честно говоря, для меня это не стало ни большим сюрпризом, ни большой потерей.

Самым близким другом Ричи, настоящим другом в течение семи или восьми лет, была жена его самого крупного клиента Тома Дрисколла, Джоан. Тут меня охватили воспоминания. Давным-давно, еще в Бруклине, до того, как Том стал своим в среде интеллектуальной элиты, а затем и важной персоной в Манхэттене, он был самым замечательным парнем в мире. Мы были закадычными приятелями в начальной школе и, хотя потом росли отдельно, встретились снова и через короткое время стали друзьями в старшем классе средней школы.

Джоан Дрисколл — сухопарая, практичная, бессердечная, что предопределило ее успех в нью-йоркском обществе, — во время первого визита в Галле Хэвен назвала Ричи «дамский угодник Мейерс». Ричи же вместо того, чтобы вышвырнуть ее, отшлепав по тощему заду, только рассмеялся. Он считал Джоан воплощением изысканности. Может, это и было так. После ухода Ричи я позвонила ей, умоляя напомнить ему о незыблемости семейных уз. Они с Томом были вместе уже много лет. Может, ей удастся убедить Ричи, что нам следует попытаться прийти к согласию. Она ответила: «Рискуя показаться резкой, скажу тебе, что последнее, что сейчас нужно Рику — это согласие».

А мои старые друзья?

Мой лучший друг по Бруклинскому колледжу сейчас занимался оптовой продажей спортивных снарядов в Сан-Диего. Другой мой близкий друг в течение последних двух лет был озабочен крахом страстного любовного романа, разводом, повторным браком, ребенком, поправкой своего здоровья.

_У меня еще есть Касс; Но я не могу обращаться к женщине, которая целый день занята на работе, имеет мужа, троих детей, посещающих частную школу, но почти постоянно находящихся дома — то каникулы между семестрами, то рождественские каникулы, то пасхальные каникулы…

У меня есть приятели учителя. Однако, в отличие от меня и Касс, у них нет прислуги, чтобы готовить, гладить, убирать, ухаживать за детьми, посещать супермаркеты. Я знаю, что только три раза в неделю на полчаса к ним приходит прислуга.

Есть еще две приятельницы по пешеходным прогулкам. Стефани перестала писать руководства по вязанию крючком. Ее навязчивой идеей стал коврик с растительным орнаментом — от белых лилий, до прекрасных роз, который она уже заканчивает. Стефани и я вместе кашеварили по пятницам, вместе ходили по магазинам, хотя самым интимным, что мы доверяли друг другу, было, скажем, ее признание, что ее мать отказалась одолжить ей дорогую пелерину из соболя. Меня это не удивило, поскольку ее мать всегда была маловоспитанной, несерьезной и эгоистичной.

Может, мне обратиться к поэтессе Маделейн, которая через три дня после ухода Ричи спросила меня: «Еще одна? Во всей Вселенной? Страдаешь ты! А почему?».

Поистине единственным человеком, оказавшимся рядом со мной в этот момент, был сержант Гевински. Он, по-видимому, утоляет на кухне голод. Заткнул галстук за рубашку, так что виден только узел, и поглощает рулет или булочки, которые оставляют маковые зернышки на его подбородке. Стоит ли мне обращаться к сержанту Гевински?

Миссис Мейерс?

Да?

Я буду очень признателен, если в течение нескольких дней вы останетесь дома. Если у вас возникнет необходимость куда-нибудь пойти, для этого требуется… Ну, вы знаете, как это бывает. У нас могут возникнуть некоторые вопросы.

Я буду здесь.

Хорошо. Надеюсь, что вы не сбежите, — он подмигнул. — Шутка.

Никто из нас не засмеялся.

Мне следовало строго соблюдать домашний арест. Однако я попросила Гевински, и он разрешил мне посетить моих ближайших соседей. И через две секунды, как сказали бы мои дети, я смылась.

Если посмотреть на наши поместья с воздуха, то Эмеральд-Пойнт находится бок о бок с Галле Хэвен, только на более высоком холме. Но если вам придется идти пешком, то, хоть вы и не попадете в чащу лиан и упавших несколько веков назад деревьев, но поймете, что лес, разделяющий наши владения, полон зарослей крапивы и ядовитого плюща, так что продираться сквозь эту девственную природу очень опасно. Другого короткого пути туда нет.

Самый простой путь — спуститься по деревянной лестнице в конце нашей лужайки за домом вниз на берег — через пляж — и вверх по каменным ступенькам, к задней стороне их дома. Обычно мы со Стефани ездили друг к другу на машине. На этот раз я выбрала длинный путь. Почти четверть мили пешком до Анкоридж-лейн, вверх по Хилл-роуд прямо к Эмеральд-Пойнт. Я не была уверена, что это меня отвлечет, успокоит или, что я обнаружу улики преступления.