— Хотел тебе сегодня позвонить. Помнишь, два года назад, как раз в этот день, мы с тобой каким-то чудом уцелели?

Чугун утвердительно покачал головой, как будто что-то припоминая.

— Ну так начнем, — откинулся на спинку стула Санди и обернулся к Розову: — Мы готовы, товарищ Розов.

Розов положил руку на папку, посмотрел по очереди на всех присутствующих и медленно начал:

— Товарищи, я должен обратить ваше внимание на то, что в бюро областного комитета партии некоторые товарищи с полным правом задают вопрос, чем объяснить известные наши ошибки: неумением, неопытностью или, не хотелось употреблять очень сильное, но, может, самое точное выражение, — вражеской рукой. Никто из нас не должен воображать себе, что ему простят его промахи. Мы должны вовремя видеть то, что обязаны видеть. Еще до вчерашнего дня мы учились на своих ошибках, потому что хорошо знали: за любую ошибку придется расплачиваться кровью. Лично я должен поблагодарить вас от имени партийного руководства за все ваши усилия, за вашу самоотверженность и готовность укреплять народную власть. Спешу добавить, что перед нами встанут новые, еще более трудные задачи хозяйственного и политического плана. Мы несем ответственность перед историей, перед памятью наших товарищей, погибших в борьбе, и места для компромиссов, для взаимных уступок не должно быть. Должен признаться, что я с большим огорчением узнал об одной вашей служебной ошибке. Надеюсь, что сейчас товарищ Данев объяснит нам некоторые обстоятельства. И пусть он не обижается на меня за то, что я затребовал часть материалов. Дело не в том, что я не верю ему или сомневаюсь в нем. Мне просто хотелось иметь собственное впечатление об этой истории. — Он передвинул папки немного в сторону и замолчал.

— Мне можно сказать? — тихо спросил Данев и опустил глаза.

У него вдруг перехватило дыхание, но он тряхнул головой и через силу улыбнулся: — Я докладывал руководству, признаюсь и сейчас: я действительно не допускал, что Янев создаст мне столько трудностей.

Все молча и внимательно слушали его, и это придало ему сил. «Нельзя давать им повод думать, что я смущаюсь и волнуюсь», — решил он и продолжал:

— Лично для меня весть о его самоубийстве, поступившая из тюрьмы, была как гром с ясного неба. Генерал не отрицал своего участия в борьбе против нас, его зловещая роль доказана. В его показаниях, — Данчо указал на папку, — все записано до мельчайших подробностей. И так как я получил указание от товарища Розова, товарища Чугуна и товарища Александрова, — указал он и на Санди, — моей задачей было вырвать из Янева и то, что для нас все еще оставалось неясным: их закулисные махинации, имена людей и сотрудников, которых они поощряли и которые им помогали скрытно и тайно, в том числе и имена провокаторов.

— Минуту, Данев, — прервал его Розов и раскрыл папку с показаниями Янева, — у вас не создается впечатления, что здесь неверна нумерация страниц? Когда читаешь, кажется, что кто-то вырвал отсюда листы.

Данев покраснел. Сильно смутившись, он наклонился над бумагами, его сердце как будто перестало биться.

— Разрешите посмотреть, товарищ Розов? — Он потянулся к переписке.

Розов придвинул к нему папку. Данчо взял ее в руки, пробежал взглядом по страницам и, выдавив из себя нечто похожее на улыбку, тихо добавил:

— Возможно, я неправильно пронумеровал страницы.

— Хочу обратить ваше внимание, Данев, — может быть, это сделал кто-то из ваших сотрудников… Извините, но создается впечатление, что дело не обошлось без чьей-то грязной руки. Это меня настораживает. А вдруг и люди в тюрьме… Может быть, и туда проник враг? Какие обстоятельства вы уточняли с Яневым в последний вечер?

