В ходе этих переговоров, согласно П.А. Кулишу, запорожцы обещали Яхье выступить вместе с ним зимой, а весной прийти флотилией по Черному морю и Дунаю в Болгарию. Зимний поход не состоялся из-за угрозы польских властей расправиться с казачеством, однако она не помешала начаться морскому походу. Итальянский документ XVII в. подает итог переговоров следующим образом: посоветовавшись, казаки решили, что «подходящее время пойти на Константинополь — это месяц сентябрь, но чтобы не терять три или четыре месяца, которых еще надо было ждать, решили сесть в свои чайки и пойти покамест вдоль берегов Черного моря и совершить какое-нибудь другое дело».
Нам предстоит далее говорить о роли Яхьи в морском походе казаков, которая, разумеется, была тесно связана с интересами сторон, упомянутыми переговорами и принятыми на них решениями. Но сначала следует уточнить вопрос о самом участии «царевича» в казачьей экспедиции. Если В. Катуальди нисколько не сомневается в этом участии, а Богдан Барановский полагает его возможным[331], то отечественные авторы, так или иначе касавшиеся похода 1625 г., вовсе не упоминают Яхью среди участников плавания, а С. Рудницкий считает, что запорожцы уже вышли в море, когда Яхья вернулся в Сечь из поездки на Украину.
«Царевич», попав позже в Россию и будучи допрошен в Мценске царскими следователями Дмитрием Лодыгиным и Григорием Нечаевым, на этом допросе не сказал ни слова об участии в походе, однако затем, находясь в Западной Европе, рассказывал о своем плавании разным лицам, среди которых был глава францисканского ордена в Боснии и Хорватии Р. Левакович, общавшийся с самозванцем в Пьемонте, что и отразилось впоследствии в сочинении францисканца «Жизнь светлейшего султана Яхьи, христианского принца Оттоманского дома».
Говоря об участии «царевича» в походе, Р. Левакович ссылается и на рассказ участника той же экспедиции, являвшегося в ней «капитаном одного казачьего отряда», Ивана. Этот казак вскоре по завершении похода попал вместе с сыном в татарский плен, был продан в рабство туркам и далее отпущен ими для сбора выкупа, назначенного за него самого и за сына. Оказавшись в 1634 г. в итальянском городе Мондови, Иван обратился к аббату Альберто Сольдати, главному викарию местного епископа, за разрешением собирать милостыню для выкупа. Р. Леваковича попросили быть переводчиком в этой беседе, в ходе которой казак и рассказал об экспедиции 1625 г. и участии Яхьи, заметил, что «очень хорошо знает особу царевича Александра, и описал его подробно, с указанием роста, кожи и некоторых подробностей, мало кем отмеченных».
По отечественным источникам получается, что Яхья находился у запорожцев с весны по август 1625 г., и как раз на это время приходится интересующий нас поход. Если «царевич» не ходил с казаками в море, то непонятно, что он делал несколько месяцев в полупустой Сечи. На основании изложенного мы полагаем его участие в морской экспедиции 1625 г. вполне реальным.
Согласно В. Катуальди, запорожцы провозгласили Яхью «константинопольским императором», а по сведениям итальянского источника, кричали, что Александр — их король и что они готовы следовать за ним до смерти. Р. Левакович и В. Катуальди подают Яхью как действительного, подлинного предводителя казаков, их настоящего вождя, которого они беспрекословно слушались, и т.п. Реальная же картина, вне сомнения, была совершенно иной. Среди тысяч казаков, закаленных в плаваниях и боях, организованных и сплоченных казацким товариществом и имевших своих весьма авторитетных командиров, турецкий самозванец с несколькими прибывшими с ним соратниками конечно же не мог играть приписываемую ему роль. Скорее это была роль фактической марионетки, которой, однако, «из политесу» вполне могли оказывать все наружные признаки почтения.
