Катла, принужденная заниматься всеми этими домашними делами, едва сдерживала себя. Все вокруг было ненавистным. Из мужчин остались только корабельный мастер и дюжина стариков, считавших, что они знают все о море; ей казалось, она задыхается, душа рвалась куда-то из этого тесного мирка. Все разговоры сводились к обычным женским темам: кто забеременел, кто нет; какое мыло лучше для кожи; действительно ли ромашка делает волосы более пышными, а печень трески, если есть ее постоянно, укрепляет ногти и придает глазам блеск; сколько соли добавлять в ячменные лепешки, сколько меда и масла — в тушеную морковь; почему веретено, изготовленное из кости, лучше деревянного. Все это не представляло для Катлы ни малейшего интереса. Ее не волновали кулинарные и любовные секреты, раздражали рассуждения о способах, которыми можно завлечь мужчину и обеспечить себе супруга, — они напоминали споры старых рыбаков о том, какую приманку предпочитает рыба. Она сохла на глазах, кожа ее стала еще темнее и начала шелушиться; черные волосы буйно разрослись и висели неопрятными космами. Глаза покраснели от дыма и ветра, а ногти потрескались и выглядели ужасно — у нее появилась привычка грызть их, кроме того, в свободное время она по-прежнему лазала по скалам.

Но хуже всего было то, что она так и не нашла общего языка с матерью. Что бы она ни делала, все оказывалось плохо. Если пряла шерсть, педантичная хозяйка Камнепада делала замечание, что нить недостаточно плотная; если готовила ужин, мать говорила, что она слишком тонко режет овощи и они потеряют свой аромат. С точки зрения Беры, Катла просто не могла вымыть пол так, как это делают нормальные люди, не говоря уже о том, чтобы починить разорванную рубашку. Но Катла и шила, и ткала, и крутила веретено вместе с прочими женщинами, которые, как считалось, давно познали все эти искусства, и они не делали ей строгих замечаний… Чтобы досадить матери, она уходила и бродила целыми днями по острову, собирая грибы, яйца чаек, мидии, ставила силки на кроликов, ловила форель, резала тростник, из которого плела циновки и корзины, но чаще просто бегала, сама не понимая, куда несется и зачем.

Сегодня предстояло начистить моркови — целый бочонок. Бера с глухим стуком поставила его перед Катлой и бросила на дочь взгляд, не допускающий возражений.

— К полудню, — сурово сказала она, — не то подкину тебе еще и свеклы. А если очистки окажутся толще ногтя, то весь остаток недели будешь чистить турнепс, пока не научишься бережливости.

Катла не представляла себе, кому это пришло в голову варить целую бочку моркови, три дюжины свеколин и целый мешок турнепса; вероятно, это было наказание за какой-то неведомый проступок. Она посмотрела на груду ненавистных корнеплодов, потом — на удалявшуюся мать, и стиснула челюсти. Бабушка Рольфсен захихикала:

— Это займет тебя на несколько часов, забудешь о своих проказах!

Не желая вступать в перепалку, Катла засунула руку во внутренний карман рубахи, вынула какой-то металлический предмет и протянула бабке. Он был похож на нож, но одновременно напоминал железную палочку. Геста Рольфсен насупилась и взяла вещицу. Рассмотрев ее, она выбрала один из турнепсов и попробовала чистить. Ножик-палочка скользил по шершавой поверхности и соскакивал с корнеплода.

— Бесполезная вещь, — проворчала она.

Катла рассмеялась. Она взяла из рук бабки турнепс и ножик и провела лезвием по поверхности, по направлению к себе. Как по волшебству из-под руки спиралью побежала тонкая лента розовой кожуры и упала на землю.

Старуха издала изумленный возглас, а потом сказала:

— Ты глянь-ка, чистит.

Катла победно улыбнулась и, понизив голос, чтобы не слышали остальные женщины, доверительно сообщила:

— Я знала, что сегодня она засадит меня за морковку, — видела, как набирала ее в сарае вчера вечером. Поэтому сбегала в кузницу, чтобы изготовить такую штуку: ею чистить гораздо легче, чем обычным ножом. Этим лезвием можно побрить поросенка, такое оно острое!

Одним из наказаний был запрет ходить в кузницу, и хозяйка Камнепада время от времени применяла его, а когда Катла возражала и доказывала, что теперь, когда мужчин почти не осталось, ей надо проводить там больше времени и изготавливать оружие, Бера только смеялась:

— Ты можешь представить себе Марин Эдельсен, поднимающую меч на врага?

