За его спиной, у бортов и на корме, толпились члены команды — они выискивали лица родных среди тех, кто собрался на берегу. Несколько женщин преклонного возраста стояли поодаль, отдельно от всех; старухи сложили руки на груди, взгляды у них были отсутствующие. За долгие годы жизни они видели подобные проводы много раз. Иногда моряки возвращались домой, иногда — нет. Удачных плаваний было очень мало, и женщины не могли ничего с этим поделать, хотя в годы своей молодости они тоже срезали пряди волос, сплетали их в косички, кропили кровью и морской водой и завязывали заговорными узлами, которые должны были обеспечить морякам спокойный путь и благополучное возвращение домой. В этих скрещенных руках и равнодушных лицах читался немой вопрос: почему мужчины настолько глупы и не хотят довольствоваться тем, что уже имеют? Что заставляет их с презрением отвергать твердую землю под ногами, повседневные труды по хозяйству и семейные заботы и отправляться по дороге китов за призрачной, всегда ускользающей мечтой?

Конечно, они знали ответ на этот вопрос. Именно рутина и однообразие отвращали мужчин: монотонная работа, ежедневные хозяйственные хлопоты, семейный очаг — бесконечный круговорот, когда самыми волнующими событиями становятся вытоптанные сбежавшими овцами грядки, буря, причинившая ущерб посевам, и неожиданная болезнь. Женщины помоложе воспринимали желание мужей отправиться в плавание как личную обиду, проявление пренебрежительного равнодушия к ним. Даже если супруг возвращался, в семье появлялось отчуждение, холодок в отношениях, который мог привести к разрыву. При этом не имело значения, привез муж богатую добычу или нет, сложили про него песни или он этого не заслужил. Все эти годы Бера Рольфсен знала, что у нее беспокойный, неугомонный муж; она видела, что он подавляет в себе желания и острую тоску, впрягается в лямку, обрекая себя на рутинную, тяжелую работу и унылую жизнь, и единственной отдушиной для него было ежегодное плавание в Аллфейр. Она знала, что наступит день, и узы, скреплявшие их брак, лопнут. Теперь она смотрела на мужа, стоявшего на носу корабля, за который они заплатили жизнью своего старшего сына, и глаза ее были сухими, а лицо бесстрастным. Но она сжимала руку своей матери так сильно, что кончики пальцев у той сначала стали пунцовыми, потом белыми, а затем посинели. Хозяин Камнепада ни разу не обернулся, чтобы взглянуть на дом, не попытался отыскать взглядом лицо жены в толпе провожающих. Его взгляд устремлялся на север, к горизонту, мимо утесов, туда, где океан и небо сливались в серую мглу, и профиль Арана был гордым, как на резных изображениях древних королей — суровых мужчин с торчащими бородами и холодными глазами, которые совершили подвиги и погибли смертью героев, оставив потомкам свои портреты на камне и дереве.

Потом он убрал руку от предмета, спрятанного у него на груди под рубахой, и сразу будто чары развеялись — он обернулся и теперь снова выглядел как обычный человек. Его взгляд скользнул по берегу — толпящиеся люди на причале, машущие руки, плачущие женщины — и остановился на Бере Рольфсен, одетой в ее лучший голубой плащ. Рыжими волосами ее играл ветер. Он увидел, как она накинула капюшон. Их глаза на мгновение встретились. Что-то пробежало между ними — то ли признание, то ли понимание. Потом он отвел взгляд и, обращаясь к морякам, закричал:

— Поднять парус! — и уверенно зашагал по кораблю.

Люди бросились по местам; Аран с головой ушел в работу — предстояло вывести судно из гавани. Он осматривал мачту, проверял готовность паруса, крепление снастей, работу руля, присматривался к людям, отмечал, что один идет по судну уверенно, а другой неловко, и надеялся, что вскоре все новички обретут «морские ноги».

Когда они проходили меж высоких утесов, черных с теневой стороны, покрытых птичьим пометом и лишайником, парус поймал ветер, и мимо Зуба Пса корабль прошел так красиво, что сердце Арана наполнилось гордостью. Он не заметил ворона, который сделал круг над судном, а потом быстро и по прямой полетел к земле. Аран не знал, что дочери его на борту нет, что она сидит, привязанная, на вершине горы и неотрывно смотрит на него и уходящий корабль горящими, заплаканными глазами и будет смотреть до тех пор, пока судно не растает в дали, недоступной взору смертного.

