— Михаэль, я хочу развестись с тобой, — сказала она.

Майя проснулась около часа дня и вышла в гостиную — невыспавшаяся и разбитая с похмелья. Лицо покрывала сильная бледность, большие глаза превратились в узкие щелочки. Выглядела она сейчас не на свои двадцать два года, а гораздо старше. Сейчас в ней не было ничего привлекательного и сексуального, но не была она похожа и на милого заспанного ребенка.

«Она выглядит, как развалина», — подумал Алан.

На ней была надета растянутая белая футболка с застиранным медвежонком на груди. Шлепая босыми ногами и сверкая голыми икрами, она тяжело плюхнулась на свое место и обхватила голову руками.

— Господи, как же мне плохо! — пробурчала она.

— Не хочешь поесть? — спросил Алан, отложив в сторону газету. Он сам удивился будничности и равнодушию своего голоса. Внутри у него все дрожало и вибрировало, как напряженный нерв. Наглость, с какой она демонстрировала проведенную в пьяном загуле бессонную ночь, шокировала его. Она даже не потрудилась представить дело так, будто вчера она была на мирном чаепитии в доме престарелых.

«Кто я для нее? — подумал он. — Половая тряпка, которую используют, не обращая на нее ни малейшего внимания».

— Нет, только не это, — с трудом отозвалась она, — думаю, от еды меня сразу вырвет. Можно мне чашку чая?

— Чай остыл, — сказал Алан.

— Ну так завари его снова, — пробормотала она.

Внутренняя дрожь усилилась.

— Завари его сама, — сказал Алан.

Этой фразой он вывел ее из состояния отупения, в каком она пребывала. Она удивленно воззрилась на Алана. Глаза ее немного приоткрылись.

— Что ты сказал? — спросила она.

— Ты сама заваришь себе чай, — повторил Алан. — Я с раннего утра ждал тебя за завтраком. Мы не виделись ни вчера, ни позавчера, поэтому я отменил все встречи и не пошел сегодня на работу. Ты выползаешь из кровати после полудня и рассчитываешь, что я вскочу и начну по второму разу заваривать тебе чай и ставить все на стол?

— Ну, уж и все! Я прошу всего лишь маленькую чашечку чая, и даже ее я не могу получить!

— Ты знаешь, где находится кухня, и знаешь, где находится чай, — сохраняя хладнокровие, произнес Алан. — Никто не мешает тебе брать все, что захочешь.

Она удивленно уставилась на Алана, потом порывисто вскочила, достала из шкафа бутылку коньяка, налила его в стакан, предназначенный для апельсинового сока, и одним глотком выпила.

— Вот так! — сказала она. — Тогда я выпью вот это. Если я могу брать все, что хочу, то ты не станешь возражать.

— Я не стану возражать, — ответил Алан, — но думаю, что тебе будет от этого мало пользы. Ты сейчас выглядишь лет на десять старше своего возраста. От коньяка лучше выглядеть ты не будешь.

Она демонстративно налила себе еще и снова выпила.

— Знаешь, — зло сказала она, — очень смешно слышать это от тебя. Кто из нас здесь алкоголик? Да, может быть, сейчас я выгляжу старше своих лет, но завтра утром я буду в полном порядке. Я забуду об этой пьяной ночи, она пройдет для меня бесследно. В отличие от тебя. Тебе сорок три, а выглядишь ты на все пятьдесят. Ты уже не сможешь этого изменить, как бы ни старался. Это необратимо. Ты уже не восстанавливаешься.

Каждое ее слово было, как удар в лицо, как пощечина. Алану приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не вздрагивать. Самое ужасное, что она права. Она не просто изливала на него свой яд, не просто старалась причинить ему боль. Нет, она называла факты, против которых ему нечего было возразить.

— Это же не основание для подражания. Или ты хочешь меня догнать? — ей надо было ответить, и он сказал первое, что пришло ему в голову.

Она улыбнулась. Ей было, по-прежнему, скверно, но, во всяком случае, она окончательно проснулась и была готова к драке. Алан не испытывал к себе ничего, кроме презрения: он боялся Майю, когда она была готова к драке.

— Я не хочу тебя догонять, не волнуйся, — сказала она. — Такой, как ты, я не стану никогда. Я сильнее тебя, я знаю, когда нажать на тормоз.

