Ивана Кузьмича занимала другая проблема — емкости для свежей рыбы.

— Послушайте, мы же сидим на рыбе, — говорил он много раз на бюро, — а в магазинах безрыбье. Товарищи, дорогие, это же стыд и позор. В Белгороде такая там рыба, а в магазинах круглый год. Начнем с изготовления на наших заводах емкостей для магазинов, запустим в них рыбу и торгуй…

Сварили несколько чанов, но и в них рыбу не запустили.

Иван Кузьмич, давно мечтавший уехать из края, отбыл в Москву.

Шли дожди, палило солнце, на Кубани зрели богатые урожаи овощей, в прудах, отвоеванных у плавней При–аэовья, кишела рыба Однако в Москве не понадобились навесы, а в Краснодаре — чаны — торговать нечем. Ни овощей, ни рыбы.

Натерпевшийся за свои диссидентские, как считалось раньше, взгляды, историк Р. Медведев пришел к выводу, что «год правления» Б. Ельцина привел к еще большему расстройству экономики России, падению промышленного и сельскохозяйственного производства, обнищанию народа, упадку культуры, науки, всех сфер общественной жизни».

Ельцину и Полозкову предстояло встретиться, выяснить свои отношения, померяться неравными силами за высокий пост.

…Вернулись в Краснодар. Велено было встречать Раису Максимовну. С нею прилетели дюжие охранники, которых она часто меняла. По пути из аэропорта Раиса Максимовна, следуя на квартиру родителей по весьма печальному поводу, не удержалась от соблазна показать себя на будничной городской улице, покрасоваться перед людьми даже в такой день.

— Остановите машину, я хочу поговорить с народом, передать привет от Михаила Сергеевича, — сказала она на многолюдном перекрестке у трамвайной остановки. — А то распространяют разные слухи о нем, а он с головой ушел в перестройку.

Остановились. Она подошла к женщинам со своей жеманной кислой улыбкой, никак не располагающей к ней собеседников. Они смотрели на нее как на экран телевизора, на котором она довольно часто появлялась одна или со своим супругом. Одни удивлялись этому неожиданному видению, другие, поджидавшие трамвай, спешившие на рынок за дорогой, как всегда на Кубани картошкой, отнеслись весьма прохладно, без всяких восторгов к моднице, даже с неприязнью. Уж слишком намозолила она всем глаза тем, что лезла везде впереди президента и меняла наряды, тогда как женщины с сумками метались по городу, чтобы достать где‑нибудь вдруг исчезнувшие ткани на платье или юбку. Начавшееся горбачевское кооперативное движение и появившиеся кооператоры–дельцы и спекулянты вычистили магазины, в которых полки ломились от разноцветных тюков.

С этого и началось углубление перестройки.

Разговор по примеру Михаила Сергеевича, набившего руку на популизме, не получился. Она не знала что сказать женщинам на трамвайной остановке, а они, посматривая на нее, мало чем интересовались. Да и не время было останавливаться. Крайком, лично первый секретарь И. Полозков и Управление КГБ, занятые организацией похорон ее отца, ждали Раису Максимовну, чтобы уточнить время прилета Михаила Сергеевича и приготовиться к его встрече.

— Брежнев не расставался со своими звездами, а Горбачев со своей Райкой. Где же он? Как же без нее? — кто‑то спрашивал в толпе с расчетом, что она услышит. Зашевелилась охрана. Все было спокойно. На этом встреча с народом закончилась.

Охранник услужливо раскрыл перед ней дверцу автомашины, и она молча уселась на заднем сидении. По ее искаженному от разочарования встречей лицу видно было, что осталась недовольна горожанами. Может даже слышала ту едкую фразу, выстреленную не в бровь, а в глаз.

Раиса Максимовна остановилась на афипской даче, а не у своих родителей. Первый секретарь выразил ей соболезнование и ждал ее распоряжений. Она поднялась на второй этаж в роскошные апартаменты. И. Полозков терпеливо ждал ее внизу в вестибюле, усердно читая газеты и нервничая от того, что слишком долго она не появлялась.

Наконец в воздушном голубом пеньюаре, а не в траурном одеянии, она словно парила спускаясь по лестнице.

