— А ну, двигай за мной следом! — приказал Стахей. — Не поедешь, прогоню из приказчиков.

Нечего делать, съехал с берега на лед Лукьян. Страшно ему, крикнул на лошадь, помчался, догнал хозяина.

И тут началось: черное под ногами коней полыхнуло, лед разломанный зазвенел, зашумела взбурлившаяся вода. Отчаянно закричал Стахей, отчаянно закричал приказчик, отчаянно заржали кони. Были люди на реке, были воза, были кони — ничего не стало, пусто, лишь колеблется взломанный лед да лопаются пузыри. А из пихтача слышится смех: черти животы надрывают.

Вышел из урмана на берег Гнилой речки Материковый Мужик, покачал головой, сплюнул и ушел обратно.

Появилась у речки Масси Пая, высунулась голая из гущины, крикнула:

— Не уважили!..

Кедр качался на ветру и грозно шумел и скрипел раздвоившейся вершиной...

Как лебеди белые, плывут по Оби теплоходы, в ту и другую стороны идут, людей везут. А большие буксиры баржи толкают с лесом, досками. Много лодок туда-сюда снуют, быстрые, как щуки. Сегодня здесь, завтра там — как по-щучьему велению, чудо-лодка может забросить тебя по речкам в любой таежный угол, хоть к черту на кулички. Обновилась Обь. Не верится даже, не так давно все иначе в Сибири было. Послушайте!..

У купца Флегонта на стрежевом лове коловщиком робил молодой цыган Юрко. Было ему двадцать, силы хоть отбавляй, один коловщиком стоял, невод удерживал, когда неводили рыбу. А длина стрежевого невода — семьсот метров.

На том же стрежпеске работала засольщицей цыганка Аганя, красавица. Пела — заслушаешься, плясать выйдет, всякого подмывает вслед за ней на круг выскочить. Юрко и Аганя любили друг друга, и зимой после неводьбы, на мясоед, хотели пожениться.

Флегонт же богач, был сластолюбец, напьется вина, сделается на морду красным, взглядом по бабам-работницам блудит, глазами грех вершит, распаляется.

Раз он велит своим подручным подпевалам: заманили бы они за песчаный бугор Аганю да растянули бы на земле, а он за кустами будет дожидаться. Да чтобы тихо было, без ржанья.

— Сделаем, сказали подручные подпевалы, — нам эвто ниче, ха-ха, не стоит, только ты нас, великатный купец, не обдели.

— Не обделю, — сказал Флегонт. — За красный товар плачу дорого.

Исполнил задуманное Флегонт, и с того началось. Аганя от позора в омут головой — искали, не нашли. А Юрко на Флегонта с ножиком...

Поставили Юрко пред очи судьи неправедного, и тот одним махом присудил ему каторгу, пять лет обских галер, — и тотчас надели на Юрко кандалы, а на плечи натянули лямку. И поплелся он по берегу вместе с другими страдальцами.

Долог путь бурлака-галерника. Начинается на восходе, кончается поздним вечером, когда, как повсюду в северных странах, сходится с зарей заря. Заря с зарей сойдется, уснет на час-другой галерник на песке под звездным дождем. А лишь высунется из-за леса солнышко, с каюка дерет горло приказчик:

— Эй, шантрапа, вставай, время!

Идет по берегу супротив течения таежной речки Юрко, а комарья да мошек — не продохнуть! Облепили со всех сторон, жалят, кровь пьют. От комариного яда глазки-щелки, лицо — маска, все тело горит, будто крапивой настегали.

Яр — вдоль яра плывет купеческий каюк, Юрко на греблях сидит, веслом угребает. Опухло лицо, не лицо — луна. В ушах звон, в сердце гнев ключом бьется: где правда? Убийца на свободе ходит, справедливый Юрко кормит своей кровью комаров!

Выше, выше по речке купеческий каюк. Что ни верста, то новые преграды, их надо одолевать. Залом — топором руби, перекат — на руках каюк перетаскивай. Исчезла речка, под землю ушла, лодку надо тащить волоком. Тяжела каторга!

Пол-лета волокутся в вершину галерники, иные, обессилев, упадут, не встанут. Мертвым вечно спать, живым дальше плестись, увязая в тине по колена, волоча за собой каюк.

