Поболтали-поболтали и перестали. Забыли. Вспомнили, только когда художник, приехавший из города на этюды, пропал. А может, он и не художник был, может, фотограф или еще кто…

– Тот самый? – спохватилась Маша.

– Да, тот самый, который с девушкой приехал, – Анна согласно кивнула. – Говорили, что его утопленница соблазнила.

– Племянница! – ахнула Маша. – Я так и знала! Она стала русалкой, да? Послушайте, а вдруг у меня ее гребень!

– Как романтично и жутко, – вздохнула Наташа. – Я до сих пор вспоминаю несчастную женщину на вокзале, представляете, приезжаете вы с любимым человеком на выходные в какое-нибудь хорошенькое местечко, собираетесь классно провести время, а вместо этого у вас на глазах мертвая девушка топит вашего парня в озере, а вы ничего не можете ни сделать, ни доказать.

– Да, ужасно, – согласилась Маша, – только у меня один вопрос крутится: отчего все-таки племянница утопилась? От несчастной любви или из-за злобных теткиных происков?

– Или она вообще не топилась, а преспокойно укатила к себе домой, – перебил ее Пашка, – и художника с собой прихватила заодно, чтоб излечиться от несчастной любви, – он с удовольствием расхохотался.

– Если только он сам не был несчастной любовью племянницы, – подал голос Илья.

– Что? – Маша резко повернулась к нему и взглянула с интересом. – Что ты сейчас сказал?

– А то и сказал, – начал объяснять Илья, – во всех сказках и легендах всегда так, все завязаны, художник и племянница знали друг друга, точнее, племянница любила художника, а он ее бросил, она приехала к тетке-колдунье лечиться от несчастной любви, тетка ее залечила окончательно. Девушка утопилась, а тут как раз ее бывший приехал, и она уже после своей смерти отомстила ему.

– Да-да, – воодушевилась Наташа, – а новая девушка художника на самом деле коварная разлучница, она еще раньше приезжала к тетке-колдунье, чтоб та сварила ей приворотного зелья для художника.

– Точно! – Пашка чуть не подпрыгнул на стуле. – Тетка сварила зелье на лунной воде, девица опоила художника, тот ушел от племянницы, племянница приехала к тетке и стала требовать расколдовать любимого, а та отказалась. Ну там наплела чего-нибудь, не умею, в школе не проходили…

Егор рассмеялся, Наташа подхватила. Маша тоже не выдержала и фыркнула.

– Как это ни смешно, но вы почти угадали, – прозвучал бесстрастный голос Анны.

– Да ладно! – Маша резко оборвала смех и уставилась на Анну.

– Примерно так все и было, – подтвердила она. – Девушку видели раньше в деревне, соседка вспомнила, она кралась огородами к дому колдуньи, а соседка подумала, может, воровка, мало ли, и хотела ее прогнать. Та под окошком встала и стукнула, соседка из-за своего забора хотела было крикнуть, но увидела, как к девушке подошла колдунья и о чем-то они заговорили, а потом колдунья ее в дом увела.

– Так она того, лечиться приезжала, – не сдержался Пашка, – с чего все взяли, будто тетка приворотным зельем приторговывает? Оклеветали бедную женщину, она, может, кроме самогонки вообще ничего не умела. – И снова всех насмешил.

– Может быть, – легко согласилась Анна, – только вы же просили рассказать сказку на ночь, вот я и рассказываю.

– Паш, ну не мешай, – Маша слегка толкнула Пашку в бок, тот сделал вид, что чуть не упал со стула.

– Судите сами, ту, которая когда-то была здесь с художником, вы видели на вокзале, остальных участников драмы или трагедии, не знаю, как точнее, больше никто не видел. Тетка-травница давно умерла. Деревня опустела.

Засиделись за полночь. Спать никто не торопился, то ли днем выспались, то ли рассказ Анны произвел впечатление, и никому не хотелось оставаться в темноте. Маше, во всяком случае, точно не хотелось.

Но постепенно все разошлись. Наташа с Егором отправились на кровать за занавеску, Илья и Пашка полезли на чердак, там, по словам Пашки, было какое-то необыкновенное сено. Маше ничего не оставалось, как пожелать Ане и Виктору спокойной ночи и отправиться на свой топчан у печки.

