Литмир - Электронная Библиотека

– Как ты посмела, – с белым лицом засвистел ей Генка, – Кто тебе позволил…

Дедок, маявшийся возле туалета, заинтересованно вытянулся, глаза его, даже размытые сигаретным дымом, блеснули. «Сплетник», – безошибочно определила Верка.

Она выронила сигарету прямо на пол. Генка затоптал бычок.

Верка не увидела, а почувствовала спиной, что на нее из кухни смотрит Генкин амант. Наябедничал, паршивец.

– Что я такого сделала? – включила она дуру.

– Родилась, – Генка погримасничал, но, так и не решившись на крайность, ушел в туалет, оттолкнув старика довольно бесцеремонно. Не то порыдать захотел, не то справить нужду.

– Что за мужики пошли, даже по роже дать не могут, – крикнула она.

– А ты вообще, какого хера пришла, – это на нее Хрюндель навалился. Таращась остекленевшими пьяными глазами, он проорал, – Тебя кто звал?!

Зря он так, конечно. Ее звали. Генка даже специально позвонил, но сейчас Верка подумала, что ведь и правда, она здесь лишняя, – чужая, как пятое колесо.

– А ты поцелуй меня, – сказала она и, чуть подумав, добавила, – В ж…

– На хера? – Хрюндель дернул пузом, сминая, придавливая Верку к стене, – той самой, где болталась дурацкая мертвая баба, и сама Верка чувствовала себя нелепой. Она подумала, что, да, наверное, похожа на клоуна. Явилась, как рыжая, чтобы повеселить гостей, что, конечно, необязательно, когда все пьяны и хотят любви. Простой и безыскусной, а Верка – лишний клоун, ненужное звено в этой композиции.

Пятое колесо.

Вот тут она и спеклась. Заметалась, закружилась, заорала что-то. Смахнула на пол банку с цветком. На линолеуме расплылось смутное пятно. Астра распласталась во все стороны желтого поля.

Раззявилась, теряя облик…».

Нетопыристая девушка

Я не знаю, зачем в нее всматривался. Может, тайну искал. Во всяком же есть тайна, надо только разглядеть.

Она была похожа на нетопыря – ушастая, мелкая и насупленная. А цвет кожи у нее был такой, какой в следующий раз я видел только много лет спустя, у манекенщиц на венском балу. Бледный, слегка зеленоватый.

Мы были втроем с нетопыристой девушкой: я, она и ее друг, который приходился мне знакомым. Он был моим отдаленным знакомым, но связи этой оказалось достаточно, чтобы я, проходя по набережной тем жарким июльским вечером, отозвался на его окрик. Увидев меня, он, приземистый, белый, встал и поднял руки-лопаты в «сдаюсь». Расцвел – сердечно эдак, как умеют только мужчины породы «ваня». Я подсел к ним под гриб уличной пивнушки.

К его радости прилагалось не только пиво, но и мелкая рыбешка в пластиковой тарелочке, и закат багровый, – величавый, конечно, как и все багровые закаты.

Ваня рассказывал мне о своих планах, которые были величавей заката. Ваня собрался открыть свою фирму, ремонтировать телевизоры, радиоприемники и прочую технику. Странно было воображать, как он своими толстыми пальцами расковыривает нежные электрические внутренности.

– А стартовый капитал какой? – спросил я.

– Да, чего там надо-то?! – отвечал он, счастливо жмурясь.

Ну, да, какие тут могут быть расчеты, при таких-то планах… «Все будет, все» – было прописано на его круглом лице, наполовину заросшем русой щетиной.

– Да же? Да?! – все приговаривал он, хлопая свою девушку по плечу, прижимая ее к себе довольно крепко.

Ваня рисовался, бахвалился – и вел себя с ней совершенно по-хозяйски, как бывает, когда важные чувства не только проговорены, но и прожиты – пусть немного, но достаточно, чтобы прилюдно мять спутницу, не боясь вызвать ее недовольства.

Хрупкая девушка терялась в его тени, но не без остатка – иначе откуда же я узнал, что она с Ваней согласна, собирается за Ваню замуж, хотя знакомы они всего пару недель. Соглашалась и трясла светлыми волосами средней длины, заправленными за островатые оттопыренные уши. Она, как я теперь думаю, участвовала в разговоре или даже им дирижировала – молча, почти незаметно, как это умеют умные женщины. Хотя не исключаю, что мне хочется считать ее умной потому лишь, что Ваня выглядел настоящим «ваней», и кому-то же надо рулить их житейской лодкой.