— Где тут у вас «ВЧ»? — спросила первая дама. — Я позвоню Михаилу Сергеевичу.

Ей показали комнату, она важно проследовала туда.

Перед этим кандидат в члены Политбюро из Москвы уже наводил у меня справки, как встретили Раису Максимовну, а потом пригласил Ивана Кузьмича и просил докладывать по «ВЧ» ему по всем вопросам, о всех ее пожеланиях.

Разговор Раисы Максимовны с Михаилом Сергеевичем затягивался.

Увидев ее в таком ночном убранстве, мне стало не по себе и я постарался уйти, чтобы больше ее не видеть, а первый секретарь остался, дабы не впасть в немилость коварной и всемогущей Раисы Максимовны.

На следующий день самолетом доставили из Москвы огромную бронированную автомашину, а вслед за нею прилетел и сам генсек с многочисленной охраной во главе с генерал–лейтенантом, начальником Управления охраны,

которого он в августе 91–го поспешил разжаловать в рядовые и засадить в «Матросскую тишину».

Кавалькада автомашин в сопровождении «мигалок» пронеслась по городу и пристроилась к траурной процессии недалеко от кладбища

…В тот же день, возвращаясь в Москву, по пути в аэропорт, Михаил Сергеевич велел остановиться на перекрестке, где выходила к народу Раиса Максимовна. Необычная черная машина, напоминающая танк, привлекала внимание прохожих. Собралась толпа. Генсек вышел из машины. Сыпались вопросы. Горбачев был в своем амплуа, как будто он ехал не с кладбища, а с пикника на Домбае с Колем.

— Товарищи, — начал глубокомысленно Горбачев, — процесс пошел. Мы находимся на очень ответственном этапе перестройки. Перестройка идет вширь и вглубь…

И далее все в том же духе. Как обычно ничего конкретного, без всякой озабоченности надвигавшимся хаосом в стране.

Тогда еще многие ему верили, надеялись на его социалистический выбор, которому он клялся быть верным до конца. А между тем в Москве накалялись страсти. Горбачев, расчищая себе дорогу, одним махом удалил около ста членов ЦК, в том числе и предшественника Бориса Николаевича — Василия Васильевича Гришина, Героя Социалистического труда, которому судьба уготовила участь рухнуть в очереди райсобеса столицы. То было начало процесса, а потом ветераны умирали на митингах, при возложении цветов на могилы павших воинов. Но и мертвых обвиняют во всех грехах, даже в том, что разбили немцев, не наладили торговлю овощами в Москве и в сбоях графика движения городского транспорта.

Правда, теперь это мелочи для Москвы, есть дела посерьезнее.

Чета Горбачевых, укрывшись за высоким дачным забором, поглядывает оттуда на мир сквозь щель, опасаясь зреющего людского презрения за плоды — руины «нового мышления».

Илья Васильевич не раз приглашал меня зайти к нему, в его «особняк», посмотреть как живет фронтовик-победитель, полковник в. отставке. Мне и самому хотелось навестить его. Не так уж далеко пришлось идти до него от

главного проспекта «Маленького Парижа», всего четыре квартала, почти не выходя из центра города.

Я давно не был в том заброшенном районе старого города, примыкавшего к реке, и он представлялся мне не таким уж трущобным. По обе стороны узкой улицы с разбитой мостовой тянулось хаотическое нагромождение лачуг в чисто русском исполнении, построенных без всяких архитектурных канонов, что называется кто во что горазд. Развалившиеся и доживающие свой век ветхие хибарки кишели как муравейники своими трущобными обитателями.

В глубине тесного двора с такими же хибарками, прилепившимися одна к другой, я отыскал «особняк» — строение, похожее на казачий курень прошлого столетия, в котором ютился полковник Колпашников. На крыше куреня были разбросаны кирпичи, удерживающие куски шифера, прикрывавшие давно поржавевшее железо. Прохладный ветерок трепал на соседней крыще какую‑то железку, заунывно поскрипывавшую над головой.

Саманная мазанка Колпашникова ушла в землю так, что окошки выглядывали на половину из‑за зеленых кустов колючего шиповника в крохотном палисаднике.