Приволокутся в вершину реки галерники, перетаскивают в лабазы купеческое добро: водку да бисер, сукно да медные бляшки, крупу да муку — и пойдут обратно. И с привезенным добром до зимы останется вооруженный огненным боем смелый приказчик. Придет ярмарочное время, понаедут остяки-таежники — начнется обмен и обман: дюжина крупинок-бисеринок — соболь, медная бляшка — выдра, бутылке сивухи цены нету, мешка пушнины мало. Но до купеческих барышей Юрко дела нету: тащит он на Оби с товарищами баржу. Бросят якорь повыше, в песок, сами вернутся на баржу, ворот крутят, канат натягивают, баржа медленно вверх против течения идет.

Редко бывает — пофартит бурлакам: попутный подует ветер, тогда распускают парус, и ветер несет баржу.

Однажды солнышко пекло, ветер дул — шли под парусом. Бурлаки сидели на палубе, отдыхали. И Юрко вместе со всеми отдыхал. Вдруг кто-то закричал:

— Смотрите, утопленник!

Все бросились к борту. Река подбила к барже что-то безобразное, раздутое, вонючее, обернутое в красные лоскутья. «Аганя! — мелькнуло в голове Юрко. — Кофта-то красная ее!..»

Юрко закрыл глаза. Бурлаки закричали:

— Пихай, отпихивай падаль, нам она не нужна! Отпихнули.

Юрко сидел на палубе с закрытыми глазами, думал: «Бурлачу, голод и холод и комаров кормлю, а все равно живу. Живу — это лучше, чем падалью заделаться!..»

И с той минуты уверовал в себя Юрко: все испытания он вынесет, стерпит, а как дадут ему свободу, так в степь, где кочуют цыгане, уедет, женится, семью заведет, будут у него дети, станет им про обские галеры рассказывать, накажет: ножик против купца держать вострым, чтоб рука, когда время придет, как у него, не дрогнула.

Охотник Василий на промысел идет, слышит: под землей два черта-хозяина между собой в карты зубятся. «Послушаю-ка я, о чем они толкуют», — подумал Василий. Остановился — слушает.

— Денег у меня больше нету, все проиграл, — говорит черт-хозяин Василиева урмана. — На кон ставлю наших с Василием белок.

— А по мне хоть душу поставь, — отвечает хозяин-сосед. — Принимай — сдаю, видишь, очко. Были белки ваши, стали наши, так-то. Что, еще будешь играть?

— Ставлю — сохатых...

— Я и сохатых выиграю, вишь, опять двадцать одно. Были лоси ваши, стали наши.

— Косачей ставлю с рябчиками...

И опять проиграл...

За короткое время черт-хозяин Васильева урмана всю живность проиграл, какая водилась, даже бурундуков, мышей, сов и ястребов — все поставил на картежный кон и проиграл. Хотел было и душу свою заложить, да пожалел. «Гад, — ругался про себя Василий на хозяина-черта. — Ишь, ничего ему не жалко. Как бы не пришлось мне класть зубы на полку да потуже затягивать поясок! Его, черта, собратья подземные прокормят, а я кормлюсь сам по себе, дети у меня...»

Ладно, переночевал Василий в своей избушке, наутро идет на остров Кедровый к другу-охотнику Молчану в гости — посоветоваться и пожаловаться на своего хозяина-черта.

Пришел, охотник Молчан вскипятил на железке чая, — сидят Василий с Молчаном, разговаривают, попивают. Василий рассказывает: черт-хозяин всю живность проиграл, даже свою душу хотел заложить, да пожалел, — что делать?

— Эх, молодо-зелено, — упрекнул Василия старый охотник. — С чертом пособиться просто, не такой он страшный, как его малюют. Поведаю я тебе тайну...

И поведал, подробно расписал, как с чертом пособиться.

Ладно, пришел Василий в свою избушку, лег на нары. Ждет. Слышит: засвистело в воздухе, зашумело — Василий вышел из избушки, видит: прилетел огненный дракон — голова рысья, тулово змеиное, хвост — огонь, — посланник черта-соседа, — и давай всех зверей и птиц в один табун загонять, чтобы перегнать в свой урман.

Василий крикнул:

— Эй, огненный дракон, зачем прилетел?

— Были звери ваши — стали наши, — сказал дракон. — Не умеете играть в карты, оставайтесь с носом!

— Погоди, а про закон и волю земли ты слышал? Надо спросить зверей и птиц, хотят они переселяться в ваш урман. Не захотят — супротив воли зверей и птиц идти нельзя.