Она смотрела на него ошеломленная и растерянная. Что задумал этот новый инквизитор? В какой капкан он ее толкает с таким знанием дела и мастерством? Ангелов продолжал:

— Мне жаль вашу молодую, в расцвете лет жизнь. У меня была дочь вашего возраста. Она умерла. Сейчас ей было бы столько же, сколько вам… Так вот, вы можете унести свою тайну туда, откуда еще никто не возвращался. Я освобожу вас только под честное слово и не попрошу от вас ни письменных, ни устных заявлений о каком-либо сотрудничестве. Вы меня понимаете?

— Нет, не совсем…

— Извините меня, я слишком разболтался. Я освобожу вас сегодня же вечером. Я не требую от вас согласия на мое предложение сию минуту. Я узнаю о вашем поведении совсем другими путями. От вас же прошу только одного: вы ни с кем и ни при каких обстоятельствах не должны говорить, что именно вам известно о подпоручике Слановском…

— Но как…

— Одну минуту, — прервал он ее. — Если вы резко перемените свое отношение к Слановскому, это его озадачит. Мы очень дорожим им, и вы ни в коем случае не должны позволить, чтобы на него на службе упала хоть маленькая тень подозрения и сомнения. Вы меня понимаете? Прошу вас и впредь оставаться такими же добрыми друзьями, или же в крайнем случае хотя бы еще несколько месяцев делать вид, что это так, хотя это будет неприятно. — Он посмотрел на часы. — Еще час двадцать до отхода поезда. Я прикажу, чтобы вам дали возможность привести себя в порядок, умыться, и сегодня же вечером поезжайте домой. Желаю вам всего самого хорошего, и извините. — Он подал ей свою короткую, пухлую руку. — Внизу вам скажут, где вы можете привести себя в порядок.

Она попятилась от него, не веря своим ушам. Это правда? Или это какая-то новая уловка?

Нет, к ее большому изумлению, Цено Ангелов сдержал слово. Лиляна вышла на улицу. На город уже опустились лиловые теплые летние сумерки. Несколько раз она оглядывалась, ей все казалось, что кто-то следит за ней. Она приближалась к главной улице. Еще издали услышала неразборчивый говор и шум. Обычно в это время городские парни и девушки выходили на прогулку. Она почувствовала, что у нее от слабости кружится голова. Свернула на узенькую улочку, которая шла почти параллельно главной улице. Несколько раз Лиляна останавливалась, чтобы, прислонившись к ограде, отдохнуть, и снова продолжала путь к вокзалу.

Еще до того, как отряд направился на юг, к Балканам, Данчо Данев успел оставить короткую и тревожную записку для Цено Ангелова. Только бы нашли ее вовремя! Эта мысль волновала Данева, пока отряд шел на юг. Он не расставался с Чугуном, осторожно озирался, внимательно прислушивался к разговорам и шуткам партизан. Для него все еще оставалось загадкой, с какой целью остался Чавдар. Не намерен ли он спуститься в Лозен и Камено-Поле, чтобы с помощью местных людей попытаться развязать узлы его предательства? Душевное смятение Данева было причиной его болезненной мнительности, которая мешала ему спокойно и трезво оценивать собственное положение.

Порой он с трудом подавлял в себе желание сбежать из отряда и искать спасения у Ангелова. Но когда внутреннее напряжение доходило до предельной границы, до окончательного решения, его сразу же охватывало тупое равнодушие — пусть будет, что будет. Пусть события идут своим чередом к логический развязке.

На третью ночь отряд остановился недалеко от одной из своих баз в тех глухих местах и лесах, где тишина нарушалась только пением птиц и журчанием горных ручьев.

