Судя по лицам стоящих рядом ушкуйников, его причитания достигли цели, полностью сосредоточив внимание ушкуйников на ненавистных всем амазонках.

— "Бьёт на жалость!

А вот это уже даже не дурь. Это уже подлость, — подумал Паша. — Тара тебе, сука, жизнь спасла, вытащив твои пятки из костра, а ты её поносишь гадёныш. С чего бы это?

С того, что тебе на шкуре клеймо выжгли, так это ерунда, заживёт. А вот что ты не ценишь то что она тебе фактически жизнь подарила, вот это уже по настоящему интересно.

Странные речи, — задумался он. — Дураком вроде никогда не был? На тубе играл, но дураком не был. Что ж ты тогда поносишь человека который тебе фактически жизнь подарил. Или не подарил? Или ты её купил? У княжны.

Уж не казачок ли ты засланный, милок?

Может ты и есть тот стукачок, что звонит о каждом нашем шаге княжне? — с сомнением посмотрел он на него. — Нет, — вдруг неожиданно пришёл он к твёрдому, четкому пониманию. — Это не ты. Тобой, дурачком, пытаются прикрыть чью-то другую фигуру, гораздо крупнее и для княжны намного важнее.

Вопрос — чью?"

Атаман окинул стоящего рядом курсанта внимательным, цепким взглядом. Внешне всё было в норме. Купец был жестоко избит и по всему его внешнему виду было видно что он прошёл через тяжёлые испытания. Только вот по сравнению с товарищем, мешком так и висевшим у него на плече, у него не было никаких действительно серьёзных повреждений. Так, всё по мелочи.

Сломанный нос, разодранная щека, словно его долго и упорно возили мордой по камням, тело, всё сплошь покрытое синяками, которые он сейчас демонстративн выставлял всем на обозрение.

Купец был сильно, даже жестоко избит. Но в его ранах не было ничего такого, что было бы несовместимо с жизнью. В отличие от его товарища, который явно умирал.

Но как ни был теперь атаман уверен, что купец был к ним подослан, всё же оставались какие-то сомнения. Да и не хотелось сейчас думать о плохом.

— "Как бы вот на это, на подобную жалость и не был ли расчёт княжны? — подумал он. — Однако не переборщил ли я? Не слишком ли она молода для таких хитрых выкрутас? Да и к чему ей свой агент в почти разгромленной банде ушкуйников? Стоит ей только нажать и нам конец. К чему такие сложности".

Атаман ничуть не обольщался собственным положением. Он прекрасно понимал что тем что они до сих пор ещё живы, он, как оказалось, всецело был обязан той самой Таре, главе Речной Стражи, которую так демонстративно ханженски проклинал дурак купец. Если бы она своим появлением не сорвала охоту, устроенную за ними княжной, то уже этим вечером, максимум через день, два, они бы все сидели в трюме княжеского корабля на цепи.

В отличие от других, атаман знал на что способны профессиональные людоловы, да ещё в связке со специально обученными собаками. Особым образом обученными и натасканными. И никакие уловки бы им не помогли.

Но об этом, атаман благоразумно не стал ставить всех в известность, справедливо рассудив, что многия знания — многая печали. Лучше будет людям не говорить чего они минули, иначе и сопротивляемость бедам у них будет значительно ниже.

— "А вот, если мы отсюда уйдём, — подумал он. — Вопреки всему уйдём от людоловов с собаками, то ты, братец, точно казачок засланный. Проще говоря — стратегическая консерва, заложенная на длительное хранение до дня надобности.

Ладно! Главное сейчас выбраться. А потом, милок, мы и с тобой решим это наше дело".

Прийдя к окончательному решению, атаман поднялся и молча двинулся сквозь толпу к своему шалашу.

— Уходим, — бросил он, не оборачиваясь. — Больше ждать нечего. Уходим в Низовья, а оттуда в Приморье и торговыми путями с юга вернёмся через горы домой. Или ещё куда.

Обернувшись, он окинул замолчавшую после его слов толпу своих ушкуйников и мрачно уточнил:

Если кто против, может оставаться. Может попытаться ещё раз попробовать прорваться по берегу. Может примера первой отколовшейся группы всем не хватило? — атаман обвёл всех оставшихся суровым, мрачным взглядом. Никто не сдвинулся с места, внимательно за ним наблюдая. — Тогда собираемся, — сухо бросил он, отворачиваясь. — Через два часа выходим.