Анна погасила свет. Все улеглись. Маша лежала на спине и всматривалась в темноту. Она слышала, как за окнами шумит дождь, как мерно капает вода в таз, как поскрипывают старые доски. Она вспомнила, что не сходила в туалет, и теперь, как назло, очень хотелось, но вставать и идти одной в темноту было очень страшно, но не будить же Анну. В туалет можно было пройти из сеней. Маша нащупала фонарик под подушкой, встала, стараясь не скрипеть половицами, подошла к двери в сени, открыла…

И увидела ее.

Она смотрела на Машу через маленькое оконце. Маша не смогла бы описать ее, лицо виделось размытым, нечетким, то ли из-за водяных струй, стекающих по стеклу, то ли еще от чего. Оконце светилось мертвенным синеватым светом, за ним расплывалось женское лицо с черными провалами вместо глаз, синеватая рука несколько раз стукнула в стекло костяшками пальцев и поманила к себе.

Маша застыла на пороге, она не могла пошевелиться, тело отказалось повиноваться. Она намертво вцепилась в дверной косяк и смотрела, не в силах оторвать взгляд.

Там, за окном, стояло нечто необъяснимое, невозможное, несуществующее. И это нечто требовало Машу к себе.

«Гребень», – подумала она.

Но гребень остался лежать в комнате, да и никакая сила не смогла бы сейчас заставить Машу взять русалочью расческу и отдать ей.

«Сгинь!» – подумала она. И чуть не задохнулась от ужаса, потому что ей показалось, будто ночная гостья приникла к оконному стеклу и стала просачиваться сквозь него.

«Господи!» – гулко стукнуло сердце. Маша внезапно словно очнулась и, больше не думая, машинально широко, размашисто перекрестилась.

Кажется, она моргнула. На мгновение закрыла глаза, а когда они снова открылись, за окном уже никого не было. Струилась вода, а сквозь нее проступала крыша сарая, занимался серый-серый рассвет.

Под утро Маша забылась тяжелым тревожным сном. А когда с трудом разлепила веки, увидела входящую Анну. Та была в брезентовых штанах, высоких сапогах и огромном дождевике.

Анна осторожно прикрыла дверь и поставила на лавку корзину. Маша приподнялась на локте:

– Ань? Ты откуда?

Она улыбнулась:

– Разбудила? Из леса я, вот, за грибами сбегала.

Маша заглянула в довольно объемную корзину, почти доверху наполненную лисичками.

– Вот это да! – восхитилась она, сразу же начисто забыв о своем ночном приключении. – Что же ты одна? Хоть бы меня разбудила.

– Нет, это долго, я одна быстренько сбегала, а так мы бы с тобой до обеда ползали. Вот сейчас, если хочешь, можешь помочь почистить. Мы их с гречкой приготовим.

Маша быстро вскочила, присела над корзиной, потрогала мокрые оранжевые шляпки:

– Красота! Неужели их так много в лесу?

– Да, год грибной. – Анна стянула сапоги, оставила их в сенях, сняла и развесила дождевик.

– Дождь идет? – спросила Маша.

– На рассвете не было, а потом опять пошел.

Вдвоем они быстро перемыли и почистили грибы. Анна растопила печь, поставила вариться гречку. Лисички жарили на огромной чугунной сковороде. На запахи и шум стали просыпаться и сходиться на кухне ребята.

У Пашки и Ильи вид был довольно заспанный, помятый, в волосах запутались соломинки. Анна посоветовала всем умыться. Но умываться никому не хотелось, дождь испортил настроение.

Особенно надутыми выглядели именно Илья и Пашка. Правда, после каши с грибным жарким ребята заметно повеселели.

Все теребили Анну и Виктора, выспрашивая, надолго ли дождь. Сидеть в избе и стонать от скуки и безделья никому не хотелось. Прогнозы были неутешительные.

– Боюсь, теперь на неделю зарядил, не меньше, – сказала Анна. Взглянув на понурые лица ребят, неуверенно пообещала: – Хотя, может, и распогодится еще…

Маше очень надо было выскочить из дома, она хотела добежать до старой яблони и оставить там русалочий гребень. Хотя ночная гостья вспоминалась как страшный сон, но все-таки на душе было неспокойно. С одной стороны, Маша знала, что сны – это всего лишь отражение действительности, причем именно такой, какой она эту действительность воспринимает. Как если бы она была зеркало, но со специфическими погрешностями.