Под оглушительный грохот грома и ослепительные вспышки молний волны продолжали избивать судно. Аран беспомощно наблюдал, как светловолосого моряка, который пытался спасти Хаки Ульфсона, самого выбросило за борт — веревка, которой он привязался к мачте, подверглась такой нагрузке, что не выдержала и лопнула. Еще один человек — Арану показалось, что это Пол Гарсон, — каким-то образом выскользнул из веревки, которой обвязался, и ветер подхватил его, как клок соломы, а потом ударил о палубу. Едва посмотрев на его правую руку, Аран понял, что у Пола вывихнуто плечо и сломана кость ниже локтя. Окровавленное лицо почти сразу омыла следующая волна, которая прибила безвольное тело к борту. Здесь двое моряков, скорее всего Эрл Форнсон и его брат Фолл (хотя сквозь пелену дождя и соленых брызг трудно было разобрать наверняка), подтянули к себе несчастного и обмотали его концом веревки, которой были привязаны сами. Аран отметил, что мысль, пришедшая ему в голову, не была проникнута сочувствием: «Даже если выживет, гребец из него никудышный».

В хаосе, царившем на палубе, его глаза искали рыжие волосы Фента, но младшего сына нигде не было видно; это не удивляло — люди прятались, где могли, чтобы уберечься от губительного шквала.

Ближе к тому времени, когда в этом богом проклятом месте положено наступать рассвету, шторм наконец выдохся, и ветер ослабел. Аран Арансон долго отвязывал себя от планшира. Руки замерзли, пальцы посинели и почти не гнулись. Казалось, что сил почти не осталось. Все тело стонало от боли. Веревка напиталась соленой водой и разбухла, и, несмотря на то, что он использовал узел, который должен легко развязываться в случае опасности, никак не хотела поддаваться.

Затем, покачиваясь на нетвердых ногах, он прошел по палубе, чтобы посмотреть, какой ущерб нанесен кораблю и команде, и уже не чувствовал себя таким героем, как несколько часов назад, когда стоял на носу судна.

Каким-то чудом или милостью бога вышло так, что «Длинная Змея» и большая часть команды уцелели в самом страшном испытании, которому мог подвергнуть их Северный океан.

«Не пытайся использовать голос старика, когда разговариваешь со мной. Иначе я тебя укушу».

— Обещаю, что не буду, только вернись в свое прежнее обличье.

«Я знаю, что ты хотел бы видеть кошку, которую можно хватать и мучить. Но я отказываюсь от этого облика. Вот мой истинный вид. А каков твой?»

— Такой, какой есть. Что ты имеешь в виду?

«Ты пахнешь не так, как люди. В тебе есть какой-то истинный аромат, но все перебивает запах червей и земли. Если я тебя и укушу, то не сильно; боюсь, эта вонь надолго останется во рту».

— Ты стала очень разговорчивой с тех пор, как приняла это обличье.

Хвост Зверя метнулся из стороны в сторону, но ответа не было. Виралай решил продолжать разговор:

— Если ты убьешь меня, как вернешься к хозяйке? Она за океаном, а кошки, даже такие большие, как ты, не могут плавать так далеко.

Хвост обвился вокруг лап и замер, будто от удивления.

«Сначала хозяин, теперь хозяйка. Ты действительно думаешь, что Роза Эльды — моя хозяйка? Какой ты странный, червяк-человек. Червь в сердце розы, червь в сердцевине земли. Нет, мы отправляемся не за океан, а на юг, к Красному Пику».

— Я не хочу к Красному Пику. Я читал, что там только пепел, огонь и трясущиеся горы. Идти туда — значит искать смерти. Мы пойдем на север, в Халбо, потом — к Рахе.

«Мы отправляемся на юг».

— Но… Аааа!

«Я тебя предупреждала — не говори со мной таким голосом. Это просто пустяк по сравнению с тем, что я могу с тобой сделать. Мы пойдем туда, куда я скажу, а не за океан. Кошки не любят плавать, и я не сяду с тобой на корабль».