Она была бледная, волосы у нее были тускло-русые. На поэтессу похожа. На поэтессу-учительницу, живущую школой, а тайком – и стихами; все знают, что она пишет стихи, подсмеиваются, но потихоньку – пускай уж ей будет чем жить при такой-то нетопыристой внешности.

Ваня болтал, я соответствовал, девушка тоже как-то участвовала, пока не грохнулась ночь.

В такси он уселся на переднее кресло, рядом с водителем, а мы с его невестой, непонятно на кого похожей, уселись позади. Помню, что было очень темно, и барабанную дробь помню – речь пьяного Вани становилась все более отрывистой. Я тоже старался, как мог. Говорил что-то про путешествия и про певицу Земфиру, которую увидел вживую парой дней ранее. Я очень гордился встречей с певицей Земфирой, тем, что перекинулся с ней, такой талантливой, парой слов – и вот под пиво вылезло самодовольство, как из воды – пена….

Она сама взяла меня за руку. Пальцы у нее были тонкие и маленькие, а ладонь холодная и немного влажная. Я заговорил с подчеркнутым воодушевлением, как бегун, который соскочил с обрыва и, тщетно пытаясь не рухнуть, лихорадочно перебирает ногами. Что делать с рукой чужой невесты я не знал – так и сидел, болтал лихорадочно, отбивал Ванину словесную дробь, как ракеткой, и ничего не предпринимал, пока за окном пролетала темнота.

Мы приехали. Высвободив руку, я вышел. Ваня сказал «пока» и больше со мной не разговаривал.

Раздружились мы с Ваней. Я знаю почему.

По мере сил

– А ноги у нее, как бутылки, – говорила особа, которую я считал подругой Маши.

Она ею и была, но тогда, в семнадцать-двадцать, я не знал еще, что дружбы бывают разные, а вот слово для них – одно. Мало говорящее слово «дружба».

Подруга, зовут которую, например, «Женя» любила эту тему – «Маша». Всякую мелочь обсасывала по деталям, как любители рыбы обсасывают по косточке рыбий скелет. Наслаждение на ее строгом козьем лице не прописывалось, но к тому времени я был уже в курсе, что оно-то бывает разным – наслаждение.

Женя рассказывала однажды, как они гуляли с Машей, как та всю дорогу долдонила про оладьи.

– …как пожарила, как на тарелку положила, как сметанкой заправила. Будто мне это интересно, – поджимая губы, говорила сухая и длинная Женя о маленькой и фигуристой Маше.

Я признавал Женину правоту – мне было смешно даже думать об уже съеденном, не то, чтобы о нем еще и говорить. Но картина запомнилась: две девушки, каждая по своему интересная, идут по аллее, увлеченно беседуют, проходящие мимо парни воображают себе какие-то кружевные девичьи секреты, а те – что высокая в пиджачке, что маленькая в кофточке – рецепты оладьев обсуждают.

Комедия – милая, малая.

Дружба их возникла из необходимости. На первом курсе, в первое утро первого дня, впервые оказавшись в лекционном зале, они зацепились друг за друга – иных знакомых лиц поблизости не было. Они жили в одном квартале, но прежде не дружили, потому что ходили в разные школы. Так и сложилось.

Квартал их был престижным, прежде в тех сталинских дома-тортах, селились советские функционеры, а позднее их стали занимать новые богачи.

Социальный вес у девушек был одинаковый, а цели – разные. Каким видела свое будущее длинная Женя, я понял позднее, а маленькая Маша никогда не скрывала, что собирается удачно выйти замуж. Кумиром ее была Скарлетт О`Хара из «Унесенных ветром», Маша хотела быть такой же хорошенькой нахалкой, но, в отличие от американки, у нее были и ноги бутылками, да и фигура была несколько полновата, сколько бы Маша ни изнуряла себя диетами.

– У нее даже циклы прекратились, – выдавала Женя Машины секреты, – Организм вернулся в детское состояние.

– А может…, – я подмигнул, напоминая, что причины могут быть и другими.

– Нет, исключено, – заявила Женя так уверенно, словно вся интимная Машина жизнь проходит на ее раскрытой ладони (узкой лапке с длинными-предлинными ногтями).

12
{"b":"187315","o":1}