— Так о себе думали многие, но неизменно терпели фиаско.

Она пожала плечами.

— Мне все равно, что ты обо мне думаешь. Квакаешь, как старуха. Ты заваришь мне чай?

— Нет, — ответил Алан.

Она резко выпрямилась и посмотрела на него.

— Ладно, Алан, что случилось? У тебя сегодня с утра лицо гувернантки, и ведешь ты себя невыносимо. Кто испортил тебе настроение?

Он отказался от сдержанности, от колких намеков и приличных умолчаний.

— Где ты была вчера? — спросил он прямо.

На ее лице не дрогнул ни один мускул.

— У Эдит, я же тебе говорила.

— До половины третьего ночи? Я не верю, что в доме престарелых так поздно заканчиваются посещения. Ты и в субботу вернулась довольно поздно, а для воскресенья могла бы придумать и более правдоподобное объяснение.

— Конечно, я не была у Эдит так поздно.

— Так значит это ты признаешь. Но где ты тогда была?

Она тихо и театрально застонала.

— Ты не представляешь, как мне тошно тебя слушать. Знаешь, каким мерзким ты становишься, когда так себя ведешь? Мне не нравится, когда ты устраиваешь мне допрос.

— Если не возражаешь, я все же продолжу этот допрос. Я хочу знать, где ты была.

— По какому праву ты хочешь это знать?

— Ты живешь в моей квартире и живешь на мои деньги. По твоему желанию мы пытаемся найти подходящую для нас форму отношений. В такой ситуации от тебя требуется определенная доля искренности, — он с удивлением слушал собственный голос. Он говорил спокойно, уравновешенно, аргументировано и по-деловому, обдумывая каждое слово, прежде чем оно срывалось с туб.

«Это неправильно, — говорил ему внутренний голос, — ты снова объясняешь, снова оправдываешься. Прикрикни на нее! Потеряй самообладание! Обращайся с этой шлюшкой, так, как ты должен был обращаться с ней все эти годы! Она принадлежит к такому сорту женщин. Она просто не понимает другого языка».

Но вся проблема заключалась в том, что он не владел этим языком. Он понимал его, но не знал, как им пользоваться. Как юрист, он умел пользоваться всем диапазоном угроз — от скрытых до самых откровенных, но здесь было совсем другое: в профессиональных делах он обладал оружием, которое приходилось складывать в частной жизни.

— Я жду ответа, — сказал он. — Где ты была?

— Господи, ты и правда не представляешь, как ты меня нервируешь! Ну ладно, слушай. Я пробыла у Эдит до семи часов. Но потом я села не в тот автобус и оказалась в какой-то заднице мира. Не могу понять, куда меня вообще завезли. Ну вот, когда я поняла, что еду не тем маршрутом, я вылезла в какой-то дыре и стала ждать автобуса, который шел назад, к дому престарелых. Там мне потом пришлось опять ждать автобуса до Лондона, а потом… — она перевела дух и укоризненно посмотрела на Алана. — Это была жуткая ночь. Я замерзла, мне было страшно. А на следующее утро я еще должна выслушивать твои упреки.

— Мне не совсем ясны здесь три вещи, — сказал Алан. — Во-первых, как ты могла сесть не в тот автобус, если за последнюю неделю ты уже четыре раза ездила этим маршрутом? Во-вторых, как получилось, что ты была не в состоянии найти телефон, позвонить мне и сказать, что ты приедешь позже. Ты могла бы попросить меня приехать за тобой, что я, несомненно, сделал бы без всякого промедления. И, в-третьих, где ты за время своих блужданий успела напиться так, что сегодня еле открыла глаза?

— Я не смогла найти телефон — дом престарелых находится в деревне! Это вообще страшная дыра, захолустье! Мне надо было лазить по кустам, чтобы найти телефон?

— У тебя случайно не было с собой мобильного телефона?

— Я забыла его дома, — она солгала. Это он понял тотчас, но так как он не мог ничем уличить ее во лжи, то не стал больше об этом расспрашивать.

— Хорошо, — он кивнул, — но остаются два вопроса — об автобусе и спиртном.

— Ты что сам никогда, ну, никогда в жизни, не садился не в тот автобус? Тебе никогда не случалось заблудиться? Ты никогда…