Гложущее его с утра безпокойство буквально выталкивало его отсюда. Следующее что он ещё потом вспоминал, стремительно приближающаяся к его лицу земля и удивительно непослушное тело.

Больше он уже не помнил ничего.

Паша умирал.

По крайней мере он так сейчас думал, вися вниз головой на дыбе с вывернутыми куда-то вверх руками. Левый бок нестерпимо пекло. Этот гадёныш Изя Белый, старый работорговец и крайне недоверчивый человек, с кипельно белыми седыми волосами, за что и получил соответствующую кличку, никак не мог поверить что никакого золота с каменьями или кучи серебра у него нигде не припрятано. Никак не верил что атаман речных разбойников, известный всей реке Паша-ушкуйник вдруг окажется нищим. У которого если что и есть отличного, то лишь оружие.

— "Гадёныш!" — атаман привычно ругнулся про себя на старого работорговца.

Ругаться вслух у него уже не было сил. Любимое развлечение старика последних нескольких безумно долгих дней и не менее долгих ночей было тыкать горящим факелом ему в бок. А потом с наслаждением нюхать своим крючковатым, сбитым набок горбатым носом запах горелого человеческого мяса. Тёмно карие, навыкате глаза его при том сладостно щурились. Тварь!

— "Больно то как", — вялая мысль еле пробилась сквозь замутнённое страшной болью, теряющее связь с реальностью сознание.

Пришёл долгожданный вечер, когда старик обычно оставлял свою жертву, удаляясь по каким-то своим делам и Паша с радостью понял, что он наконец-то умирает.

Его большое, страшно избитое тело, с вывернутыми суставами рук и сломанными как минимум несколькими рёбрами, казалось уже само не хотело жить, настолько страшным издевательствам его подвергли.

Тонкий лучик солнца, прорвавшийся сквозь выпавший сучок в тонких, гнилых досках палубы старой, гнилой лодьи работорговца, такой же старой и гнилой как и он сам, попал ему в единственный, не заплывший ещё глаз.

— "Хорошо то как", — пришла новая мысль.

Вчера он всё таки не умер, хотя думал что уже всё, пришёл его черёд. Оказалось что ещё не время.

Работорговцы, не смотря на все их угрозы и пытки всё же были не те люди, кто бездумно расходовал доставшийся им человеческий материал. Паша это только сейчас до конца понял. Понял что не умрёт. Не дадут. Пытать будут и наверняка ещё не раз, и не два, но умереть не позволят. А вот самому умирать, как он это умел, Паша не собирался. Он намерен был всё вытерпеть и выжить, не смотря ни на что.

Выжить и отомстить. Княжне.

Злости против работорговца Изи Белого, к которому он попал в рабство, как ни удивительно, но у Пашки не было. Ему даже в какой-то мере понравилось как ловко в этот раз людоловы взяли весь их отряд. Чисто и без малейшего сопротвления.

Газы! Простой безцветный и без запаха сонный газ, ловко заброшенный стрелами в разные точки лагеря. Одна минута — и всё. Вольные ушкуйники пополнили трюм с живым товаром случайно оказавшегося в тех краях работорговца Изи, как оказалось, прекрасно осведомлённого об этом тайном Пашкином месте.

— "Хорошо что попали к случайным работорговцам, а не к княжеским людоловам, — пришла другая мысль. — Иначе бы никого из нас уже в живых не было".

Паша уже понял, что княжна Лидия Подгорная оказалась не тот человек, кто оставлял после себя раз недоделанное дело. И она не успокоится до тех пор, пока не уверится что расправилась со всеми, видевшими её позор и унижения. А он не только видел, но и принимал самое активное и непосредственное участие в её унижении.

— "Жаль что это понимание пришло так поздно, — Паша недовольно поморщился своим мыслям. — Скольких бы смертей можно было избежать"…

"А она была права, — вялая мысль едва-едва просочилась в его замутнённое болью сознание. — Убить княжну тогда точно следовало. Несмотря ни на что, ни на какие данные сдуру обещания. Жаль что понимание этого пришло слишком поздно.