— Продолжаю допрос, — сказал майор Жмуркин, берясь за перо. — Повторите ваше последнее показание.

— Я не хлоп. Я есть Мазур… Вот матка боска ченстоховска. — И человек широко и быстро стал креститься по–католически.

Мы с Мыколой переглядываемся опять. Было ясно, что перед нами просто запуганный бандеровской резней польский крестьянин. Задавать этому запуганному человеку новый, тридцать седьмой вопрос было бы глупостью.

Я не сказал этого майору Жмуркину лишь потому, что перехватил озорной взгляд Мыколы Солдатенко.

Перелистываю обширный протокол, и мне становится смешно. Оказывается, его фамилия — Мазур.

— Не ведал, что вы советская партизанка… Змекал, що то есть… — Мазур запнулся.

— Смелее говорите. Не бойтесь, — подбодрил я.

— …Що вы самостийна Украина. Що вы бандеры…

— Мы — Советская Армия. Разумиишь, пан Мазур? Армия Червона пришла.

Он закивал головой:

— Я з вами… Я к вам… Паны–товажиши…

И зарыдал не то от страха, не то от радости. Ему подали воды. Зубы долго стучали о глиняную кружку. А когда он малость успокоился, я спросил прямо:

— Вы хотите нам помогать?

— Езус Христус… Да чем только можу! Я панам–товажишам свою кровь не пожалею.

— Крови нам, дядько, твоей не надо, — перебил его замполит. — Ты нам все будешь рассказывать. Разведчики придут, пароль скажут, и ты им все выкладывай.

— Куды придут?

— К тебе домой. Ночью.

Человек вдруг упал на колени и опять зарыдал, запричитал:

— Ой, не гоните мене от себе. Раз вы Червона Армия, Советска…

Что можно было объяснить ему? И очень мало, и очень много. Мы вдвоем с Мыколой стали душевно толковать Мазуру то, что знает у нас каждый пионер, каждая неграмотная старуха:

— У нас никто не смеет называть человека ни хохлом, ни юдой, ни кацапом. Понимаешь? Интернационал. Все равны — хто работает… Робит. Працуе… Трудится…

Мазур по–ребячьи всхлипывал:

— Не гоните мине. Никуда не пиду. Я буду у вас коней доглядать, дрова колоть, гной вычищать и конца войны ждать.

— Ждать? — удивился Мыкола. — Нет!.. У нас воевать треба.

— Я на войну не хце.

— Тогда иди от нас, брат, подальше. До дому ступай.

— До дому?! — В глазах нашего собеседника ужас.

Нам казалось, что мы уже начали понимать побуждения этого человека, а теперь опять ничего не могли уразуметь. Снова взглянув на исписанные листы бумаги, прочел: вопрос — ответ… Тут действительно была сплошная галиматья, облеченная в канцелярские фразы, которые просто не доходят до этого вздрагивающего человека. Да и нас с Мыколой он тоже понимал лишь наполовину.

— Ну, ладно, пускай он находится у вас, товарищ Жмуркин. Зачем? Говорит же человек, что будет охотно дрова колоть, за лошадьми ухаживать. Тоже дело нужное. Тем более, сами вы его завербовали…

А на другой день это путаное дело чуть не обернулось большой кровью.

Грохот от нескольких взрывов заставил меня и других, кто был в штабе, выскочить на улицу.

— Особый отдел гранатами закидали! — крикнул связной из кавэскадрона, круто осаживая у штаба коня.

— Поднять всех по тревоге! — скомандовал Войцехович.

Сашка Коженков уже выводил моего оседланного коня. Солдатенко где–то пропадал.

— Оставайся, Вася, в штабе. Прикажи людям занимать оборону и вышли разведку. Эскадрону перехватить все подходы к селу, выдвинув разъезды километра на три — четыре.

Конь взял с места галопом. За мной с автоматами на взводе скакали Сашка Коженков и Ясон Жоржолиани.

Но через несколько минут выяснилось, что паника была излишней. Майор Жмуркин, чуть побледневший, но спокойный, подтянутый, вышел нам навстречу. У плетня он разъяснил, в чем дело.

— Вдруг от дровешни прибегает к нам этот чудак Мазур. Трясется, слова сказать не может. Мы до того уже разобрались, что он какой–то католический псих, и не очень обратили на это внимание. Но все же вышли на улицу. Мазур показывает на спину человека, который прошел наши ворота. «Гражданин, стой!» — крикнул я. Тот молниеносно оглянулся и тут же прибавил шагу. «Стой, стрелять буду!» — гаркнул часовой. В ответ прохожий махнул рукой, в которой я заметил гранату. И сразу же бросил другую. Но обе не долетели. В это самое время из эскадрона выскочили хлопцы, навалились на него и связали.

