Вернемся здесь к вопросу, который уже затрагивался и имеет отношение к антиосманской борьбе казаков за Босфором. Невольникам, добившимся свободы и попавшим в Италию, перед возвращением на родину обычно предлагали службу на местных флотах и в армиях, особенно в Венеции и владениях испанского короля. И. Мошкин и его донские и русские товарищи, как мы видели, устремились на родину, но некоторые казаки по разным причинам принимали подобные предложения, как тот же Р. Каторжный, вернувшийся домой по известию о начале войны с поляками. Ю.А. Мыцык предполагает, что подобно украинскому казаку, возможно, остались на итальянской службе и еще некоторые участники восстания И. Мошкина.
Запорожцы и донцы могли появляться на флотах Австрии, великого герцогства Тосканского, Ордена мальтийских рыцарей, у ускоков[509]. Обратим внимание на сообщение М. Нечаева, правда, выходящее за рамки XVII в., о том, что когда французское судно, на котором паломник направлялся с Кипра в Яффу, было осмотрено мальтийскими корсарами, среди последних оказались «2 человека наших русских людей». В этой связи любопытно наблюдение, сделанное в 1980-х гг. одним украинским моряком на Мальте. В соборе Св. Иоанна он обнаружил поразительную скульптурную композицию — надгробие XVI—XVII вв., где изображены умерший господин и двое его слуг. Первый из них — «с угодливой ухмылкой раб, который покорно ожидает распоряжение от хозяина», а второй — запорожский казак. «На нас глядит волевое, гневное и одновременно исстрадавшееся неволею лицо. Оселедец на голове, напряженные мышцы тела, в глазах — тоска… Полоненный, проданный в рабство, но непокоренный»[510].
Некоторые ученые пытаются связать реальные восстания рабов на турецких галерах с замечательной украинской думой о бывшем запорожском гетмане Самийле Кишке (Самойле Кошке), оказавшемся в плену на галере молодого трабзонского князя Алкан-паши. Гребцы этого корабля — запорожские казаки и, возможно, донцы (в конце произведения есть не мотивированная предыдущим описанием здравица в честь Войска Донского) — под руководством С. Кишки подняли восстание у крымского порта Гёзлева, в другом варианте — у Трабзона, одержали победу, «гуляли» на захваченном корабле по Черному морю вплоть до Стамбула, а затем пришли к острову Тендре, где встретили запорожскую заставу, сожгли галеру и благополучно вернулись в Сечь[511].
У П.А. Кулиша есть замечание о том, что «один из запорожских пиратов, черкасский козак Сулима» завладел галерой «подобно кобзарскому Самуилу Кишке». Позже этот историк, называя И. Сулиму, как в львовской летописи, Самуилом, уподобит бунт под его руководством «тому, который воспет в кобзарской думе о Кишке Самийле». М.С. Грушевский также считает, что восстание И. Сулимы было «в том роде, как описано в думе о Самийле Кишке», и добавляет: «Та подробность, что львовский летописец называет Сулиму Самийлом, могла бы показывать на то, что его путали с легендарным Самийлом Кишкою».
В. Науменко высказывает другое мнение: в итальянской брошюре о восстании 1642 г. «нельзя не видеть очень многих мест, совершенно сходных с рассказом думы», — и приводит эти общие мотивы. Ренегат Микула помогает бунтовщикам, и ренегат из думы Лях-Бутурлак после победы восставших помогает им в дальнейшем плавании, а в одном варианте, заведуя, как и Микула, провизией, оказывает помощь и в подготовке бунта. Победившие невольники одинаково обманывают встретившиеся турецкие суда, выдавая себя тоже за османское судно. Анти-паша сравнивается с Алкан-пашой из думы с учетом «естественного искажения имени». Сходны описания богатой галеры в брошюре и думе. Пашей в ходе обоих восстаний убивают, а тела их сбрасывают в воду. Заметим, что это еще не полный список «совпадений», и к наблюдениям автора можно добавить некоторые другие сходные моменты, например, восстания 1642 г. и С. Кишки происходят глубокой ночью, а в руках рабов в обоих случаях оказываются сабли.
