— Надеемся на вас. Конечно, вы не будете рабски цепляться за лес… Южнее Ковпака да Мельника в степь еще никто не ходил. Помните об этом.

«Хорошо, хоть молчит про горы», — подумал я тогда с тревожным холодком.

И вот в Кукуриках, сидя с Войцеховичем над картой, мы уже не раз поглядывали друг на друга, словно молча спрашивали: пора или еще рано круто свернуть на юг?

В этот день мы впервые после выхода за Горынь включили свой радиопередатчик. Тут тоже было одно из партизанских ухищрений. Правда, ухищрений такого рода, за которые в армии наверняка отдали бы под суд.

Пользуясь ненадежностью тогдашних средств радиосвязи, некоторые партизанские командиры на те дни, когда им по каким–нибудь соображениям не хотелось получать указаний свыше, могущих как–нибудь нарушить их собственные планы, просто не выходили на связь. Чтобы в самом начале рейда вырваться вперед, и нам хотелось иметь руки развязанными.

— Не нарваться бы только на непредвиденное распоряжение. Чтоб не путали нам карты, исчезнем для начальства денечков этак на пяток, а? — спросил я как–то старшего радиста.

Тот поморщился, конечно, но скрепя сердце перестал выходить на связь.

Первые три дня он не работал по моему распоряжению, а последние пять дней потому, что мы двигались днем. На марше рации не работали, так сказать, на законном основании. И вот только сегодня, в Кукуриках, мы попробовали включиться.

— Ну, как в эфире? Что слыхать? — спросил начштаба у радиста Борзенко.

— Семнадцать молний, — подморгнул тот. — Как прикажете? Принимать?

— Ну, теперь от Горыни на запад прошли километров двести… Можно и принять. Как думаете, товарищ командир? — кисло пошутил начштаба.

Я утвердительно кивнул, и Борзенко скрылся. Мы же стали излагать подошедшему Мыколе Солдатенко свои соображения о Польше, о лесах и степи, о повороте к югу.

— Ход конякою? О цэ добре. Цэ вы разумно удумалы… Ей–ей, разумно… А що той радист так швыдко бигае? Хиба ж его горчицею помазали? — спросил вдруг наш когда–то немногословный Солдатенко. Вообще в последние дни он стал на удивление разговорчивым. Просто не узнать человека.

— Радиосвязь с Киевом сегодня включаем, — ответил хмуро начштаба.

— Ага, ага… Ну и як? — оживился замполит.

— Семнадцать молний…

— Ой, будут вам, хлопцы, ще громы, а не тилько молнии.

Мыкола Солдатенко как в воду глядел. Были нам и громы, были и молнии. Хмыкая, Мыкола читал:

— «Предлагаю немедленно с получением сего выйти в рейд из села Собычин…» Запамятував Собичин. В том Собичиде вин немало перваку у Павловского выдудил… Ось, бачите, знову: «Под личную вашу ответственность»… От разбушевався Упал Намоченный. А сам говорыв: «Хлопцы, баста, хто–хто, а вы вже отвоювались…»

Семнадцать молний, все за подписью бравого Соколенко–Мартынчука были в этом же роде.

Войцехович возмутился:

— Ну посмотрите! Он выпихивает нас в рейд. А сам ведь палец о палец не ударил. Размагнитил отряд, сукин сын, а теперь предлагает… Начальство!

— Так ведь он невольно размагничивал–то, — заступился я за насолившего моим хлопцам Соколенко–Мартынчука.

— Ну не кажи, командир, — вмешался и Солдатенко. — За такие дела, знаешь, брат, как мы еще до войны спрашували.

— Гнать таких из штаба, — заворчал Войцехович.

Мне показалось, что у моих друзей появились нездоровые, «антиштабистские» настроения, и я счел своим долгом их поправить.

— Нельзя же так, братцы! Что это вы такими словечками бросаетесь: начальство, штабисты. Чтобы нас в рейд подготовить, нашими делами сколько ответственных товарищей занималось: и секретари ЦК, и командующий фронтом, и служба тыла, и Украинский штаб партизан. А у вас получается, будто в штабах да среди начальства только бюрократы одни… Нет, Мыкола, это ты что–то загибаешь.

— Ничего мы не загибаем. И не отрицаем заботу о нас руководства. Но вот дурак в штабе — это явление страшное, — взъерепенился вдруг Войцехович.