— Еще летом был получен сигнал о том, что в Лозене неблагополучно. Вы знаете, там погибли наши товарищи, мы еще тогда спорили… Что я хотел уточнить у генерала Янева, какие обстоятельства этого дела меня беспокоили? Товарищ Александров знает, — обернулся он к Санди, — я его уведомил, своевременно предоставил в его распоряжение показания полковника Додева. Для меня и сейчас остается загадочным следующий факт: фашисты откладывают операцию, генерал Янев лично приказывает Додеву внушить самым строжайшим образом поручику Игнатову, чтобы он больше не беспокоил Киро Слановского. Арестовывают Лиляну Узунову, истязают ее, а потом просят ее никому об этом не говорить и тут же сообщают, что провалил ее Слановский…

— Данчо, я и раньше тебе говорил: сколько раз меня били жандармы, но никогда мне не говорили ради моих красивых глаз, кто их тайные сотрудники. Это так, к слову! — махнул он рукой.

— Должность, которую я занимаю, по крайней мере, в данный момент, обязывает меня обращать внимание даже на самые незначительные сигналы. Я не утверждаю, что абсолютно прав, но, поверьте мне, все мои стремления были направлены на то, чтобы докопаться до истины.

— И какое впечатление у вас осталось от Янева? — спросил Розов.

— Товарищ Розов, вы проверяли его показания. Мы привыкли считать, что только коммунисты умеют держаться твердо, не проронить ни единого словечка, даже когда их подвергают самым страшным мучениям. Я столкнулся с такими упорными типами, Янев же оказался особенно крепким орешком. Вы не можете себе представить, какой это был трудный человек!

— Данев, — включился в разговор Санди, — товарищ Розов спрашивает, и нас это тоже интересует, какое впечатление произвел на вас Янев. Дал ли он вам хоть какой-нибудь повод думать, что решил покончить с собой?

— Нет, напротив, он был очень разговорчив, пытался выяснить, что его ждет в дальнейшем. Я, возможно, ошибся, не проявил достаточной гибкости, прямо сказал ему, что каждый будет отвечать за свои дела. Похоже, что после моего ухода он накинул себе петлю на шею.

Наступила долгая и тягостная тишина. Розов снял очки, зажмурился и, протерев их без видимой нужды, взял другую папку. Данев внимательно следил за каждым его движением. Розов задумчиво перелистал несколько страниц и, не отрывая глаз от текста, спросил:

— Вскрытия, конечно, не проводили?

— Нет, — с упреком к самому себе ответил Санди, — меня спросили, но я сказал, что нет смысла.

Розов раскрыл переписку и снова остановил взгляд на Данчо Даневе. Их глаза на миг встретились. Данев внутренне себя успокаивал: «До сих пор ведь выдержал», — подумал он.

— Данев, — обратился к нему Розов, — хочу воспользоваться тем, что мы все собрались здесь, чтобы обратить внимание и остальных товарищей на то, что в своей работе мы должны быть очень щепетильны. У вас осталось впечатление, и вы утверждаете самым категоричным образом, что Румена выдала его соседка?

— Но она призналась, что получала деньги от полиции, — ответил Данев.

— Речь как раз и идет о ее признании, — продолжал Розов. — Товарищи, от насильственно вырванных признаний никакой пользы нет. Я не спорю, она действительно работала на полицию, но в ту роковую ночь она узнала о приходе Румена только тогда, когда полицейские начали стрелять.

— Как? — ошеломленно спросил Данев, и руки его затряслись. — Она же призналась, что сообщила в полицию.

Розов притянул к себе папку и сказал:

— Данев, слушайте, что пишет в своих показаниях агент Крушовский: «Около шести часов вечера начальник Ангелов предупредил нас, чтобы мы были готовы к важной операции. Из-за того что он сам лично распоряжался и подбирал людей, мы поняли, что дело будет серьезным и ответственным. Откуда Ангелов знал, что Румен вернется этим вечером домой, мне неизвестно. Мы нарисовали план местности, окружили дом…»

— Но я ничего не знал об этом Крушовском! — взволнованным голосом сказал Данев.

— Он пойман, и его допрашивали в другом месте, — добавил Розов и закрыл папку. — Вас мы не подозреваем в недобросовестности, Данев, будьте спокойны… Товарищи, я не ознакомлен в подробностях с историей, связанной с этим агентом, но, как видно из показаний, здесь кроется какая-то загадка.

— Я очень сожалею, что Крушовский мой одноклассник, земляк, мы вместе были в училище, но… — не договорил Данев.