Коля на празднике больше молчал, но скучно ему не было. Он все время был чем-то занят: разливал вино, бегал с судками, музыку менял.
– Влюбленная женщина, – пояснил он однажды, покрутив у усилителя колесико, – Барбра Стрейзанд.
– О! – издала звук Аня, сделав рот пухлой буковкой.
– Эта песня напоминает мне об одной смешной приятельнице, – сказал я, – Ее семнадцатилетний мальчик соблазнил. Она очень любила эту песню. Интересно, некоторые песни, как консервы – они сохраняют наши воспоминания. Я когда слышу эту песню, то вспоминаю каждый раз, как ездил к ней на дачу давным-давно. А Коля – молодец. Однажды с подругой слетал на концерт Стрейзанд в Бостон. На два дня.
– На четыре, – сказал Коля.
– Все равно, ведь через весь же мир. Прекрасно! На четыре дня на другой материк. Обожаю такое декадентство. Сколько я концертов видел? Много. Ну, немного, но достаточно. А, вот, чтобы ради певицы к черту на рога лететь – такого не было. На всю жизнь запомнится.
Коля счастливо заулыбался. Как просто делать людей счастливыми в солнечный день под хорошее вино и вкусную еду.
– Я люблю Новую Англию, – сказала Аня, – У меня там двоюродный брат живет.
– Неплохое он выбрал место, – сказала Зина, которая в Америке никогда не была. Наша поддельная цыганка чаще в другую сторону ездит – Бали, Тайланд, Вьетнам….
– Я хочу, чтобы мой сын поучился за границей, – сказала Аня.
– Недавно брал интервью у одного финансиста, – вступил я, – Он сказал, что молодым специалистам обязательно нужна зарубежная практика. Лет пять-семь. Они могут и остаться, а могут вернуться назад.
– Ага, вернутся они, – хмыкнула Марьяна-большая.
– Вернутся, – сказал я, в данном случае считая свою уверенность уместной, я же вернулся в Москву, хотя и не планировал поначалу, к тому же пузырьки игристого белого, уже заскакали по всему телу, – Я знаю людей, которые уехали за границу и счастливы. Я знаю людей, которые вернулись и счастливы. А еще больше я знаю людей, которые уехали и чувствуют себя на чужом месте.
Да. Был праздник. Всем было хорошо. Свободно. Каждый говорил, что хотел. Ел и пил в свое удовольствие.
– Я всю ночь работала, приехала в три часа, только проснулась – сразу к тебе. У тебя есть кофе? Только крепкий. Одну чашку. Маленькую. Я много кофе не пью, у меня от него в груди шумит, – с этими словами, произнесенными звучным шепотом, вошла Даша. Как обычно, на высоченных каблуках-копытах. В черном облегающем свитере она выглядела практически голой.
– Здрасте, – сказала хрупкая бледная Маша, входя следом за ней.
– Так и пришла? – расцеловываясь с красоткой Дашей, спросил я, – Не холодно?
– Мы ж на машине, – звучно прошептала она с торжеством. Машина у них новая, большая. Они ее по очереди водят. «Теперь у меня все есть», – говорит Даша.
На прочих гостей она не столько посмотрела, сколько осмотрела их. Когда Даша так себя ведет, мне кажется, что я слышу бряцание металлических доспехов.
– Я мяса не ем, – сказала она.
– Ешь фрукты, – сказал я, – А кофе тебе сейчас принесут, – на кухне, управляемая Колей, уже загудела кофемашина.
Поздравлений из тарелки не захотела ни Даша, ни Маша.
– Я не верю, – сказала Даша, а Маша просто промолчала, в этот момент еще больше напоминая насупившегося мальчика.
Беседы стали дробиться, как это бывает в самый разгар праздника: Марьяна-большая интересовалась у Коли его зарплатой. Аня что-то выспрашивала у Зины. Я повел Дашу в спальню, где висят фотографии, сделанные в Андалузии: маковые поля, старики на мраморных ступеньках рядком, медово-желтый собор в Кордове….
– Как ты? – спросил я, – Все в порядке?
Когда мы разговаривали в прошлый раз – это было еще осенью – у нее закончилась интрижка с каким-то «лбом». «Лоб» был женат, хотел бросить семью ради Даши, но Даша не захотела; была им сильно бита, но все равно не захотела. «Мне нужен был х…, я его получила. Хватит», – объяснила тогда она.
