Я спросила у Стефани, не жалеет ли она, что оставила свою юридическую карьеру ради булочек и воздушных пирожных.

— Нет, — сказала она.

Я почувствовала даже некоторую обиду за нее, за ее неоцененную красоту, за ее неинтересного мужа. Однако моя симпатия к ней была значительно глубже.

Я решила взять немного семги с яйцом с тарелки, чтобы отнести мальчикам: наверх, но, к счастью, Алекс, Бен и «Подозрительная» в этом момент вошли в комнату. К моему удивлению, Алекс не только побрился, но и зачесал назад свои длинные волосы, потратив на это, видимо, не меньше кварты геля, что сделало его сходство с Ричи еще более поразительным. Касс, знавшая его лучше других, была ошеломлена. Маделейн, пораженная, смахнула рукой пот со лба:

— Ты — точная копия своего отца.

У Стефани буквально отвисла челюсть.

— О, Боже, — выдохнула она.

— Как поживаете, леди? — спросил всех Алекс.

Он говорил с произношением истинного представителя рок-н-ролла, будто выросшего на задворках Нового Орлеана.

— Прекрасно, Александр, — сказала Стефани, будучи не в силах отвести от него взор.

Тем временем Маделейн оседлала своего конька.

Надеюсь, ты не похож на него в обращении с женщинами? — спросила она.

Маделейн, — прервала ее Касс, — нельзя ли предложить тебе намордник?

Она фыркнула и повернулась ко мне:

— Помнишь «Человечество»? Я написала в прошлом году.

— Помню, — ответил я. — Очень трогательно.

Касс устало вздохнула и подошла поцеловать мальчиков. Бен был искренне рад видеть ее. Ей уже приходилось как-то общаться с «Подозрительной», и она чересчур энергично пожала ей руку. Алекс же не выразил особого восторга от встречи с Касс. Четыре года назад она, не обращая внимания на мнение других учителей, выставила его из своего класса с усиленным изучением английского языка и с правом распределения после окончания, заявив ему, что ее коллеги ошиблись, и он не выдающийся ученик, а обыкновенный тупица.

Мы все сели ужинать. Нас было семеро. Через несколько напряженных секунд было слышно только позвякивание столовых приборов о тарелки. Говорить было не о чем. Касс спросила Бена о планах стажировки выпускников-врачей и Алекса, какую публику привлекают выступления группы Уош Колд Уотер. Появилось ощущение совершенно обычного обеда. Конечно, с Маделейн, неосторожно пролившей сделанный Стефани соус на поднос Касс, и ее настойчивым: «Тихо! Пожалуйста, мне необходима тишина» — вероятно, для того, чтобы услышать музу, хотя с полным ртом декламировать ей было бы очень затруднительно.

Касс утверждала, что за самоуверенностью Маделейн скрывается смятение, так как она не может больше обвинять своего мужа Майрона в издевательствах над ее поэтическими амбициями, которые якобы мешали ей творить. После развода она переживает то взлет, то падение, но ее опусы настолько ужасны, что даже самое невзыскательное издательство вряд ли опубликует их.

Я же считала, что она так долго жила с мистером Берковицем, что с трудом теперь вспоминает свою девичью фамилию. После ухода Майрона она отчаянно искала свой образ. Что ужасного в том, что она считала себя поэтом?

Я положила себе на тарелку ломтик баклажана, на котором остались следы от гриля, «как тюремная решетка», — подумала я. Я не смогла взять его в рот. Я не понимала, что со мной происходит.

Я положила очень немного масла, — ободряюще сказала Стефани. — Нерафинированного оливкового масла.

Я думаю, ты немного эгоцентрична, — бросила Маделейн Стефани. — Это обычно для таких людей, как ты. Дело не в еде. Рози просто не в состоянии есть. Кто-нибудь из вас читал «Женщины, раса и класс» Анжелы Девис? — она ждала, что мы признаемся, что не читали.

Я читала, — ответила Касс— Какое это имеет отношение к тому, что Рози не может есть овощи, приготовленные Стефани?

Ты бы должна была понять, — парировала Маделейн.

Обычно я понимаю.

— Прошу вас, — прерывая их, сказала я спокойно.

— О, Рози, — откликнулась Касс. — Извини нас за нашу бестактность.

Стефани бросила такой взгляд, будто ей давно следовало быть в своей оранжерее и разбрасывать компост.