На самом деле казачьей флотилией и походным войском руководили собственные начальники. Это проскальзывает во многих местах и сквозь тексты Р. Леваковича и В. Катуальди. Приведем несколько примеров. Флотилия направилась к Трабзону по решению казаков и приказу, «который по команде султана (Яхьи. — В.К.) отдал казачий генерал». Яхья предоставил «генералу с некоторыми избранными» разделить между казаками трабзонскую добычу. Получив от греческих торговцев сведения об обороне Кафы, «царевич» тут же «перевел… казачьему генералу все, что греки говорили по-гречески». Яхья выступил «со 130 парусами вместе с казачьим генералом» и т.д. Этому не раз упоминаемому «генералу» (гетману), полковникам и есаулам и принадлежало действительное командование.
Не совсем самостоятельную роль Яхьи среди казачества и возможность выдвижения на место «царевича» другой фигуры, пусть и не столь «легитимной», как первая, подчеркивает предложение, которое сделал претендент уже во время экспедиции: в случае моей гибели, «чтобы не осталось незавершенным это дело, если у вас не будет вождя», изберите на мое место македонца Марко Пилато[332], «вашего храброго капитана и моего верного слугу», который «имеет опыт с моими корреспондентами».
Приведя мнение П.А. Кулиша о том, что на морской поход 1625 г. запорожцы возлагали все свои надежды, С. Рудницкий выражает большое сомнение в этом и пишет: «Какой был мотив сего похода, трудно сказать, кажется, не следует ему придавать какого-нибудь большого значения при всех его больших размерах… Было это обычное грабительское нападение, каких было перед тем и потом очень много». Разумеется, ни о каких «всех надеждах», будто бы связывавшихся казаками с данным походом, говорить не приходится, однако и приуменьшать его значение в духе цитированного автора, на наш взгляд, также не стоит. Это все-таки был необычный поход и, может быть, не только из-за Яхьи (хотя не каждый раз вместе с казаками к берегам Турции ходил претендент на стамбульский престол), но и из-за очень значительного состава действовавшей флотилии, которая объединила запорожские и донские суда.
На допросе в Мценске Яхье были заданы вопросы: «… как он в Запорогех был, и он с донскими казаками ссылался ли или у них и на Дону в юртех был, или они к нему в Запороги приезжали, и хто приезжал, и договор с ними у нево какой бывал ли, и на чом договорились?»
Яхья отвечал: «На Дону он не бывал, а кои донские и запорожские казаки ходили морем на турсково (царя. — В.К.) города, запорожских сто шездесят полкок (челнов. — В.К), а донских шездесят или семдесят чолнов, и как те донские казаки после тово были в Запорогех триста человек, и те донские казаки с ним виделися и говорили ему: будет запорожские казаки с ним пойдут на турсково, и они, донские казаки, пойдут с ним все. А атаман в те поры у них был, Алексеем зовут, молодец добр, а чей словет, тово не помнит. И слово свое ему на том дали, и по рукам с ним били».
П.А. Кулиш считает, что Алексей выражал взгляды всего донского казачества, и пишет, что «таким образом три вольницы, ливонская (лисовчиков? — В.К.), запорожская и донская, готовы были возобновить с Турцией войну». Согласно Р. Леваковичу, дело не ограничилось случайными переговорами — запорожцы специально «послали своих послов к казакам Танаиса, прося, чтобы те весной прибыли со 160 лодками и объединились с ними ради православного принца, который борется за свободу христиан, их братьев, находящихся под турецким игом». В. Катуальди говорит, что этих посланцев было двое. Реакция донцов, как видно из последовавших действий, оказалась положительной.
Около 18 декабря 1624 г., находясь в Сечи, крымский калга Шахин-Гирей заключил с запорожцами соглашение о прекращении военных действий между Крымом и Войском Запорожским и о совместных действиях против Турции. Р. Левакович, преувеличивая роль Яхьи в установлении татарско-запорожского союза, сообщает, что на берегу Днепра состоялась восьмидневная встреча «царевича», «казачьего генерала» и Шахин-Гирея, на которой и была достигнута договоренность о совместных акциях[333].