От усталости люди валились на траву. Данчо подложил ранец под голову вместо подушки. Вытянул натруженные ноги. Попытался заснуть, но его охватил необычно острый приступ беспокойства. Посмотрел на часы. Было половина четвертого утра. Скоро начнет светать. А в усталом мозгу вереницей пробегали картины одна другой страшнее и тяжелее. Кто его свяжет, когда он заснет? Как будут его допрашивать? А может быть, сразу вынесут приговор? Он слегка приподнялся. Осторожно огляделся. Все спали. А почему бы прямо сейчас не убежать? Если его попытаются остановить часовые, он огнем пробьет себе дорогу. За день-два он добрался бы до Цено Ангелова. Но примет ли его Ангелов как своего? Ведь именно Цено Ангелов превратил его в игрушку, исковеркал ему жизнь. И если в первые месяцы эта игра казалась Даневу какой-то несерьезной забавой, то только потому, что он глубоко верил: полиция расправится с Чугуном и Калычем, а другие сами разбегутся кто куда, как будто никого и не было. Но за полтора года на его глазах отряд вырос до нескольких сот. Находясь здесь, между этими мужчинами и женщинами, Данчо лучше всего оценил их силу и волю к победе. Стремясь обезопасить себя, он так старался и моментами даже так увлекался, что забывал, кто он в сущности. И тогда он страдал, готов был все отдать, только бы навсегда исправить свою ошибку и стать таким же, как остальные партизаны.

Во время перехода он забывал об этом, мысли его отвлекались, и у него даже появилась надежда, что и на этот раз ему удастся избежать сурового возмездия. Но почему сейчас тишина леса действовала на него с такой страшной и угнетающей силой? Едва только он задремал, как тут же во сне неожиданно вздрогнул. Ему показалось, что кто-то осторожными шагами приближается к нему. Он испуганно огляделся, протер глаза, лихорадочно думая о побеге. Сердце билось учащенно. «Что со мной? — тревожно подумал он. — Если так продлится еще день-два, я сойду с ума». Потрогал рукой лоб. Он горел. Губы были сухие и обветренные. Ему вдруг подумалось, не заболел ли он.

Начало светать. Редкие бледные звезды пугливо мерцали на сером небе. Упала роса, и воздух стал еще прохладнее и свежее. Данев зябко поежился. По привычке поправил ремень. Пистолета на обычном месте, на животе, не было. «Забрали, пока спал», — пронеслось в его сознании, и он стал пальцами шарить по ремню. Оказалось, что кобура сдвинулась к спине. Но он продолжал с недоверием ощупывать ее. «Небось обойму вытащили», — испугала его новая, еще более тревожная мысль. Дрожащими пальцами он нащупал обойму. Нажал на защелку. Обойма выскочила наружу. Патроны были на месте. Он облегченно вздохнул. А вдруг за ним ведут слежку? Он опять осторожно осмотрелся. Все спали. Он лег на спину и решил, что больше не дает себе заснуть. Ему самому было странно — куда девалось его хладнокровие и спокойствие? Разве это не предчувствие неизбежного конца?

Солнце осветило покрытые лесом вершины гор. В блестящих мелких капельках росы на серой от влаги траве отражались солнечные лучи. Разбившись на небольшие группы, партизаны грелись на солнце, тихо переговаривались и смеялись, а в помутневшем сознании Данчо вспыхивало подозрение. Ему казалось, что все смеются над его обреченностью.

Он расправил плечи, обтер травой ботинки и стряхнул с брюк прилипшую сухую траву. Проверил еще раз, на месте ли пистолет. И хотя он мобилизовал всю свою волю, стараясь успокоиться и восстановить душевное равновесие, тем не менее его как будто даже с большей силой охватило какое-то лихорадочное состояние дикой решимости любой ценой узнать, что думают о нем, что намереваются с ним делать. «Пробью дорогу себе огнем», — подумал он и направился к Чугуну.

Чугун как раз разобрал автомат и прочищал каждую деталь. Данчо остановился напротив, положил руку на кобуру пистолета. Его озарила радостная мысль. «Я застал его врасплох, — подумал он. — Сейчас или никогда». Чугун, увлеченный своим делом, не поднимая головы, тихо сказал:

— Только сейчас понял, почему автомат не срабатывал. В пружину диска грязь попала.

Рука Данчо непроизвольно стучала по кобуре пистолета. Ему стоило неимоверного труда, чтобы овладеть собой. Он едва сдерживал себя, чтобы унять нервную дрожь, пробегавшую по всему телу.

Чугун отложил магазин в сторону и взглянул на Данева:

— Что с тобой? Никак заболел?

— Не знаю, — убито вздохнул Данчо, и зубы его лихорадочно и неудержимо застучали.

— Да ты дрожишь, у тебя лихорадка!