— Гранатами ранил кого–нибудь?

— Нет. Это же самодельные «консервы»… Одни царапины от них.

Я заметил на рукаве Жмуркина кровь. Сукно его кителя было иссечено мелкой жестью. В голове мелькнуло: «А все же он смелый, мужественный человек, этот Жмуркин… Впрочем, это стало ясно еще во время рейда на Днепр. Тогда Жмуркин тоже был крепко ранен».

Но мысли сразу вернулись к происшествию:

— Допросили?

— Допрашиваем.

— Выяснили личность хотя бы?

— Мазур говорит — это их главный разведчик. «Эсбэ» — «служба беспеки». Безопасность, значит… Гестапо. Кулацкая жандармерия. Кличек имеет много…

— По всему видать, головорез.

— Так точно.

Мы зашли в хату. В углу, на лавке, сидел связанный человек.

Ну и субъект!.. Я — уроженец Правобережной Украины — в юности повидал самых колоритных бандитов: Нестора Махно, Тютюнника. Как–то на улицах Балты мелькнула перед мальчишескими глазами под черным знаменем анархистов знаменитая Маруся. И Заболотный, и атаман Лыхо, и Ангел, и Беда — чего только не застряло ржавым гвоздем в памяти! Но таких я еще не встречал… Отличнейший светло–серый макинтош европейского покроя, галстук с искрой, модные бриджи с рядком пуговиц возле колен сбоку, высокие зашнурованные сапоги на толстой двойной подошве с медными головками гвоздей. По одеянию с ног до пояса — альпинист, выше пояса — дипломат или профессор. Лицо длинное, бледное. Глаза полузакрыты пухлыми, мясистыми, как вареники, веками. Старается держаться бодро, хотя наши конники, видимо, намяли ему бока.

— Фамилия?

Он криво улыбнулся:

— Клещ.

— Ну допустим, Клещ…

— Ой, не верьте ему, — шепнул кто–то подле моего уха.

Только теперь я заметил Мазура. Он стоял у двери, прислонившись головой к косяку, и немигающим взглядом смотрел на того, кто называл себя Клещом. Как будто Мазур боялся, что бандит может напряжением своих довольно дряблых мышц порвать веревки или, как в сказке, напустить колдовского тумана и исчезнуть у нас на глазах.

Я смотрел на связанного, понимая, что он из тех птиц, у которых не добьешься толку. Тут надо было либо ошарашить его чем–нибудь, либо долго плести хитроумную сеть. Догадка блеснула как–то сразу.

— Клещ так Клещ. Хай буде и такая живность, если это угодно пану полковнику.

Пухлые веки дрогнули и поднялись. Прямо на меня смотрели латунного цвета глаза.

— Итак, полковник Гончаренко…

Ненависть блеснула в зрачках задержанного, на скулах забегали желваки, и он с деланой усталостью прикрылся рукой. Но на лбу и висках продолжали дрожать синие жилки, морщилась, не подчиняясь воле, кожа, выдавая беспокойно метавшуюся, растерянную мысль. Я вынул из полевой сумки его же приказ и быстро пробежал глазами несколько фраз. Затем громко и безразлично стал цитировать Гончаренкины откровения. При этом запомнился взгляд Мазура, невольно заставивший меня подумать: «Это совсем не тот темный польский крестьянин, за которого он себя выдает».

— Развяжите руки, — скрипнув зубами, сказал Гончаренко.

— Сперва надо развязать язык, — сострил Жмуркин.

— Все скажу. Развяжете? Нет?

— Спокойно. Два вопроса. Отвечать без вихляния.

— Отвечу.

— Зачем пришел в Мосур?

— Хотел своими глазами увидеть Красную Армию.

— Увидел?

— Да.

— Вопрос второй: согласен распустить свою банду и подписать воззвание к обманутым тобой людям?

Он забился в углу, впрямь собираясь порвать веревки.

— Развяжите руки, аспиды!..

Мы молча смотрели на это беснование минуты две — три. На губах у Гончаренко появилась пена. Напряжение сменилось упадком.

Прискакал Мыкола Солдатенко. Я поручил ему вместе с Жмуркиным попытаться что–либо узнать у этого матерого волка, а сам поехал проверить оборону. Но у подлого убийцы и грабителя, рядившегося в героя ОУН[5], не оказалось больше никаких секретов.