Трамвай заскрежетал, застонали изношенные тормозные колодки, дернулся в последний раз и встал.

– Прибыли, – сообщил Глеб. И мы выпрыгнули из пустого вагона прямо в густую истоптанную сотнями ног грязь. Пока я думала, откуда в пригороде трамвай и кто оставил столько отпечатков, если, кроме нас, ни в трамвае, ни на улице никого не было, мои друзья ушли вперед.

Я огляделась. Слева и справа тянулись серые заборы, над головой низкое свинцовое небо и допотопный трамвай на рельсах.

– Эй! Меня забыли, – крикнула я и, перепрыгивая через особенно глубокие и грязные рытвины, побежала догонять.

У Дашки лицо было непроницаемое. Глеб выглядел необычно хмуро. Мне захотелось несколько разрядить атмосферу.

– Не думала, что здесь водятся трамваи, – постаралась пошутить. Вышло не слишком весело. Окружающая действительность не внушала ни доверия, ни радости. Промзона какая-то. В таких местах только фильмы ужасов снимать.

А в Москве солнце, – вспомнила я. Глеб пожал плечами и пошел вперед вдоль забора. Даша последовала за ним.

Мне стало стыдно. Не успела приехать, как уже капризничаю. Сама же вызвалась, интересно стало, вот и согласилась, никто на веревке не тянул. Еще и Дашку с собой прихватила. Но ведь мы с ней неразлучны. И сколько раз уже она выручала меня в самых безнадежных ситуациях. Да и я старалась помочь ей, чем могла.

Мы шагали вдоль трамвайного полотна, стараясь не слишком испачкать обувь; я – сзади, Глеб и Даша – чуть впереди.

Потом, когда я подняла голову, их уже не было. Они успели уйти далеко вперед. Мне было как-то тревожно и очень одиноко. Неужели я так уж медленно шла? Они так заговорились, что совсем забыли обо мне?

Я стояла у широкого деревянного моста, перекинутого через грязную речку, несущую серые глыбы ноздреватого льда, похожего на куски сала в непроцеженном бульоне. Честное слово, это уже слишком! Весна в этом году, конечно, задержалась, но на дворе июль месяц, в городе бушует лето, а тут что, микроклимат особый?

На мосту сохранился снег, поэтому я шла осторожно, боясь гололеда и гнилых досок.

Глеб и Дашка давно миновали мост, их фигуры виднелись далеко впереди, под старыми, голыми еще деревьями, на фоне двухэтажных послевоенных домов – тех, что строили пленные немцы. Куда мы приехали? Что за унылое место?

Мне надо было непременно подробно расспросить обо всем Глеба. И я ускорила шаг, почти побежала, не обращая внимания на жидкую грязь под ногами.

Они ждали меня во дворе перед краснокирпичным двухэтажным домом, он выглядел еще старше немецких бараков, даже печная труба сохранилась. Маленькие полукруглые окна, единственный темный подъезд, чтоб зайти, надо было чуть пригнуться. Как выяснилось, нам с Дашей предстояло тут заночевать. Глеб, приведя нас в этот мрачный старый дом, открыл своим ключом массивную дверь в крохотную квартирку: направо – закуток кухни, прямо – узкий пенал комнаты. Старый линолеум, мебель прошлого века, плюшевый коврик над диваном. Здесь жила старушка. Совсем недавно жила. А теперь, наверно, умерла. Но квартира еще сохранила ее запах, ее настроение, ее тусклые медленные мысли.

– Очень неуютно, – виновато улыбнулась я.

Глеб бросил на стол ключи и почти сразу ушел, ничего не объясняя. Сказал «мне надо». И не вернулся. Весь вечер мы с Дашкой просидели на рассохшемся диване и старательно избегали темы «Зачем мы здесь?».

В ту первую ночь мне снилось, как я мажу лицо Глеба грязью, и грязь такого светлого оттенка, почти серого, будто состоит она из мягкой глины с примесью щебня. Грязь легла неровной коркой, а Глеб удивленно моргал слипшимися ресницами. Проснувшись, я рассудила – сон хороший, грязь снится к прибыли.

Утром приехал Олег. Поначалу я ему обрадовалась, он шумно ворвался в нашу мрачную квартирку, громко говорил, хохотал, растормошил нас с Дашей. Мы повеселели. Глеб вернулся, как ни в чем не бывало, и с тех пор он уходил и приходил, когда вздумается, без объяснений. Олега он уводил с собой. И в конце концов Даша с ним ужасно рассорилась. А я так устала от неопределенности и неустроенности, так много думала о себе и о Глебе, что не заметила, когда и как исчезла Даша. Уехала, не предупредив меня. Или она все-таки предупреждала? Кажется, она предлагала ехать с ней? Не могла же она просто бросить меня? Или – могла?