— Ты ее видел? — Фент толкнул острым локтем светловолосого мужчину.

Марит Феннсон кивнул.

— Она еще там, как я тебе и обещал. Мои узлы сдержат и разъяренного быка, не говоря уже о такой девчонке, как твоя сестра. Поговоришь сейчас с Араном насчет меня?

Фент поморщился.

— Лучше немного выждать. Я не хочу, чтобы он вернулся за ней и высадил тебя.

Между ними легла тень. Фент уперся взглядом в обезображенное лицо Урса Одно Ухо. Великан оскалился. Его улыбка всегда вгоняла людей в дрожь, Фент почувствовал, что ему не по себе. Видеть, как человек, у которого фактически нет половины лица, улыбается тебе, выставляя зубы наподобие клыков, — значит понять, что чувствует тюлень, попавшийся белому медведю.

— А где девочка? — мягко осведомился Урс. — Я не видел ее на борту, хотя ее отец сказал, что она должна быть здесь.

Марит исчез. Фент видел, как он пробирается между канатными бухтами, бочонками и сундуками с кухонной утварью к своему месту гребца и усаживается на скамью, и думал, что эту ношу ему придется нести в одиночку. Скрывая страх, он отчаянно старался припомнить объяснение, заготовленное для отца.

— Она почувствовала себя неважно, — начал он, но остановился, увидев, что великан недобро прищурился. Фент сглотнул и начал заново: — Она решила, что ей лучше будет остаться с матерью.

— Я не видел ее на причале, но заметил, что хозяйка Камнепада и ее мать стояли бок о бок.

Фент пожал плечами.

— Кто может угадать ее настроение? Катла переменчива, как погода.

Последовала долгая тягостная пауза, потом Урс произнес:

— На некоторых островах верят, что у новорожденных близнецов — одна душа на двоих, и Сур должен решить, кто ее получит. Там, откуда я родом, почти все в это верят. Один ребенок остается сосать грудь матери, второго отдают морю. — Урс наклонился, положил руку, похожую на лапу медведя, на плечо парня и сжал так, что Фент вздрогнул от боли. При этом великан продолжал улыбаться, но его глаза в окружении шрамов были холодны. — Хотел бы я знать, сможешь ли ты снова ступить на землю, Фент Без Души. Может, уже пора Суру убедиться, что его выбор был верен.

Он еще какое-то время смотрел Фенту в глаза, потом убрал руку и медленно пошел прочь. Фент почувствовал, как по телу пробежала нервная дрожь. Надо поговорить с отцом сейчас, до того, как это сделает Урс.

Арана он нашел сидящим на перевернутом бочонке возле мачты. На коленях отец держал измятый пергамент или что-то вроде того, желтое и очень старое. Он водил пальцем по линиям, нанесенным в верхней части пергамента, то и дело поглядывая на поверхность океана и снова возвращаясь к рисунку, словно сопоставляя то, что он видит за бортом, с изображением на карте.

Фент облегченно вздохнул и подошел к отцу. Карта целиком поглощала внимание Арана: когда бы он ни взял ее в руки, все прочее для него переставало существовать, он даже не мог гневаться или отдавать распоряжения. Чтобы изложить лживую историю о сестре, лучшего момента нельзя было придумать.

— Отец, — начал он, но Аран Арансон махнул рукой, будто отгоняя назойливую муху, и Фент замолчал.

Хозяин Камнепада посмотрел на солнце, порылся в поясном кошеле и выудил несколько бечевок разной длины, из которых придирчиво выбрал одну, пробежал пальцами туда-сюда по узелкам, завязанным на ней, закрыл глаза и полностью ушел в себя. Затем, открыв глаза, он сделал на карте небольшую пометку ногтем, посмотрел на сына и улыбнулся.

— Остров Келпи, — сказал он, указывая на крошечный изрезанный клочок земли на карте.

Никогда раньше Фент не видел карту так близко: отец ревниво оберегал свою собственность. По его мнению, эта красивая и таинственная вещь представляла интерес для тех, кто хочет больше узнать о мире. Но Фент предпочитал видеть мир своими глазами, рисованные абстракции почти ни о чем ему не говорили. Однако он вытянул шею и прилежно следил за тем, как палец Арана любовно скользит по пергаменту.