– Я Машке во всем призналась, – сказала Даша.
Я подумал, что зря. Скелеты лучше оставлять в гробах. И гробов не трогать – много едкой пыли.
– Я спать не могла. В глаза ей смотреть не могла. Я сломала сама себя. И мне надо было себя восстановить, – в словах Даши было слишком много патетики. Актриса, что с нее взять.
– А теперь все хорошо?
Нет, нехорошо. Маша уезжала в командировку в Сочи, там познакомилась с какой-то девкой, теперь переписывается c ztq, звонит, болтает часами; девка даже приезжала в Москву.
– И все это на твоих глазах?
Нет, Даша и в глаза ее не видела. Но все знает.
– Я чувствую, – пылко сказала она.
Думаю, Даша проверяет телефон Маши, обшаривает карманы, инспектирует ее электронный почтовый ящик.
– И что вы собираетесь делать? – спросил я, но тут в спальню прошла Маша.
– Пойдем, надо ехать, – сказала она Даше, меня одарив подобием улыбки.
И она тоже похорошела, подумал я. Может, весеннее солнце виновато? Седьмого было промозгло и мрачно, а восьмого все залило солнцем. Окна казались грязнее обычного, а в квартире, к визиту гостей отмытой феей Надей, было видно каждую пылинку.
– Восьмого марта всегда так, – сказала Марьяна-маленькая, которая к тому времени тоже явилась: засияла, свежая, румяная, крепенькая, как садовый фрукт. Ей досталось интернет-стихотворение, в котором упоминались мужчины, бегущие по улицам с мимозами.
Есть девушки, к которым я сразу проникаюсь симпатией. Да, и не я один. На джазовом концерте, куда мы недавно ходили вчетвером, Марьяну-маленькую сопровождал хмурый мужик – он все норовил поцеловать ее голое предплечье, а когда не целовал, то любовно – неожиданно нежно для здоровенных лапищ – придерживал за талию. Думаю, это и был тот богач, которому Марьяна-маленькая уже много лет приходится содержанкой. Все официальные праздники она отмечает без него.
О чем бы мы с ней ни заговорили, я, не умея прятать мыслей, вечно сворачиваю на надежность, уверенность в завтрашнем дне….
– Да, вечно, как на пороховой бочке, – на этот раз ответила она, а дальше без всякого повода преподнесла чудо-чудное, диво-дивное.
У нее, веселой хохлушки, папа, оказывается, араб. С ним ее мать познакомилась в своем маленьком украинском городе. Араб уехал, оставил бабу беременной, а отец выгнал ее из дому. Сейчас мать живет вместе с Марьяной-маленькой в Москве. Подрабатывает нянькой.
– А в остальном я ее обеспечиваю, – она качнула черной туфелькой с длиннющим каблуком. Подошва у туфельки была ярко-красной и смотрелась необычайно эротично.
Последней пришла Лена, художница. Еще утром она позвонила и сказала, что опоздает на полчаса. «Приходи, когда сможешь», – предложил я.
Смогла она часам к четырем.
– А это Лена, – представил я новую гостью всем, кто ее не знал, – С ней недавно случилось чудо. Она проснулась и поняла, что потеряла голос. Ее лечили-лечили; она снова проснулась, а голос вернулся. Ну, расскажи!
Лена сказала: покрасила волосы в черный цвет, она с 25 лет полностью седая, как мама умерла, так и поседела, мамы нет уже давно, дочке 12, выросла девочка, в школе учится хорошо, любит фотографировать и учит японский язык…. В общем, до чуда Лена так и не добралась. Коля припомнил похожую историю с одним знакомым американцем – вроде бы, вирусное заболевание, которое дало осложнение на голосовые связки.
Лена – объективно некрасивая, у нее большая голова и маленькое тело, она напоминает мне Чипполино. Только в черных кудрях. Но у нее замечательное чувство цвета, она художница и умеет подбирать ткани так, что просто загляденье. На свой женский праздник она пришла к нам в черно-белых летучих лохмотьях, а проволочной жесткости волосы сцепила черно-белой рваной тряпочкой, напоминая, как всегда, о существовании театра и чудесных его возможностях. Сегодня Лена выглядела доброй волшебницей.
Курящих почти не было. Только одна Зина. Она ушла на кухню и сидела там на диванчике с сигаретой и бокалом белого вина.