Capo огляделся. В голове стоял туман, как с похмелья. Он протер глаза и присмотрелся к окрестностям. Темная роща за крепостными стенами Йетры. Невдалеке к дереву привязана лошадь; он узнал Ночного Предвестника. Жеребец с такой силой терся о шершавый ствол, что ветви раскачивались. Несколько плодов с мягким стуком ударились о землю, и воздух наполнился ароматом перезревших апельсинов. Дома, в Алтее, урожай созревал поздно, если вообще созревал; там считали каждый кантари, берегли каждый плод, который можно продать, давили из фруктов соки или варили их и приберегали к долгой зиме. А здесь, в Йетре, фрукты гниют прямо на деревьях. Богатый город, богатый и непонятный своей расточительностью.

Резкий запах цитрусовых помог Capo собраться с мыслями. Он вспомнил, как бежал из цитадели, как седлал жеребца; вспомнил, как смотрел на Звезду Мореплавателя. Кажется, он решил отправиться на Север, но зачем? Север, Эйра, земля варваров, с которыми вот-вот начнется война; почему он решил ехать туда? Что-то билось в глубине сознания, что-то шептало об угрозе, о бедах, которые неизбежно случатся, если он не уйдет отсюда как можно дальше. Казалось, он вот-вот ухватится за нить, но она ускользала, а вместо нее в мозгу чередой шли образы и звуки, и громче всего звучал мужской голос, приказывающий ему оставаться здесь и ждать, ждать возвращения обладателя этого голоса, который звучал так властно, его нельзя было ослушаться, и поэтому Capo ждал. Но теперь он стал задумываться: почему и кого он ждет? Мысль о необходимости бегства из Вечного города выходила на первый план, звучала все громче и настоятельнее. Руки и ноги его пытались двигаться, но казалось, он прирос к месту, как деревья вокруг. Даже простая попытка встать оказалась бесполезной. В конце концов он разозлился на себя.

— Клянусь грудями Фаллы! — выругался он, отчаянно пытаясь подняться на ноги, но ничего не вышло.

Богохульство словно разбудило какого-то демона, и во тьме за его спиной послышалось низкое рычание; Capo мгновенно вспомнил кошмар, о котором его разум предпочел забыть. Он всмотрелся во тьму и убедился, что существо, которое он считал выдумкой или страшным сном, действительно ходит по земле Эльды. Похоже, оно обладало способностью мгновенно материализоваться и предстало перед Capo в виде огромной кошки — большого черного зверя с горящими золотыми глазами и мощными лапами, но это была еще не вся беда: рядом с ней стоял высокий бледный человек, которого он видел в замке Йетры; после встречи с ним сны Capo стали беспокойными, будто он заразился от незнакомца неведомым недугом.

Однако камень отреагировал на них дружелюбно. Он начал светиться, испуская, как и глаза кошки, слабый зеленовато-золотой свет. В этом жутковатом, сверхъестественном сиянии бледный человек выглядел усталым и осунувшимся, при этом лицо его утратило признаки возраста, на лбу и в уголках глаз исчезли морщины.

Виралай протянул руку в успокаивающем жесте. Не отводя от камня глаз, он сказал:

— Пожалуйста, не надо.

Внезапно большая кошка уселась, задрала лапу и принялась вылизываться широким языком. Казалось, она целиком поглощена этим занятием; раздалось громкое урчание. Глядя на кошку, Capo немного расслабился и обнаружил, что голос чародея больше не имеет над ним власти. Теперь он мог двигаться, но перед тем как подняться на ноги, он инстинктивно поднес руку к камню и сжал его. Сквозь пальцы пробивалось бледное свечение, но сейчас оно стало синевато-багровым.

— Нет!

Возглас прозвучал со странной силой, и рука Capo отдернулась от камня, словно он обжегся. А затем и рука, и камень сделались холодными и тяжелыми, как свинец.

Capo нахмурился.

— Ты знаешь о камне, — произнес он.

Волшебник стоял перед ним в предрассветных сумерках, не сводя взгляда, потом медленно наклонил голову в знак подтверждения.

— Что ты знаешь?

Но глаза Виралая уже стали чужими, пустыми и мертвыми, как у той огромной усатой рыбы, которую Capo однажды поймал в стоячих водах Вороньего болота. Та смотрела с таким же выражением — чуждо, враждебно, и взгляд ее говорил о неких тайных знаниях, которые она накапливала, живя в темных, мрачных глубинах. Потом она начала бешено биться, выгибаясь, и удочка сломалась, а болотная рыба снова скрылась в воде. Виралай поступил точно так же, разорвав нить, протянувшуюся между ними; он отвел глаза, повернулся и пошел к дереву, к которому был привязан конь.