© Константин Кропоткин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Я вот что подумал, – сказал я утром, часов в девять, – У нас будут восемь женщин, но они не только женщины, а восемь моделей. Восемь моделей счастья.

– Почему? – спросил он. Назову его «Колей». Я с ним вместе праздник задумал, а почему проживаю вместе, не скажу.

– Смотри, – сказал я, – Ника замужем. Живет за городом с мужем и дочкой. У Зины муж и три любовника. Маша и Даша – ну, они друг с другом счастливы. Марьяна-большая ездит к своему в гости в Ленинград, он у нее парадно-выходной. Марьяна-маленькая при богаче гейшей. Лена одним только творчеством и живет, не знаю, есть ли кто у нашей живописицы. А Аня – она получается восьмая – недавно развелась.

– И это ты называешь счастьем? – Коля удивился.

– Если б она его измены всю жизнь терпела, вот это было б горе…, – я задумался, – Мне не нравится только, что их восемь. Если я расскажу кому-нибудь, что пригласил на восьмое марта восемь женщин, и они предьявили мне восемь моделей счастья, то меня выставят на смех. Надо избегать прямолинейных ходов. Но я же не виноват, что девятая уехала маму проведать.

– Так ты и не рассказывай.

– А зачем я тогда в магазин сходил, накупил еды три короба? Зачем ты торт печешь? Зачем я накрутил бумажек с поздравлениями разной степени идиотизма? Зачем вино, вон, в холодильнике стоит?

Первой пришла Аня – та, которая развелась. Она живет недалеко. Скинула мне на руки черно-белую шубку, пояснив, что это «хорь». Прошла к столу и села в солнце. Волосы у нее рыжие, а яркое солнце их еще и вызолотило, отметив и персиковые пушинки на щеках.

– Тебе к лицу развод, – сказал я, – Наверное, активируются какие-то резервы организма.

– Нет, просто последние полтора года мы жили так плохо, что дальше может быть только лучше, – по обыкновению нараспев сказала она.

Я ей не поверил: мы пили с ней чай за пару месяцев до того, как она мужа выгнала; Аня цвела и делилась мелочами, которые казались мне верными приметами счастливой семейной жизни. О том, что муж ее крутит роман со своей сотрудницей, Аня еще не знала.

– В браке она была счастлива, а когда развелась, еще и похорошела, – сказал я, параллельно думая, что хорошо бы воткнуть эту фразу в какой-нибудь прекрасный текст про современную любовь.

Вторым номером, минут через десять, то есть где-то около полудня, пришла Марьяна-большая.

– Мне подарок преподнесли ночью, – прощебетала она, выпрастывая свое крупное тело из кашемирового пепельного пальто.

– Здорово, – сказал я, – Впереди еще целый день, а ты уже с подарком.

– Мы расстаемся, – синие глаза ее сияли, крашеные черным кудри лохматились, а лицо было, на мой вкус, бледновато.

– Больше не будешь ездить в Ленинград, – я вздохнул, – А попозже он не мог сообщить тебе эту прекрасную новость?

– Я знала, что этим закончится. Мы смеялись всю ночь, – и по таким случаям можно, оказывается, щебетать.

Стали пить вино и кофе, намазывать красную икру на черный хлеб. С сервировкой мы с Колей постарались: длинный-предлинный стол был заставлен и фарфоровыми тарелками, и кружками кофейными, и бокалами для белого вина; в стеклянной вазочке ягодными гроздьями почивала икра, обложенная льдом, на блюде курчавился миндальной стружкой бисквитный торт, а в плетеной корзинке возлежали булочки и круассаны из ближайшей кондитерской. И еще рыба была, и тарелка с колбасное-мясными ломтями, и вегетарианские соусы в судках.

– Не думал, что от расставания можно похорошеть, – эта мысль меня все не покидала. Аня развелась, Марьяна-большая рассталась. И обе прекрасно выглядели.

– Когда это произошло, друзья сразу отправили меня к психотерапевту, – сидя за столом, выпевала Аня, – У меня тоже родители развелись. Мне тогда было двенадцать, а не четыре, как моему сыну. Отношения с отцом у нас были плохие. И вы знаете, поговорив со специалистом, я села и написала отцу письмо. Всего две строчки, которые я должна была написать, наверное, двадцать лет назад. И стало так легко!