Но Катла стояла на своем.

— Я могла бы обучить женщин хотя бы основам боя, — заявляла она, однако мать и слушать об этом не желала.

— Хватите меня и одной сорвиголовы; надеюсь, тебе на пользу пойдет женское общество. Если такую, как ты, над ними поставить, они быстро превратятся в настоящих разбойниц. Будешь заниматься только работами по хозяйству, девочка, пока я не решу иначе.

И все это длилось уже несколько недель. В течение следующего часа Катла чистила морковь своим чудесным ножичком, при этом поранив несколько раз пальцы. Она смотрела, как капли крови скатываются по длинной моркови и падают в груду очисток. Можно было бы прерваться, промыть порезы чистой родниковой водой, но она не двигалась с места. «Если уж они высасывают из меня душу, то пусть пьют и кровь», — горько думала она, еще усерднее чистя ненавистную морковь. Из-за монотонной работы голова у Катлы была как в тумане, но количество неочищенной моркови быстро уменьшалось.

Из задумчивости ее вывел чей-то громкий голос. Это была Магла Фелинсен — так могла говорить только она; ее голос способен был перекрыть завывания ветра и рев бури.

— Я говорю Сунне — Сунне Брансен, — если ты, мол, хочешь выглядеть как тролль с Черного острова, то так и ходи. С такими волосами, как у тебя, надо добавлять в воду для полоскания головы малость бараньего жира, глядишь, прическа будет не такой косматой. И что выдумаете, она мне отвечает? — Магла подбоченилась, зажав в кулаке черпак, которым помешивала в горшке, — с него капало ей на передник и на пол. Катла наблюдала, как из-под скамьи появился пронырливый кот, прокрался к ногам Маглы и принялся слизывать жир. Покончив с этим, он задрал морду вверх, выжидая, не перепадет ли еще чего-нибудь вкусного, но Магла принялась жестикулировать, взмахивая черпаком, и кот убрался назад под скамейку. По комнате полетели бусинки жира; некоторые попадали в очаг и с шипением вспыхивали. — Магла Фелинсен, — говорит она мне, — тебе, может, и нравится, когда от тебя пахнет старой овцой, а мне — нет; когда тебе удастся наконец уговорить Арни Хамсона сделать предложение, я, так и быть, спрошу у тебя совета!

— Как это грубо, — заметила Сими Фоллсен. — Можно подумать, она родом с Востока.

— А волосы у нее действительно ужасные — не поймешь, что на голове делается, похоже на хвост старой кобылы! — хихикнула Тин Хилди.

— Бедняжка Сунна. Неуклюжая, неотесанная девочка, — посочувствовала Киттен Соронсен, с притворной жалостью покачав хорошенькой головкой. — И так похожа на нашу дорогую Катлу!

Все присутствующие — за исключением Катлы — громко засмеялись: они привыкли считать ее образцом грубых манер и неприглядного внешнего вида, а она взяла за правило резко и непристойно отвечать на их выпады. Пока остальные веселились, Киттен Соронсен смотрела на нее выжидающе, как умела только она, — скривив губы в слабой презрительной усмешке, от которой парни в ее присутствии чувствовали, как подгибаются колени, и начинали заикаться. Когда она делала подобные замечания, трудно было определить, что это — дружеское подтрунивание или жестокая шутка, и мало кто набирался духу ответить ей, потому что Киттен могла кого угодно поднять на смех и выставить полным тупицей. Катла посмотрела на ее безупречную кожу, надменное лицо, тугие косы, в которые были вплетены голубые ленты и цветы, изготовленные из шелка — какой-то поклонник купил их для нее в Аллфейре, — и с удивлением поняла, что хотела бы походить на эту красавицу. И это раздражало ее.

— Почему ты думаешь, что все хотят быть похожими на тебя, Киттен Соронсен? Ты считаешь, что прекрасна, у тебя замечательные волосы и бархатистая розовая кожа. Мужчины со многих островов оказывают тебе знаки внимания, делают подарки, читают красивые стихи, и поэтому ты решила, что лучше всех. Но ты закончишь тем же, чем и любая женщина, которую забирает мужчина, — дети высосут твои груди, и они обвиснут, живот станет рыхлым и раздуется, как у свиньи, руки по краснеют до локтей, потому что ты непрерывно будешь стирать пеленки и подгузники, и все это — именно то, чего ты заслуживаешь.