Секретарь ЦК Иван Васильевич Капитонов, проводивший оргпленум, был крайне'лаконичен в свОем выступлении. Предложил одного освободить, а другого назначить, почти никак не комментируя ни то, ни другое. «В сложившейся обстановке ЦК считает необходимым перевести С. Ф. Медунова на другую работу». И все. Против этого никто не возражал. Послушно проголосовали за освобождение и за избрание первым секретарем крайкома прибывшего С Кубы посла Виталия Ивановича Воротникова. У многих было что сказать о Медунове, как и задать вопросы Воротникову, но Иван Васильевич, опытный в этих вопросах человек, свернул работу пленума в считанные минуты.
Обмениваясь на ходу мнениями, перешептываясь, расходились члены крайкома, которых можно было и не соби
рать, поскольку Воротникова рекомендовал ЦК, а вверху, как полагали, виднее кого назначать.
Медунов, как первый секретарь крайкома был неординарной личностью, очень энергичным, компетентным специалистом сельского хозяйства. На этом сходились участники пленума. Он жестоко спрашивал за выполнение планов фабриками, заводами, колхозами, совхозами, районным звеном, скрупулезно каждодневно следил за краевыми показателями.
Полевая и уборочная страда, сдача хлеба государству, поставки продукции животноводства в республиканский фонд, надои молока, вывоз сахарной свеклы, заготовка овощей — всего не перечислить, были его постоянной заботой, не сходили с повестки дня работы бюро крайкома партии. Он был беспощаден к тем, кто проявлял некомпетентность, недисциплинированность, неповоротливость, работал спустя рукава, без творческой инициативы. Требовал жестких наказаний вплоть до исключения из партии.
Председатели же крайисполкома занимали пассивную позицию, кроме, пожалуй, Н. Голубя, знающего специа- листа–сельхозника, энергичного руководителя.
Надо отдать должное упорству Сергея Федоровича, с каким он проводил курс сложившейся хозяйственной деятельности, планового ведения народного хозяйства.
Порочность заключалась в том, что партия вмешивалась там, где не нужно было ее вмешательство и по существу подменяла Советы, превратив их в послушный бюрократический аппарат, хотя проходили сессии, принимались постановления, утверждая бюджет. Все походило на расхожий анекдот об уполномоченном, прихавшим в район на помощь, но занимавшимся только поиском виновных в срыве посевной и хлебозаготовок.
Уверовав в свою непогрешимость, не встречая других открытых мнений и критики из своего Окружения, Медунов превратился в командира, отдающего приказы, не подлежащие обсуждению. При этом нельзя все сводить к одной личности, нельзя казнить эту личность как это было во времена свирепствовавшей инквизации, сжигавшей на кострах инакомыслящих, изобретшей пытку — распятие на дыбе.
Народ трудился, производил, строил, добвался высоких урожаев, пробился в космос, создавал великие произведения литературы и искусства, отражавшие сложное, противоречивое время. Истинные художники оставались ху–дожникамн, вместе с народом, не отказываясь и не пере- лицовываясь, как М. Шолохов остался с героями «Поднятой целины» до конца своих дней.
Нетрудно издать Указы, поправляющие историю. Можно даже сочинить постановление, отменяющее Указы Петра о снятии колоколов для переплавки их на пушки или пересмотреть победу русских войск под Полтавой, но история останется историей. Давно сказано, что самые великие истины можно опошлять.
Но ведь не только люди, но камни возопиют.
На заседаниях бюро крайкома при рассмотрении персональных дел Медунов обычно задавал свой дежурный вопрос:
— Скажите, на каком этапе вы потеряли контроль над собой?
Он его должен был прежде всего задать себе.
Медунову никто задавать этот вопрос не осмелился и так снизу доверху, хотя напрашивался он очень многим. В этом трагедия, скомпрометировавшая партию, у истоков которой стояли выдающиеся умы человечества, мечтавшие облегчить жизнь трудового народа.
…Наступила осень. Виталий Иванович входил в курс дел жизни богатого края, что нелегко ему было делать после Кубы, а хлеборобы Кубани убирали рис и свеклу, на полях еще чернел подсолнух, пахали, сеяли, готовились к новому урожаю.