Однажды Глеб и Олег не ушли, как обычно, а засиделись на кухне за полночь. Меня не приглашали в свой междусобойчик, оставили одну в комнате, как будто забыли, перестали замечать. Я не спала, потому что прислушивалась к их разговору, но никак не могла ничего уловить, даже обрывки фраз были едва слышны из-за закрытой двери.

Глеб ушел под утро. Когда я встала, Олег, смеясь, показал мне свою толстовку, всю в отпечатках губной помады.

– Когда ты успел? – удивилась я.

– Долго ли, умеючи, – усмехнулся он, – девки пошли отчаянные.

Так вот почему Дашка уехала от него, догадалась я. Олег вовсе не такой уж хороший, как представлялся.

А потом случилась и вовсе невероятная история. Глеб напился впервые в жизни. Это случилось в тот день, когда я убежала. Побег не удался. У меня хватило сил только на то, чтобы добраться до остановки и сесть в пустой и мертвый трамвай. Но перед моим бесславным побегом я оставила Глебу записку о том, что больше не могу оставаться, что уезжаю и если он захочет меня увидеть, то пусть звонит, я буду ждать его звонка. Короткая записка, написанная впопыхах, попытка напомнить о себе. Не знаю, на что я рассчитывала, чего ждала. Нет, неправда. Знаю – я хотела, чтоб он догнал меня, вернул и все стало, как прежде.

Я долго сидела в пустом трамвае. До тех пор, пока Глеб, злой и мрачный, не ввалился в него. Я не сразу поняла, что с ним. Просто удивилась и испугалась его блуждающего темного взгляда. В руке он держал бутылку пива. С трудом сфокусировав на мне взгляд, Глеб с усилием произнес:

– Чего сидишь… Не работает. Не видишь? – Он поднес бутылку ко рту и не отрываясь выпил до дна. Я была в ужасе. Глеб никогда раньше не пил, во всяком случае при мне. И мне показалось, что сейчас ему станет плохо, он потеряет сознание, его стошнит. Я совершенно растерялась, не зная, что делать. Но Глеб, хоть и покачиваясь, довольно твердо стоял на ногах. Лишь помрачнел еще сильнее. «Да ведь он невменяем!» – подумала с отвращением.

– Выходи, – приказал Глеб, – ты никуда не уедешь.

Я попыталась возмутиться, даже сделала попытку вырваться, ведь трамвай – не единственный вид транспорта, можно уехать на автобусе, маршрутке, поймать машину, наконец.

Глеб только рассмеялся:

– Интересно, где ты тут увидела маршрутку?

Я вышла из бесполезного трамвая, посмотрела на ржавые рельсы, уходящие в перспективу между глухими бетонными заборами. Я не знала, как далеко тянулись эти рельсы и что там, за заборами. Но при взгляде на них меня охватила безмерная тоска. Идея убраться из этого жуткого места уже не выглядела такой уж простой.

Она стала неразрешимой.

На меня навалилась апатия, глухая, безразличная, в самом деле, зачем мне куда-то уходить, надо дождаться, пока не закончатся торжества (какие торжества, я даже не знала, в чем суть этих торжеств).

Глеб словно очнулся, почувствовал мое состояние и впервые за все эти дни взял меня за руку, он был почти прежним, почти нежным, он уговаривал вернуться, обещал, что уже завтра (!) все решится, и мы уедем вместе. Надо только немного потерпеть. «Будет весело», – пообещал он, когда мы возвращались через мост.

По дороге он купил пива в единственном киоске с крохотным оконцем. Я попыталась не разрешить. Мы стали ругаться и ругались, пока не вошли в подъезд.

– Послушай, мне и без того ужасно дерьмово, – заявил Глеб.

– Так объясни, наконец, в чем дело? – злилась я. – Что происходит? Ты понимаешь, что с тобой рядом невозможно находиться. Я тебя не узнаю с того самого дня, как мы сюда приехали. Зачем мы здесь? Куда ты исчезаешь каждый вечер? Олег как с цепи сорвался. Дашка уехала. Кстати, как она уехала? Как выбралась отсюда и выбралась ли? – страшная догадка ошеломила меня, а что, если Дашка до сих пор бредет по подсохшей грязи между бесконечными бетонными заборами… И больше никогда, никогда не выйдет к дороге, не встретит людей, никто не поможет ей…