Как же, по В. Науменко, могла возникнуть дума? С. Кишка находился в турецком плену, и в народе об этом «ходили толки… которые, может быть, облеклись даже в песенную формулу, впоследствии совершенно утратившую свой первоначальный вид». «Возвратившиеся из плена вместе с героем италианского сказания Симоновичем, конечно, рассказывали об этом событии; рассказ переходил от одних к другим, с места на место, быть может, от одного поколения к другому; личность и имя малоизвестного Симоновича забыты, а в то же время жила в памяти народной личность героя Самуила Копией, и ничего нет удивительного, если с течением времени рассказ о забытом Симоновиче приурочен к долгопамятному Самуилу Кошке, также бывшему в плену…»
«В общем, — говорит В. Науменко, — факт остался тот же, но дополнен фантазией, а может быть, и еще какими-нибудь неведомыми нам историческими случаями, бывшими с другими лицами, и, таким образом, до известной степени пересоздался».
Иными словами, считает автор, восстание, описанное в думе, имело место в действительности, однако это событие произошло не с С. Кишкой, а с другими лицами в 1642 г.; народная же фантазия приурочила реальное восстание к «своему герою» и перенесла время события. «В таком виде предания эти, видоизменяясь и пополняясь новыми подробностями — то как общетипическими приемами певцов, то как заимствованиями от других фактов однородных, распространились в целую думу…» Так бунт 1642 г. «подал повод к сложению думы о Кошке».
В.Б. Антонович согласно с В. Науменко полагает, что итальянский рассказ о восстании «Симоновича» имеет «много аналогичного с содержанием… думы» и потому предоставляет «некоторые данные для уяснения вопроса о происхождении оной». Публикатор второго русского издания итальянской брошюры также высказывает мнение, что события восстания 1642 г. послужили основой для создания думы, но она перенесла действие из XVII столетия в XVI и главную роль приписала С. Кишке.
С такой постановкой вопроса не согласен Ю.А. Мыцык. Он замечает, что фольклорист Б.П. Кирдан указал на отсутствие в повествовании о восстании 1642 г. ряда подробностей, которые встречаются в думе. По Ю.А. Мыцыку, бросается в глаза родство данного произведения с рассказом итальянского же автора о другом восстании — 1627 г. Вполне совпадают главные сюжетные линии и даже немало подробностей. В обоих случаях восстание вспыхивает, когда паши с половиной команды или с целой командой сходят на берег. М. Якимовскому, как и С. Кишке, разрешается днем ходить без цепей. Первый убивает потурнака-итальянца Мустафу и сбрасывает труп в море, а второй делает то же с Ляхом-Бутурлаком (т.е. потурнаком). Во время обоих восстаний часть турок убивают, а других выкидывают за борт.
Историк добавляет, что среди героев думы, как и в восстании 1627 г., действует Марко — бывший войсковой судья Марко Рудый (вариант: черкасский судья Марко Грач) и что М. Якимовский попал в плен в 1620 г. под Цецорой — там же, где и С. Кишка. «Есть даже основания считать, — пишет Ю.А. Мыцык, — что Марко Якимовский и Самийло Кишка были одним и тем же лицом». Согласно заключению историка, дума воспевает именно восстание 1627 г.
Выскажем наше отношение к изложенным мнениям. Что касается восстания И. Сулимы, то наименование последнего Самийлой, конечно, производит впечатление, но, не располагая подробностями этого возмущения, мы не имеем возможности сравнивать его с «думским» восстанием. Относительно же «схожести» восстания 1642 г. и событий думы следует сказать, что некоторые из общих элементов характерны и для других восстаний галерных рабов и что, главное, между сравниваемыми возмущениями есть существенные различия, о которых В. Науменко специально не говорит.
Это разное число невольников (по думе, их 350 или 420, а не 277) и экипажа (700 турок, а не 250, и 400 янычар, а не 40), разные места восстаний в разных морях по обе стороны Босфора, разное начало восстаний (в думе нет никакого взрыва, сыгравшего решающую роль в 1642 г., но С. Кишка достает из-под головы напившегося Ляха-Бутурлака ключи, рабы размыкают ими оковы, захватывают сабли и бросаются на турок) и разный конец (плавание победивших невольников по Черному морю, затем к Тендре и возвращение в Сечь совершенно не соответствуют путям возвращения на родину повстанцев И. Мошкина) и др. Добавим к тому же, что В. Науменко, не зная, кто такой «Симонович», считает его украинцем и поэтому в попытке выяснить происхождение думы «совмещает» слабую известность в народе этого человека с популярностью С. Кишки.