Маделейн покачала головой, скорбя обо всем человечестве.

— Если я напомню, кем он был, это утешит тебя? — спросила она меня.

Он был отцом моих детей, Маделейн, которые, к счастью, сейчас рядом.

Они уже не дети! — бросила она в ответ.

Бен уставился в тарелку. Алекс поднял керамическую вазу с картофельным салатом, взвешивая ее в своих ладонях, как бы раздумывая, не запустить ли ее в Маделейн. Она заметила его движение и быстро добавила:

Надеюсь, никто не подумал, будто я хотела сказать, что его убили за то, каким он был?

Есть какие-нибудь новости по расследованию? — спросила Стефани. Казалось, она едва сдерживала себя, чтобы не применить к Маделейн какой-нибудь из приемов каратэ.

— А кто, по их мнению, это сделал? — спросила Маделейн. — Его любовница? Я покачала головой.

— Нет.

— А кто?

— У них есть подозрение, — мягко сказала я.

— Они упорствуют в этом, Рози? — Стефани казалась взволнованной.

— И очень.

Алекс, передай, пожалуйста, картофельный салат своему брату, — сказала Стефани.

Упорствуют в чем? — переспросила Маделейн.

Они считают, что это сделала я, — вынуждена была сказать я.

Это — безумие, — вставил Бен, нацепив на вилку красный жареный перец.

Что бы ты ни сделала, ни одна женщина в мире не посмеет осудить тебя, — скорбно сказала Маделейн. — Он изменял тебе. Помнишь ту поэму, которую я написала сразу после его ухода — после того издевательского приема по случаю вашего юбилея. «Серебряная свадьба И ночь любви Любви и золотого смеха До самого глубокого рассвета, Когда холодный муж С иронией…».

Миссис Берковиц, — произнес Алекс своим бархатным баритоном.

Она возмутилась, что ее прервали.

— Что?

— Заткнитесь!

Я замерла. Маделейн замерла. Замерли все. Затем Маделейн вскочила, и так, что ее стул с грохотом опрокинулся на пол. Она стояла, уперев руки в бедра. Одна секунда, две, три. Она в упор смотрела на Алекса. Он также смотрел на нее. Она первая отвела взгляд и посмотрела на меня. Я молчала. Маделейн выскочила вон.

Стефани, своим мягким успокаивающим голосом, поменяв тему разговора, спросила, разрешила ли полиция пользоваться кухней. Когда я ответила утвердительно, она поспешила убрать посуду со стола; Я заметила, что Алекс не сводил с нее взгляда всякий раз, как она появлялась с новой партией тарелок. Дело было не только в прекрасном лице Стефани — он, похоже, желал выяснить, что скрыто за плотно облегающим голубым свитером и мешковатыми слаксами из твида. Он предложил помочь ей, но она отказалась. Он уставился в ее огромные ясные глаза. Поймав на секунду его взгляд, Стефани пристально на него посмотрела. Затем, возбужденная и внезапно покрасневшая, отступила на безопасную кухню. Бен, конечно, даже не обратил на нее внимания. Он держал под столом за руку «Подозрительную».

— Я видела на улице мужчин, — тихо сказала Касс. — В серой машине в конце аллеи. И двоих перед домом.

— Именно сейчас? Когда вы входили?

Да. А что, они обычно располагаются именно так?

Нет. Думаю, это постоянная слежка.

Какая глупость!

А у тебя есть какие-нибудь подозрения, Касс?

Относительно кого?

Относительно меня.

Никаких, Рози.

В эту ночь шел дождь. Холодный осенний ливень, как барабанными палочками, стучал по сухим листьям. Последнее, о чем я успела подумать до того, как впала в состояние, скорее, оцепенения, чем сна, — что ночной воздух благоухал, и что мне следовало предложить кофе полицейским, сторожившим меня под дождем.

Форрест Ньюэл, эсквайр, из конторы Джонстон, Пламли и Уитбред, самодовольный и плохо воспитанный, похожий на напыщенного адвоката из романов Росса Макдональда, который знает все секреты своих клиентов. Его старомодные в тонкой металлической оправе очки ненадежно сидели на высокой переносице. Золотая цепочка часов свисала из кармана жилета, костюм в тонкую полоску. Я тоже была одета в свой единственный темно-серый, прошлогоднего фасона костюм.