– Мы же все несем из семьи, – с азартом поддержала Марьяна-большая, – Как только перестаешь действовать, как твои родители, то, значит, проблема решена.

Марьяна-большая всегда все знает, на любой вопрос у нее есть аргументированный обстоятельный ответ: и на вопрос, почему обрела, и на вопрос, почему утратила….

Следующей явилась Зина. Талию темного трикотажного платья она украсила ярким бирюзовым кушаком.

– Красивый ремень, – сказал Коля, который и подарил ей этот аксессуар на последний день рождения.

– А-то, – сказала она и с зычным «здрасте» промаршировала к столу, – Того, – повелела она, – Этого, – а еще протянула бокал.

Мы с Колей кинулись ухаживать за Зиной. Каждый на свой лад. Коля плеснул вина, а я протянул тарелку с бумажными полосками, свернутыми валиком.

– Выбирай, – потребовал я Зине в унисон.

– Что это? – в удивлении раскрыла она свои темные цыганские глаза, обычно полуприкрытые.

– Поздравления. Я пока по заграницам ездил, русский язык забыл совсем. Позаимствовал, вот, у коллективного разума.

– Из интернета, что ли?

– Я тоже хочу! – закричала Марьяна-большая.

– И я, – не захотела отставать от нее Аня.

– Будет, всем все будет, – пообещал я и в подтверждение своих слов потряс блюдом и впрямь полным бумаги до краев.

– Что пожелать тебе восьмого марта? От жизни каждый хочет своего. А мы желаем тебе в жизни счастья, чтоб понемногу было, но всего…, – раскрутив свою бумажку, громко прочитала Зина.

– Тебе подходит, – сказал Коля.

– Это что ты имеешь ввиду? – сказала Зина с ленивой усмешкой (а Зина всегда говорит с ленивой усмешкой, отчего кажется, что она не живет, а пребывает в перманентном отдыхе).

– Торжество разумного компромисса – мой любимый жизненный принцип, – поспешил сказать я, не желая, чтобы разговор нечаянно завяз в сложных отношениях Зины между мужем, с которым она развелась, но живет вместе, любовником, с которым трахается на работе, а также отпускным любовником и свежеиспеченной влюбленностью, – Анечка, а у тебя что? – я и персиковой гостье предложил блюдо с чужими поздравлениями – основное блюдо, как нечаянно выяснилось.

Аня выбрала самый маленький валик. Может быть, так она свою вежливость обозначает.

– Пусть же в этот день, восьмого марта, жаворонок песню вам споет, лучик ласковый пригреет жарко, и цветок любви ваш расцветет, – звонко прочла она, воздев бровки.

Я засмеялся. Нет, не так. Я заржал – громко и почти по-лошадиному.

– Я б такое ни в жизнь не сочинил. Просто прелесть. «Жаворонок любви».

– Цветок любви, – поправила меня Аня, к слову, редактор по профессии.

– И ты бери, – предложил я Марьяне-большой.

Она отвернула лицо, а рукой зашарила по тарелке.

Попалась ей чепуха, конечно – ничего другого я к празднику и не приготовил.

– Пусть праздник ваш будет красивым, а жизнь веселей и щедрей, цветите всем близким на диво от нежной заботы мужей, – нарочито пискляво прочла Марьяна-большая и добавила, – Ага, чужих мужей.

Аня прыснула. Познакомились они только что, но общий язык явно нашли.

– Хочу жить в Индии, – сказала вдруг Марьяна-большая.

– Тебе бы пошло, – подхватил я, – У меня одна знакомая, она аюрведой занимается, тоже жила в Индии. Ей там слона мыть доверяли.

– Ну, слона мыть я, конечно, не буду, – сказала Марьяна-большая.

– Говорят, особая честь.

– У меня другие планы. Нет, у меня уже нет других планов, – поправила она сама себя и рассмеялась: звонко, рассыпчато.

Вот так они всю ночь и смеялись, подумал я.

– Подожди, он же у тебя ленинградец был, а не индус, – сказал я.

– Зато с чернявой душой.