М. С. Соломенцев, отдыхавший в Сочи, высказал пожелание поохотиться в Красном лесу, уникальном заповедном островке в степи. Об этом мне позвонил один из охранников Михаила Сергеевича.
Я доложил Виталию Ивановичу.
— Нашел когда охотиться. Какими он глазами будет смотреть на людей, копающих свеклу, убирающих подсолнух. Мимо них ехать на охоту… Впрочем, если хочешь, организуй, только без меня.
Охота не состоялась. У Виталия Ивановича было много дел. Готовился пленум крайкома о работе с кадрами, а точнее о борьбе с негативными явлениями, захлестнувшими край. Его ждали все. Он должен был расчистить завалы, оздоровить обстановку на Кубани, назвать вещи своими именами, успокоить общественность. Все эти надежды возлагались на нового секретаря крайкома партии.
Виталий Иванович присматривался к кадрам, крайних мнений не высказывал, подходил взвешенно, осторожно
в оценках предшественника и всей обстановки в казачьем краю.
Люди видели и знали о негативных тенденциях в обществе, однако преобладало сознание того, что все можно исправить и партия выправит положение дел в стране, продвигаясь вперед по мере выполнения заданий пятилетних планов. На этом фоне в обществе преобладало оптимистическое настроение, уверенность в завтрашнем дне.
Вместе с тем многие задумывались над необходимостью совершенствования социалистического строя, проведения реформ управления народным хозяйством. Политическая система не вызывала сомнений у абсолютного большинства народа, тяготевшего к коллективным формам собственности. Советские люди привыкли к относительно высокой социальной защищенности. Правящая партия была не без изъянов, камерно признавала свои просчеты и ошибки, но нельзя сбросить со счетов, что когда она действовала, не было нищеты, мафий, спекуляции, диких цен, распродажи национальных богатств, потери патриотического чувства.
Много, очень много накопилось вопросов, которые вряд ли можно было решить на Кубани.
В это время в Москву с визитом прибыл Рауль Кастро, а через несколько дней высокий гость по приглашению Виталия Ивановича прйлетел в Краснодар. Холодная дождливая погода, такая непривычная для Рауля, компенсировалась теплым, дружеским вниманием Воротникова к нему. К танцам в варьете гость отнесся равнодушно, хотя девчата и старались, зная о его присутствии. До кубинских стандартов им, конечно, было далеко. Виталий Иванович предложил Раулю поохотиться. Поехали в Красный лес, островной массив пойменного леса на правом берегу Кубани между станицей Марьянской и Раздерским узлом. Лес кишел дикими кабанами, козами, европейским оленем и сибирской косулей.
Р. Кастро оказался неважным охотником. Олени, подгоняемые егерями, бежали прямо на него, стоявшего под живописным кленом с карабином, но он трижды промахнулся. Будучи недовольным Рауль не покидал своего места. Сгущались сумерки в лесу, однако егерям пришлось в четвертый раз подгонять к нему дичь. На всякий случай решили подстраховать выстрелы Рауля охотниками, стоявшими справа и слева от него.
Осенний лес, устланный мягким ковром опавших
листьев, наполнился стрельбой. Напуганные олени, почти домашние, шарахались между деревьями, но три из них были завалены, один из которых отнесли на счет неудовлетворенного Рауля. Виталий Иванович, не принимавший участия в охоте, а только дирижировавший ею, убеждал незадачливого охотника через переводчика, что один из оленей его трофей, Рауль слушал и смотрел по сторонам. Он заметил откуда‑то появившуюся домашнюю кошку, быстро вскинул карабин, прицелился и на глазах у всех, обступивших его, выстрелил. Кошка подпрыгнула и завалилась. Рауль бросился к ней. Все побежали за ним. Войдя в азарт, он поднял за уши кошку и этим показывал, как он умеет стрелять, чтобы реабилитировать себя, позируя перед фотографом с кошкой в руках. Потом подошел к лежавшему оленю и тоже сфотографировался. Поднимая голову оленя за рога, отыскивая место окрашенное кровью, Рауль оживился. В нем сразу пробудился темперамент испанца. Конечно, это была не коррида, но ему отрезали ухо оленя, как победителю. Виталий Иванович следовал за Раулем, опекал его. Видно, что они были друг с другом на «ты».
