Но все же, как справедливо говорит С. Рудницкий, экспедиция в целом оказалась «неудачей казаков, хотя и не великой». Дело заключалось в несоответствии размеров экспедиции и ее результатов. Тот же автор замечает, что и раньше случались неудачные меньшие набеги, «но это было первый раз, когда поход, снаряженный в таких размерах, окончился неудачею». Подобного же мнения придерживается и М.С. Грушевский. Добавим, что безрезультатной оказалась и вся затея с претендентом на царьградский престол.

Итальянский документ XVII в. утверждает, что поскольку поляки, запуганные угрозой Турции начать войну, послали свои войска на Днепр, казаки, находившиеся с Яхьей, «были вынуждены вернуться и защищать свои дома и семьи». Так же излагают события Л. Фаброни и Д. Дзаббарелла, а «капитан» Иван даже говорит, что когда запорожцы вернулись домой за военными запасами, то «нашли поляков, которые напали на казаков». Этого не могло быть, так как вторжение польской армии произошло уже после возвращения казаков с моря.

В. Катуальди поправляет приведенные сведения: «Получив (после сражения в устье Днепра. — В.К.) известие, что поляки, побуждаемые и угрожаемые турками, готовились к походу против казаков, люди Яхии спросили у него позволения отправиться домой, клятвенно обещая как можно скорее вернуться к затеянному делу». Разумеется, в действительности не могло быть и речи о такой просьбе со стороны запорожцев, никак не зависевших от «царевича», который, напротив, весьма зависел от них.

Упомянутый итальянский документ рассказывает, что сечевики будто бы приглашали Яхью возглавить их в войне с поляками и обещали, справившись с ними, вновь последовать за претендентом на Стамбул. Яхья же не внял мольбам казаков и отвечал, что «он не хочет поднимать оружие против христианских государей». В письме Д. Дзаббареллы, более того, сказано, что запорожцы якобы «хотели сделать его (Яхью. — В.К.) королем России, если он согласится повести их на поляков, но он положил свою саблю на землю и сказал, что он христианин и предпочитает скорее лишиться жизни, чем воевать с христианами».

Эти известия нельзя расценить иначе, как явную и довольно нелепую выдумку, призванную возвысить самозванца. Она выглядит несуразно в отношении запорожских «лыцарей», предводители которых на порядок превосходили Яхью и по боевому опыту, и по авторитету среди сечевиков и украинского населения.

Военные действия с поляками закончились подписанием осенью того же года Куруковского соглашения. Одним из его условий являлся полный запрет совершать морские походы против Турции, для чего запорожцы должны были сжечь свои суда. Вскоре же выяснилось, что выполнять это обязательство в полном объеме Сечь не намеревалась.

Московское правительство не имело возможности равным образом наказать Войско Донское, но обрушило гнев на прибывшую в Москву донскую станицу. За казачьи набеги на Крым и Турцию, в том числе взятие Трабзона в рассматриваемом походе, и совместные боевые действия с запорожцами атаман А. Старой и несколько членов его станицы 21 октября были сосланы на Белоозе-ро, где находились два года.

В грамоте царя Михаила Федоровича, обращенной к донским казакам, выражалось острое недовольство действиями Войска: «А преже того писано к вам во многих наших грамотах… чтоб вы под турского (султана. — В.К.) городы не ходили и на море судов и катарг не громили… и вы то наше царское повеленье поставили ни во что… и нам то в великие подивленье, что вы так делаете… и тем меж нас и турского салтана и крымского царя делаете ссору и нелюбье…» Напомнив о репрессиях в отношении казаков при прежних государях и в последнее время при Борисе Годунове, царь требовал объяснений и угрожал блокадой Дона.

«Чем отозвались на сие казаки и какое действие имела грамота, — замечает В.Д. Сухоруков, — мы не знаем, известно только, что они и в следующем, 1626 году ходили на море…» Из царской грамоты на Дон от 27 сентября 1627 г., однако, видно, что донцы обещали на море не ходить и «судов… и турского салтана городов и мест» не воевать. Обещание давалось в «дипломатических целях» и, конечно, не было сдержано.