Нет, мой начштаба был определенно белой вороной среди штабистов, обычно довольно дружно отстаивающих честь мундира своей корпорации. Я так и сказал ему об этом откровенно, добавив, что такие обобщения обычно до добра не доводят. Он посмотрел на меня набычившись, а затем вдруг улыбнулся:

— Так я же не по адресу начальства вообще. Я не обобщаю. Тут вполне конкретный, частный дурак…

— Значит, ты тоже честь мундира штабов таким способом защищаешь? — спросил я.

— А как же? В штабе должны сидеть только умные, талантливые, честные люди. Тут один дурак…

— Ну, ладно, ладно, — перебил его я, так и не уяснив, чего они так взъелись на этого Соколенко–Мартынчука.

Только гораздо позже, после войны, понял, что если бы не помощь партии, Военного совета фронта, Строкача и Ковпака, то и один конкретный, как сказал Вася, «частный дурак» вполне мог бы сорвать наш рейд.

Об этом командир 2–й Молдавской партизанской бригады Яков Шкрябач так записал в своей книге «Дорога в Молдавию»:

«Когда я, сидя над картой, намечал маршрут обоза, у меня возникла мысль, что по такому лесному коридору можно провести незамеченным крупное войсковое соединение, а затем внезапно ударить на Ковель, Луцк, Львов в обход группировки противника, державшейся в районе Шепетовки. Со своим предложением поехал к Сидору Артемьевичу Ковпаку.

Мы долго ходили по Собычину, обсуждая положение на наших боевых участках. Ковпак до этого также отправлял в Овруч обоз и тоже пришел к этой мысли. Но он предложил еще кое–что… Севернее, в Пинских болотах и Полесье, стояло много партизанских соединений и отрядов, которыми командовали Бегма, Сабуров, Иванов, Жуков, Таратута, Рудич, Мирковский, Сатановский, Яремчук и другие. Южнее находились первое Молдавское, Шепетовское, Каменец–Подольское и другие партизанские соединения. Ковпак считал необходимым объединить их, создать партизанский корпус и бросить его вперед, на Сарны, Ковель, Луцк, а вслед за ним вывести крупные соединения Красной Армии. «Дела этих партизанских отрядов кончаются, и из боевых хлопцев можно создать добрую армейскую единицу, способную глубоко вгрызаться в тылы врага», — рассуждал он.

Нас позвали обедать. За столом сидел незнакомый мне, приехавший от Бегмы, полковник. Сидор Артемьевич представил меня: «Оцэ наш сусид Шкрябач». Полковник молча подал мне руку, но не назвал себя.

Во время обеда Ковпак изложил свой план продвижения крупных войсковых сил в Полесье, а также рассказал о задуманном им объединении всех партизанских отрядов.

Некоторое время все молчали, а потом посыпались вопросы, касавшиеся, главным образом, деталей. Ковпак охотно принялся за разъяснения и собирался развернуть карту, как вдруг заговорил полковник.

— Эта идея, Сидор Артемьевич, — полунебрежно заметил он, — на первый взгляд сулит большой стратегический успех. Но она совсем не продумана, фактически невыполнима и, как мне кажется, не годится…

— Чому ж вона не годытся? — спросил Ковпак.

— Трудно мне вам, Сидор Артемьевич, это объяснить, — вздохнул полковник. — Существует целая наука по этому вопросу, и тем, кто не изучал ее, все кажется чересчур простым и ясным…

— Так выходит я, по–твоему, дурак в военном деле? — поднял Ковпак глаза на полковника. — То есть, я не понимаю тактику?..

— Да что вы, Сидор Артемьевич?.. Я имел в виду то, что вы не изучали всех тонкостей военной науки, и задачи такого масштаба вам просто не по плечу… Это же крупный стратегический план!.. — примирительно, но с достоинством знатока проговорил полковник.

Ковпак вышел из себя. Он встал, уперся кулаками в стол.

— Вон!.. Щоб и духу твоего тут не було!.. Иш ты! Вин закончив академию, а всю войну просыдив за тысячу километров в штабе!.. Мы воювалы, а вин — бачь — якусь учену стратегию строив!..

— Да что вы, Сидор Артемьевич!.. Я же ничего не сказал обидного. Я только напомнил, что стратегия — весьма сложное дело! — извивался полковник.

— Войцехович! Павловский! Выпровадьте его!.. Чуете?.. Снарядите отделение из кавэскадрона и перебросьте через линию фронта сего стратега, — совсем рассердился Ковпак. — Вин мене учить приихав, колы война закинчуется!.. А ну, швидко!.. Через пивгодыны щоб його тут не було!