1 сентября 1625 г. Яхья покинул Сечь. По словам «капитана» Ивана, «царевич Александр хотел от них (запорожцев. — В.К.) уйти, и… они ему дали бумагу и клятву, что каждый раз, как он вернется или же пошлет кого-нибудь из своих слуг с вышеупомянутой бумагой и определенным знаком, они пойдут со всеми силами куда он прикажет, чтобы служить его делу». Р. Левакович рассказывает, что он в Пьемонте спросил у Яхьи об этой бумаге, и тогда претендент достал ее из шкатулки и дал в руки автору; документ был написан «на рутенском языке». Об обязательстве запорожцев перед Яхьей сообщают также Л. Фаброни и Д. Дзаббарелла.

Иван уверял, что «царевич», «чтобы избежать гнева поляков, поехал на Танаис ко всеобщему большому неудовольствию (запорожцев. — В.К.) и… с Танаиса… поехал в порт Св. Николая» (Архангельск). Согласно Р. Леваковичу, претендент при расставании говорил сечевикам: «…если вы меня любите, то прошу вас проводить меня… к вашим союзникам, а моим друзьям — казакам Танаиса… Там я подожду, пока вы не придете к соглашению (с королем. — В.К.), и тогда мы начнем наш поход (на Стамбул. — В. К.)».

Видя, что Яхью не отговорить, запорожцы «дали ему 120 коней, с которыми он через степи направился к левому берегу Днепра и несколько дней спустя прибыл к донским казакам, которые его приняли очень хорошо». О том, что «царевич» «удалился с другими казаками на Танаис», пишет и Л. Фаброни.

В действительности же Яхья из Сечи направился на Украину и 17 сентября прибыл в Киев к митрополиту Иову, а оттуда по совету владыки и в сопровождении его представителя попа Филиппа поехал в Россию в надежде перетянуть на свою сторону Москву. 2 декабря самозванец прибыл в Путивль и вскоре затем был перемещен в Мценск. Согласно Л. Фаброни, царь принял гостя «с великими почестями» и сделал ему богатые подарки. Это, безусловно, большое преувеличение, но приняли Яхью вежливо.

В январе 1626 г. он обратился к Михаилу Федоровичу и его отцу, патриарху Московскому и всея Руси Филарету, с просьбой, «чтоб они… велели ему итти через свое государьство на Дон и казаком, которые тут на Дону, позволили б с ним итти; и он бы прошол с ними рекою Доном да Чорным морем в реку Дунай и Дунаем-рекою в Болгарскую землю, а болгары — ево государьства люди и учнут збиратца тотчас. А будет государь того не пожалует, донским казаком итти с ним не поволит, и государи б пожаловали ево, велели дата мушкетов, сколько они, государи, пожалуют, и пропустить ево Доном же рекою, чтоб ему проехать Черным морем в Болгары».

«А будет казаком помочи учинить и мушкетов дать не велят, — заключал Яхья, — и они б, государи, пожаловали ево, велели пропустить через свои государьства на Великий Новгород или на Архангельской город, чтоб ему проехать к шюрину своему, ко князю Флоренскому (Флорентийскому. — В.К.)…» В том же месяце Яхья повторил свою просьбу, добавив, что если царь повелит донцам идти с ним через Черное море, то и «казаки запорожские с ним пойдут же».

Царское правительство, придя к официальному выводу, что претендент на царьградский престол является самозванцем, и не желая вступать в открытое столкновение с Турцией, поколебавшись, отказало Яхье в поддержке.

Ему было объявлено следующее царское решение: «И тово учинить, что ево на Дон отпустить, немочно, потому что на Дону живут казаки, вольные люди, и государева повеленья мало слушают, и воровство от них чинитца многое, и за то на них бывает его государьской гнев, а люди они немногие, большие войны им тур-скому (султану. — В.К.) учинити нельзе; а с турскими прежними салтаны было у великого государя [друже]ство и любовь, и ссылка, а с крымским царем потому ж ссылка и любовь, а недружбы меж царьского величества и турсково салтана по ся место не бывало и с крымским царем нелюбья нет…»

Яхье также было сказано, что он не может вернуться в Польшу и Литву или выехать за границу через Новгород и что, «кроме Архангельского города, в немецкие государьства проехать ему некуда».